– Кстати, как вам Андрей Панин в роли Ватсона? Говорят, единственное светлое пятно.
– Я уже сказал – это шпана. Они все шпана. Почему, например, Ватсон всех лупит? Это что, Стивен Сигал? Все строится на силе, на насилии, что абсолютно не совпадает с Конан Дойлем. Холмс ведь побеждает силой мысли, железной логикой… Я уж не говорю о том, что сюжет очень путаный – через 10 минут зритель теряет нить, не понимает, что происходит. А раз не понимает, ему становится скучно… В общем, я не понял, что это такое. Есть только претензии, и – несостоятельность этих претензий. В плане выстраивания сюжета, в плане трактовки образа, в плане отображения эпохи…
– К вам создатели сериала за неким советом, консультацией не обращались?
– Ко мне обращался дважды Гай Ричи. Сначала мне позвонили и предложили роль сенатора в его фильме. Спросил: какой гонорар? Говорят: бесплатно. Я сказал, что у меня нет причин делать такие подарки Гаю Ричи. А второй раз он пригласил меня поужинать, но я отказался – ответил, что обычно ужинаю с друзьями. Ну неинтересно мне. Что бы я ему говорил по поводу его картины? Что бы рассказывал?.. А что касается этого фильма – меня приглашали на ток-шоу, посвященное выходу сериала. Говорю: “Вы понимаете, я не видел фильма, понятия о нем не имею. И вообще это неэтично…” И они на вопрос об этичности мне говорят: “А мы вам заплатим”. То есть даже не понимают, о чем я им говорю.
Также они приглашали Стеблова Женю. Он тоже спросил: зачем, для чего? А вы, говорят, будете выступать как эксперт по Конан Дойлю. В общем, какая-то чушь собачья… И теперь я понимаю, почему отказались и Женя Миронов, и Хабенский от работы у Кавуна. Понимаете почему? Это просто говорит об их высоком профессионализме…»[85]
Впрочем, мнения разделились, что было вполне ожидаемо. «На самом деле совершенно не важно, насколько правдоподобно или неправдоподобно выглядят нынешние истории про Шерлока Холмса. И уж тем более не важно насколько слизан или не слизан новый Холмс с западных образцов – экранизаций много и не повторяться сложно. Важнее то, что фильм Андрея Кавуна оказался современным высказыванием. Криком души. Викторианская Англия у него – прямая калька с современной России. Понаехавшие из колоний аборигены и бешеный всплеск национализма, одичавшие от нищеты ветераны колониальных войн, занявшиеся разбоем, коррупция, разъедающая правоохранительные органы, королевские кортежи, перегораживающие улицы.
И как вершина сходства – тоска по разрушающимся духовным скрепам в лице доброй старой Англии, которая исчезает прямо на глазах. Это жутко расстраивает доктора Ватсона, который в сериале является носителем этих традиций. Именно герою Алексея Панина принадлежит финальный монолог о традициях, которые необходимо хранить, потому что на них можно строить жизнь. Правда, на фоне того хаоса, в котором герои живут с начала сериала, эти слова выглядят пародией. А если учитывать, что “Шерлока Холмса” показывали на канале “Россия 1”, известном своей защитой традиционных ценностей, даже саморазоблачительной пародией»[86].
Были, однако, и совсем резкие критические высказывания, в основном, в адрес Шерлока Холмса – Игоря Петренко. «Какой-то психопат-истерик с кривлянием и дебильными ужимками, рожами, позами, как-то нехорошо пародирующими если не эмоции и моторику олигофрена средней степени, то уж, что совсем гаденько (локоточек выше головы) – моторику страдающих дцп… Поведение главного героя с точки зрения рядового человека явно ненормально. Чем сценаристы это оправдывают? Не знаю. Может – гениальностью главного героя или его роковой любовью… совершенно чуждой рассказам Конан Дойла – роковой любовной линии Холмса с Ирэн Адлер (Лянка Грыу). Лишнее это, совершенно лишнее, чай не мыльную оперу снимали… В любом случае смотрится плохо, а главное – неубедительно… С культовыми советскими фильмами 1979–1986 годов режиссера Игоря Масленникова с Василием Ливановым, Виталием Соломиным, Риной Зеленой в главных ролях никакого сравнения, российская поделка – в подметки не годится»[87].
Основные претензии к новому «Шерлоку Холмсу», таким образом, укладываются в простую и понятную схему: сюжет крайне запутан, компиляции из литературных историй сбивают с толку, ибо зритель ориентируется все же на книжный оригинал или на экранизацию И. Масленникова, главные герои почти неузнаваемы, вернее, «не совсем такие, как надо». Значит, сценарные опыты с компиляцией (когда к началу одного известного рассказа пристраиваются середина другого, не менее известного, и концовка третьего), тенденциозная отсебятина, которая выглядит как исторический анахронизм (викторианская Англия 1890-х не страдала такими социальными болезнями, как Россия 1990-х), путаница и неясности, снижающие узнаваемость книжных сюжетов и знакомых образов, современным зрителем и критиком воспринимаются как серьезный недостаток, если не провал картины. Неузнаваемость сюжетных линий самого известного мирового детектива, торжество вольностей и дерзостей в его очередной экранизации, а главное, непохожесть культовых персонажей на самих себя – вредят самой идее киновоплощений классической литературы.
…И все же вполне можно представить себе тех читателей (да и критиков), которые с волнением будут наблюдать, как развивается вымышленный роман Шерлока Холмса с Ирэн Адлер. И не только наблюдать, но и умиляться, видя, как преображается сыщик, когда он смотрит на любимую. Они (читатели и критики) даже могут всплакнуть, увидев, как рыдает Холмс, когда «та» – «эта женщина» умирает у него на руках: его лицо в эти мгновения вдруг становится трагически прекрасным, а страдание стирает гримасы сумасшедшинки. Те же самые читатели наверняка будут восторгаться зрелищем счастливой семейной жизни доктора Уотсона и миссис Хадсон – и до возвращения Холмса в Лондон, когда все думали, что он погиб, и после его чудесного возвращения. Да и как можно не восхищаться Мартой Хадсон, которая однажды скажет своему нерешительному мужу: «Мы живем скучно. Я терпеть не могла Холмса, но теперь я возненавидела свою жизнь» – ведь именно эти слова прелестной хрупкой женщины подвигнут доктора к действию. Такие читатели, конечно же, ахнут, когда поймут, что серия, названная «Собака Баскервиля», не имеет никакого отношения к повести Конан Дойля, в которой изложена история сэра Генри Баскервиля и его рода: прибыв в дом на Бейкер-стрит 221b, королева Виктория (Светлана Крючкова) в знак благодарности за филигранное расследование, спасшее честь британской короны, дарит Шерлоку Холмсу своего любимого пса Баскервиля, названного в честь псаря Ее Величества. Быть может, придуманные компилятивные сюжеты и все другие условности рано или поздно заживут своей жизнью и станут свежим источником для следующих киновоплощений.
Серьезно порассуждать о границах интерпретаций уместно и в связи с повестью Ф. М. Достоевского «Кроткая».
…Между октябрьским и декабрьским выпусками «Дневника» за 1876 год внезапно выпорхнул, в обход публицистических обязательств автора, поразительный мужской монолог, какого еще не знала русская литература. Писатель извинялся перед читателями и просил их снисхождения за то, что вместо привычной политики дает лишь повесть, которая заняла весь номер – и будто в голос кричала о неодолимой страсти автора к художественной работе.
«Представьте себе мужа, у которого лежит на столе жена, самоубийца, несколько часов перед тем выбросившаяся из окошка. Он в смятении и еще не успел собрать своих мыслей. Он ходит по своим комнатам и старается осмыслить случившееся, “собрать свои мысли в точку”.
Притом это закоренелый ипохондрик, из тех, что говорят сами с собою. Вот он и говорит сам с собой, рассказывает дело, уясняет себе его… Ряд вызванных им воспоминаний неотразимо приводит его наконец к правде; правда неотразимо возвышает его ум и сердце. К концу даже тон рассказа изменяется сравнительно с беспорядочным началом его. Истина открывается несчастному довольно ясно и определительно, по крайней мере для него самого. Вот тема»[88].
С этого предисловия начиналась повесть «Кроткая», которую автор назвал «фантастическим рассказом», имею в виду его необычную форму: рассказывание длится несколько часов, сбивчиво и урывками; герой то говорит сам с собой, то будто обращается к строгому судье.
Позже литературный мир России и Европы преклонится перед «Кроткой»: ее назовут шедевром, вещью изумительного совершенства; жемчужиной, каких немного есть в мировой литературе; крошечной книжечкой, недосягаемой по своему величию. Однако первые критики, прочитав повесть, обрадовались, кажется, только тому обстоятельству, что «вздорные» политические мысли автора «Дневника» уступили место психологическому этюду. Газетные перья охотно отмечали и редкий талант писателя, и его тонкое мастерство, и самобытную художественную манеру, пусть и несколько «утомительную», с длиннотами и лишними подробностями, и то, что в повести автор легко и свободно становится самим собой. Было очевидно, что в повести о девушке, выбросившейся из окна с образом Богородицы в руках, автор стремился увидеть за скупыми строчками газет злобу дня, то есть и для «Дневника» примечал, отбирал и описывал факты прежде всего как художник[89].
В том же октябре «Дневник» замечал: «Этот образ в руках – странная и неслыханная еще в самоубийстве черта! Это уж какое-то кроткое, смиренное самоубийство. Тут даже, видимо, не было никакого ропота или попрека: просто – стало нельзя жить, “Бог не захотел” и – умерла, помолившись. Об иных вещах, как они с виду ни просты, долго не перестается думать, как-то мерещится, и даже точно вы в них виноваты. Эта кроткая, истребившая себя душа невольно мучает мысль» (23; 146).