Вы недовольны… мало вам того,
Что я люблю вас… нет! вам хочется всего;
Вам надо честь мою на поруганье,
Чтоб, встретившись со мной на бале, на гулянье,
Могли бы вы со смехом рассказать
Друзьям смешное приключенье
И, разрешая их сомненье,
Примолвить: вот она… и пальцем указать[614].
Какой, однако, комплимент Евгению Онегину, который ведь тоже мог ославить доверчивую Татьяну, разгласив на всю округу ее признание, дать читать ее письмо всякому, кто пожелает: Петушкову, Буянову, гусару Пыхтину, всем ее потенциальным женихам. Но Татьяна как раз чувствовала, что защищена чувством чести своего избранника («и смело ей себя вверяю»). Она и в финальной сцене скажет ему: «Я знаю: в вашем сердце есть / И гордость, и прямая честь».
Не то в «Маскараде»: персонажи драмы не обременены тяготами чести, и остается загадкой, почему Нина, чистая, непорочная женщина, «созданье слабое, но ангел красоты», скрыла от мужа, что едет в маскарад. Желание развлечься? Авантюризм и поиски приключений? Обычное легкомыслие? Странно и то, что побывав в одном доме, на одном бале, супруги Арбенины не узнали друг друга, а если и узнали – не окликнули и не подошли, а ведь Евгений был без маски.
Что стоило бы вам
Сказать об этом прежде. Я уверен,
Что мне тогда иметь позволили бы честь
Вас проводить туда и вас домой отвезть[615].
Ведь даже баронесса Штраль, и та понимает, как опасно даме одной пускаться в столь опасное приключение, как бал-маскарад:
Как женщине порядочной решиться
Отправиться туда, где всякий сброд,
Где всякий ветреник обидит, осмеёт…[616]
Итак, дама в маске (баронесса Штраль) подбирает с пола бальной залы неизвестно кем потерянный браслет и тут же дарит чужое украшение как свое князю Звездичу, в которого тайно влюблена, но боится огласки и не доверяет ему.
И правильно, что не доверяет: Звездич даже и не подумал, что тайну доверившейся ему дамы, кто бы она ни была, надо хранить; напротив, уже в следующую минуту князь, в порыве тщеславного мужского хвастовства, показывает браслет Арбенину, и тот, пусть не сразу, но вскоре опознает в беглом браслете одно из парных украшений, подаренных им Нине.
Но не зря печать проклятья лежит на жизни Арбенина: исполненный презрения к людям, он как никто подвержен влиянию злых и враждебных сил и предан своей тяжелой, черной старине. Обнаружив отсутствие второго браслета на руке жены и услышав от нее, что браслет потерян, он впадает в неистовство, подозревая, что заочно осмеян коварным соперником, игрушкой маскарада, и своей неверной женой. Он, который так много раз обманывал всех и вся, не может поверить в невинность невиновного.
Потерянный в маскараде браслет Нины Арбениной, найденный баронессой Штраль и тут же подаренный князю Звездичу, становится козырной картой для светских интриганов. Князь Звездич, полагая, что дама, вручившая ему на бале браслет, – это Нина, поскольку вскоре увидел у нее такой же, пытается соблазнить ее, но получает отпор. Никакого другого чувства, кроме желания отомстить «скромнице», отрекшейся от подарка, у него не возникает. Близкая подруга Нины, баронесса, затеявшая игру, запускает в уши сплетника злостный навет и советует князю продолжить с успехом начатое предприятие.
Мне будто слышится и смех толпы пустой,
И шепот злобных сожалений!
Нет, я себя спасу… хотя б на счет другой,
От этого стыда, – хотя б ценой мучений
Пришлося выкупить проступок новый мой!..[617]
Сплетня о любовной связи Нины с князем Звездичем, в руки которого попал браслет, подаренный ему баронессой, а та нашла его на паркете в маскараде, распространяется, как лесной пожар. Механизм клеветы прост и примитивен: у автора клеветы и у всех ее распространителей есть корыстный мотив; им выгодно опорочить Нину – чтобы отомстить Арбенину за насмешливые намеки (Шприху), чтобы «спасти себя за счет другой» (баронессе Штраль), чтобы отомстить Нине за ее несговорчивость (Звездичу), чтобы насладиться унижением Арбенина (Казарину, дружку по прошлым кутежам), чтобы дать свершиться справедливому суду над Арбениным и по давнему острому чувству ненависти к нему (Неизвестному).
«Он приучен к злодейству» – такую свою репутацию Арбенин оправдает до конца. «Прочь, добродетель, я тебя не знаю, / Я был обманут и тобой, / И краткий наш союз отныне разрываю…» Арбенин награждает князя Звездича, своего воображаемого соперника, публичной пощечиной, не давая ему возможности ни дать сдачи, ни стреляться на дуэли.
За сплетнями следуют оскорбления, круговой обман, лживые обвинения, и никакие признания и запоздалые раскаяния не в силах спасти положения и остановить маховик убийства. В действие вступает яд: ослепленный ревностью и жаждой мести, Арбенин уже на очередном бале всыпает жене отраву в мороженое; так второй бал становится территорией расправы. Арбенин сходит с ума, узнав о невиновности Нины. Пестрый маскарад жизни «большого света» стал судьей и мстителем. Еще не зная, что умирает, Нина клянется никогда не ездить в маскарады, но ей это уже и не придется.
Жизнь как бал –
Кружишься – весело, кругом всё светло, ясно…
Вернулся лишь домой, наряд измятый снял –
И всё забыл, и только что устал[618].
Стоит добавить: больше тридцати лет «Маскарад» не пускали на сцену – цензура хотела, чтобы вместо «прославления порока» автор продемонстрировал «торжество добродетели», «примерно наказал» своего героя и чтобы «супруги Арбенины помирились».
Ничего из этого не вышло.
Помимо балов, столичных и деревенских, расцветали балы в губерниях, ибо «где губернатор, там и бал, иначе никак не будет надлежащей любви и уважения со стороны дворянства»[619]. Павел Иванович Чичиков, герой «Мертвых душ», ездит по губернским балам для полезных знакомств и хозяйственных сделок. Там, как правило, все обходилось мирно: «Дуэли, конечно, между ними не происходило, потому что все были гражданские чиновники, но зато один другому старался напакостить, где было можно, что, как известно, подчас бывает тяжелее всякой дуэли»[620].
В «Мертвых душах» можно прочесть единственное в своем роде описание дамских бальных нарядов, исполненное тонкой иронии и знанием дела. «Дамы тут же обступили его блистающею гирляндою и нанесли с собою целые облака всякого рода благоуханий: одна дышала розами, от другой несло весной и фиалками, третья вся насквозь была продушена резедой; Чичиков подымал только нос кверху да нюхал. В нарядах их вкусу было пропасть… Талии были обтянуты и имели самые крепкие и приятные для глаз формы (нужно заметить, что вообще все дамы города N. были несколько полны, но шнуровались так искусно и имели такое приятное обращение, что толщины никак нельзя было приметить). Все было у них придумано и предусмотрено с необыкновенною осмотрительностию; шея, плечи были открыты именно настолько, насколько нужно, и никак не дальше; каждая обнажила свои владения до тех пор, пока чувствовала по собственному убеждению, что они способны погубить человека; остальное все было припрятано с необыкновенным вкусом: или какой-нибудь легонький галстучек из ленты, или шарф легче пирожного, известного под именем “поцелуя”, эфирно обнимал шею, или выпущены были из-за плеч, из-под платья, маленькие зубчатые стенки из тонкого батиста, известные под именем “скромностей”. Эти “скромности” скрывали напереди и сзади то, что уже не могло нанести гибели человеку, а между тем заставляли подозревать, что там-то именно и была самая погибель. Длинные перчатки были надеты не вплоть до рукавов, но обдуманно оставляли обнаженными возбудительные части рук повыше локтя, которые у многих дышали завидною полнотою; у иных даже лопнули лайковые перчатки, побужденные надвинуться далее, – словом, кажется, как будто на всем было написано: нет, это не губерния, это столица, это сам Париж!»[621]
Но для Павла Ивановича этот бал оказался роковым. «Чтоб вас черт побрал всех, кто выдумал эти балы! – говорил он в сердцах. – Ну, чему сдуру обрадовались? В губернии неурожаи, дороговизна, так вот они за балы! Эк штука: разрядились в бабьи тряпки! Невидаль, что иная навертела на себя тысячу рублей! А ведь на счет же крестьянских оброков или, что еще хуже, на счет совести нашего брата. Ведь известно, зачем берешь взятку и покривишь душой: для того чтобы жене достать на шаль или на разные роброны, провал их возьми, как их называют. А из чего? чтобы не сказала какая-нибудь подстёга Сидоровна, что на почтмейстерше лучше было платье, да из-за нее бух тысячу рублей»[622].
Главная досада, однако, была не на сам бал, а на случившийся здесь скандал. Чичиков внезапно увлекся 16-летней губернаторской дочкой, только что выпущенной из института, и пренебрег всеми прочими дамами, а те не то что не простили ему флирта с девицей, а немедля заклевали изменщика. К тому же явился пьяный Ноздрев и закричал на всю залу: «А! Херсонский помещик! Много ли мертвых наторговал?»
Бал обрушил репутацию Чичикова. «Как вихорь взметнулся дотоле, казалось, дремавший город!»[623], а очнувшиеся горожане задумались: кто он такой, этот Чичиков? И ответили сами себе: делатель фальшивых ассигнаций, злодей, собравшийся похитить губернаторскую дочку; причина смерти прокурора и виновник приезда нового генерал-губернатора. Все разом перестали его принимать и избегали встреч с ним.