шение любовных коллизий, проверка намерений и чувств танцующих.
Бальные перипетии более чем многие другие сцены раскрывают замысел экранизации, выявляют характеры, желания и страсти танцующих.
Обратимся к фактам.
В экранизации 1952 года спектакля Малого театра «Горе от ума» (постановка П. М. Садовского) для Центральной студии телевидения[652] бала в привычном понимании этого слова фактически нет. Меньше минуты экранного времени потрачено на то, чтобы под звуки вальса (играет не оркестр, как положено на балах, а невидимое фортепиано) несколько пар, кружась, плавно скрылись со сцены. Оно и понятно: Софья, приглашая Скалозуба в гости на вечер, разъясняет программу встречи:
София
Вы вечером к нам будете?
Скалозуб
Как рано?
София
Пораньше, съедутся домашние друзья,
Потанцевать под фортепияно, –
Мы в трауре, так балу дать нельзя[653].
Но вместо танцевального вечера, вернее, на его жалком фоне, домашним друзьям Фамусова пришлось поучаствовать в фарсе: все вместе они разыгрывают сочиненную Софьей клевету о сумасшествии Чацкого. Уродливые, глухие старухи и клоунского вида разновозрастные мужчины с энтузиазмом подхватывают сплетню о повреждении ума у человека, который им сильно не нравится. Не нравится, впрочем, поделом – так он навязчив в своих обличениях; так не уместен он в бальной зале. Ему бы сдержаться, умерить свой пыл, вспомнить, что прибыл он сюда для других целей. Его ведь в дом Фамусова позвала любовь, сюда он явился прямо с дороги, не заехав домой. Но с первой же минуты торопится Александр Андреевич наградить насмешкой и отца Софьи, и ее дядюшку, и ее тетушку, и общих знакомцев, и Молчалина, и даже танцмейстера Гильоме.
А предмет его любви, к кому он скакал «и день и ночь по снеговой пустыне», Софья Фамусова, в ответ на этот шквал нападок, с досадой спрашивает его, «человека-змею»:
Хочу у вас спросить:
Случалось ли, чтоб вы смеясь? или в печали?
Ошибкою? добро о ком-нибудь сказали?
Хоть не теперь, а в детстве может быть[654].
Тон был задан; не вышло ни любви, ни прежней дружбы, ни праздника с танцами, о чем и говорит при разъезде гостей крайне недовольная вечером графиня-внучка. Незамужней великовозрастной внучке, конечно, больше бы хотелось танцевать с молодыми кавалерами, а не выслушивать, как уродливые старики и старухи поносят какого-то приезжего, который к тому же ни с кем не танцует. Да и странно было бы видеть его вальсирующим: Чацкий в исполнении М. И. Царева (здесь артисту уже около пятидесяти), игравшего эту роль еще в театре Мей-ерходьда в 1937 году, а потом еще и много лет спустя, – выглядит как автомат для произнесения монологов, как резонер-декламатор. В его любовь к 17-летней (по пьесе) Софье поверить трудно, ибо исполнительнице этой роли, актрисе И. А. Ликсо, здесь хорошо за тридцать, а выглядит она, особенно на крупных планах, еще старше. Какой любви хочет этот поживший и изрядно помятый мужчина от этой видавшей виды женщины? Почему эта упитанная дама в свои солидные лета еще не замужем и только невестится? Как быть с анонсами картины, которые излагают содержание комедии о молодом дворянине Александре Андреевиче Чацком, после трехлетнего отсутствия возвратившемся из-за границы к своей возлюбленной (а ей тогда было всего четырнадцать), с кем они выросли вместе и с детства любили друг друга?
Фильм-спектакль представил не столько комедию, сколько памфлет, с большой дозой сатиры и сарказма, где уместными кажутся только «великие старухи Малого театра»: Е. Д. Турчанинова (княгиня), В. Н. Рыжова (графиня бабушка), В. Н. Пашенная (Хлёстова), ну и, конечно, блистательный К. А. Зубов (Фамусов). Зрелище московского общества – гостей Фамусова – ярче, чем даже текст комедии Грибоедова, доказывает правоту А. С. Пушкина, считавшего, что монологи Чацкого перед скопищем уродов и бесполезны и бессмысленны, как бисер перед свиньями, то есть перед глупцами, невеждами, мракобесами. Чацкий-Царев показывает на сцене Малого театра (а вслед за театром и на киноэкране) не ум свой, а неумную и неуемную бестактность.
Как говорится, умный умничать не станет.
Двухсерийный фильм «Горе от ума» (1977), снятый опять-таки по спектаклю Малого театра образца 1975 года, четверть века спустя после предыдущего, и теперь уже в постановке М. И. Царева[655], выглядит лиричнее, как-то даже душевнее: бывший Чацкий (Царев) отныне играет Фамусова, и куда убедительнее, чем 25 лет назад играл Чацкого. Понятно, что актер в роли отца взрослой дочери может быть в каких угодно летах, лишь бы только не мальчик и не юноша. Фильм в целом смотрится свежее и моложавее, хотя артисту Виталию Соломину в роли Чацкого 36 лет, артистке Нелли Корниенко в роли Софьи – 39, а не 17. Зато Евгения Глушенко, которая была принята в Малый театр на роль Лизаньки сразу после окончания Высшего театрального училища имени М. С. Щепкина (курс Михаила Царева), ослепительно хороша и молода в свои 25 лет.
В. Соломин показывает совсем другого Чацкого, нежели его знаменитый предшественник: он мягок, ребячлив, наивен; свои обличительные монологи произносит без ярости и гнева, что называется, не брызгая слюной. С ним и Фамусов ведет себя мягче, по-отечески, всегда памятуя, что имеет дело с сыном (пусть и непутевым) своего покойного друга. Ему и Софья без особого раздражения выговаривает за несдержанность:
Зачем же быть, скажу вам напрямик,
Так невоздержну на язык?
В презреньи к людям так нескрыту?
Что и смирнейшему пощады нет!.. чего?
Случись кому назвать его:
Град колкостей и шуток ваших грянет.
Шутить! и век шутить! как вас на это станет![656]
Гости Фамусова – а среди них много молодых женщин и мужчин – танцуют с увлечением, бал не бал, но танцевальный вечер (звучит чудесный вальс Е. Крылатова) получился вполне, с перевесом, правда, в разговорный жанр. Может быть, поэтому напряженный конфликт в доме Фамусова и травля Чацкого – выглядят не столь оголтело и надрывно: музыка и впрямь смягчает ожесточенность нравов. Старики не так безнадежно стары и глупы, женщины не так безнадежно пошлы. И когда старуха Хлёстова (Е. Гоголева), свояченица Фамусова, пытается вступиться за оклеветанного Чацкого («А Чацкого мне жаль. / По-христиански так, он жалости достоин. / Был острый человек, имел душ сотни три…», защита получается вполне искренне и даже сердечно.
Фарс, гротеск, карикатура – всего того, чего было в избытке в картине 1952 года, здесь резко поубавилось, приобрело вполне приемлемые очертания, и даже прежний совершенно пародийный Репетилов (Н. Светловидов), крики и вопли которого доходили до истерических припадков, здесь выглядит почти нормально (Н. Подгорный). Хотя, если вслушаться, то станет понятно: вот кто настоящий сумасшедший, свихнувшийся, как он сам признается, на почве вульгарной политической болтливости. «Вам искренно признаюсь / Такой же я, как вы, ужасный либерал! / И от того, что прям и смело объясняюсь, / Куда как много потерял», – говорит ему мошенник и плут Загорецкий.
Танцевальный вечер, отчасти смягчивший нравы приглашенным гостям и «приезжему» Чацкому, явно пошел всем на пользу: монологи звучат мягче, живее, естественней. Права была Екатерина II, утверждавшая, что народ, который поет и пляшет, зла не думает.
Замечу все же, что нет и скорее всего не может быть такого спектакля или фильма, где бы в числе танцующих и поющих был бы Чацкий. Не его стезя, не его поприще. А что бы ему тоже не потанцевать? Пригласить на вальс Софью, пусть и под фортепиано? Проявить себя умелым танцором и кавалером? Может быть, она взглянула бы на него иначе? А то ведь филиппики, гнев, яростные публичные и приватные речи мало способствуют ответному любовному чувству 17-летней девицы, которая увлечена дамским угодником Молчалиным (в картине его играет Б. Клюев, статный красавец с римским профилем). Танцевать на балах и танцевальных вечеринках не зазорно; этому занятию предавались лучшие кавалеры России (они же лучшие танцоры), кстати, современники Чацкого, такие же умные и образованные, как он. Фиаско, которое потерпел Чацкий в глазах Софьи и в представлении гостей ее дома («Все гонят! все клянут! Мучителей толпа»), не случайно: на протяжении всего дня он азартно вызывал огонь на себя – своими насмешками, своей дерзостью и резкостью. Его надежда найти в мире место, «где оскорбленному есть чувству уголок», во многом, если не целиком, зависит от него самого.
Какой бы ни была экранизация «Евгения Онегина», немой или звуковой, когда бы она ни была сделана, в 1911 году (дата создания первой немой картины по роману в стихах А. С. Пушкина режиссера Василия Гончарова) или сто лет спустя, где бы она ни была произведена, в России или за рубежом, снята ли была по тексту романа или по либретто оперы, – сцены двух балов в ней так или иначе будут присутствовать – настолько важную роль оба эти бала играют в судьбах героев. Так, либретто оперы, написанное П. И. Чайковским и К. С. Шиловским по роману в стихах, включает сцены бала как обязательные:
«Действие второе. Картина первая. Бал в доме Лариных: празднуются именины Татьяны. Молодежь танцует. Онегина, привыкшего к столичным торжествам, тут раздражает все – старомодные наряды гостей, их провинциальные танцы, сплетни и пересуды… Свое раздражение он переносит на Ленского: “Зачем приехал я на этот глупый бал? Я не прощу Владимиру услугу эту!” Весь вечер Онегин танцует с Ольгой, наслаждаясь ревностью и страданием друга. Оскорбленный Ленский требует объяснения и в ответ на спокойный, иронический тон Онегина, в пылу негодования, вызывает его на дуэль.