Убийца, племянник короля Луциан, произносит строки, написанные принцем. Пока их только шесть и одна ремарка, и они резко контрастируют с напыщенным стилем «Убийства Гонзаго».
Рука тверда, дух черен, крепок яд,
Удобен миг, ничей не видит взгляд.
Теки, теки, верши свою расправу,
Гекате посвященная отрава!
Спеши весь вред, который в травах есть,
Над этой жизнью в действие привесть!
(Вливает яд в ухо спящего.) (Там же).
Гамлет комментирует: «Он отравляет его в саду, чтобы завладеть престолом. Имя герцога – Гонзаго. История существует отдельно, образцово изложенная по-итальянски. Сейчас вы увидите, как убийца достигает любви жены Гонзаго» (Там же).
Здесь должны были прозвучать еще восемь-десять строк, сочиненные Гамлетом, но они уже не понадобились. Король, ошеломленный историей, так схожей с его собственной, не выдерживает, в сильном расстройстве встает и уходит прочь. Уловка сработала. Король выдал себя с головой. Пристально наблюдавший всю сцену Горацио, не спускавший глаз с короля, подтверждает впечатление принца, а тот с сарказмом замечает: «Раз королю неинтересна пьеса, / Нет для него в ней, значит, интереса» (157).
Но как раз сцена отравления вызвала настолько бурную реакцию короля, что он не только прервал представление и покинул зал. Почувствовав себя разоблаченным, догадавшись, что неспроста Гамлет затеял представление, Клавдий замышляет новое злодеяние.
Придумка Гамлета сработала стопроцентно и не оставила сомнений в виновности злодея дяди. Сопоставив итоги наблюдений, друзья пришли к единому выводу: Клавдий – братоубийца. Не возникло сомнений у принца и в его праве распоряжаться бродячими актерами, их сценической игрой, ходом и исходом действия никому не знакомой пьесы.
Но можно ли себе представить, чтобы современный театральный или кинорежиссер, который ставит «Гамлета», вдвинул бы куда-нибудь свою, а не Гамлетову «отсебятину», с целью досадить кому-то из зрителей? Допустим, присутствует на спектакле или на просмотре в кинозале некое «значительное» лицо, которое режиссер хочет выставить дураком или мерзавцем. И режиссер пускается во все тяжкие (сочиняет сцены, выдвигает обвиняющие намеки, проводит нелицеприятные аналогии), не заботясь о санкциях со стороны «лица». Ведь в «Гамлете» санкции последовали незамедлительно – Клавдий понял, что его тайна разгадана, так что необходимо в самом скором времени убрать еще и племянника. И если бы не Гертруда, королева-мать, казнь могла бы случится уже в ближайшие после спектакля часы…
Подчеркну: Гамлет ни минуты не раздумывает, можно ли искажать литературный первоисточник – текст пьесы «Убийство Гонзаго». Он вставляет в нее слова собственного сочинения – для одного только спектакля, на один только раз, для одного только мгновения – увидеть выражение лица злодея-дяди в момент, когда тот обнаружит, что на сцене играется копия его злодейства. При этом Гамлет обставляет вторжение в текст пьесы безупречной мотивацией, проводит подробный инструктаж с актерами, излагает им (и нам, читателям) свой взгляд на театр как на искусство живого и прямого действия, приглашает друга-наблюдателя следить за ходом спектакля и добивается, наконец, искомого результата. Совесть короля «заарканена»; театр не только обязан, но и способен на глубокое и сильное моральное воздействие.
Не дал ли великий драматург ключ к тому, как следует обращаться с литературными первоисточниками? Не является ли эпизод с бродячими актерами и их выступлением в придворном театре неким благословением высшей инстанции, то есть автором, на допустимость вольного обращение с драматургическим материалом? Не объясняет ли Шекспир нам, его зрителям и толкователям, что буквализм, пресловутая точность и верность оригиналу не всегда должны соблюдаться неукоснительно? Что есть причины, по которым полное соответствие оригиналу, при его сценическом воплощении, может быть ему только во вред, ибо не достигает цели… И в то же самое время принц Гамлет решительно возражает против пустой отсебятины, которую позволяли себе комики в их стремлении рассмешить невзыскательных зрителей: «Некоторые доходят до того, что хохочут сами для увеселения худшей части публики в какой-нибудь момент, существенный для хода пьесы. Это недопустимо и показывает, какое дешевое самолюбие у таких шутников» (140–141).
Но вернемся к «Убийству Гонзаго», несуществующей пьесе, обретающей контуры в трагедии Шекспира только благодаря стихотворной вставке принца Гамлета. Он, как мы помним, говорит, что в пьесе изображается убийство герцога Гонзаго, совершенное в Вене, и что будто бы «такая повесть имеется и написана отменнейшим итальянским языком». Следов пьесы исследователям обнаружить, повторю, как будто не удалось, однако сюжет ее, кратко пересказанный Гамлетом, напоминал нашумевший случай убийства в 1538 году итальянского герцога Урби-но, которое, по одной из версий, совершил лекарь герцога по наущению некоего Луиджи Гонзаго. «Шекспир дал жертве имя убийцы, но само по себе употребление этого имени и тот же оригинальный способ умерщвления (вливание яда в ухо) указывают на историческое злодеяние как на модель для его литературной версии»[147]. Один из самых авторитетных исследователей трагедии Шекспира «Гамлет» А. А. Аникст пишет по этому поводу: «Мы не знаем, дошла ли до Шекспира весть о зверском убийстве итальянского маркиза Альфонсо Гонзаго на его вилле в Ман-туе в 1592 году или, может быть, он слышал о том, что еще раньше, в 1538 году, урбинского герцога Луиджи Гонзаго убили новым тогда способом, влив ему яд в ухо, что поразило даже видавшую виды ренессансную Европу. Так или иначе, “Убийство Гонзаго” было инсценировкой сенсационного события»[148].
В общем – темная история. Известно, что убийство было, но неизвестно, была ли о нем написана пьеса.
Известно также, что Шекспир не сам придумал сюжет «Гамлета» (1601), а заимствовал его из старинных легенд. В комментариях к «Гамлету» обычно сообщают, что история об Амелете, принце датском, впервые встречается у летописца Самсона Грамматика (1200). Благодаря французскому пересказу (1576) сюжет стал известен в Англии, где неизвестный автор около 1589 года написал трагедию. Шекспир наверняка знал ее, но текст трагедии не сохранился, и сказать, насколько драматург воспользовался ею, крайне затруднительно[149].
За четыре столетия почти забылись праисточники «Гамлета», и трагедия Шекспира сама стала первоисточником. Драматурги следующих поколений пользовались уже не легендами, а пьесой Шекспира. Так, современный болгарский драматург Недялко Йорданов сочинил по мотивам «Гамлета» пьесу «Убийство Гонзаго» (1988)[150]. Действие пьесы происходит в замке Эльсинор, действующие лица – Чарльз, Элизабет, Бенволио, Генри, Амалия, Суфлер, Полоний, Офелия, Горацио, Палач. Первые пятеро – актеры бродячего театра, с ними Суфлер; именно они, а не обитатели замка, герои спектакля, между ними напряженные отношения, их одолевают все присущие артистам страсти. «Мы, бывшие столичные трагики, остались без публики и превратились в жалкую бродячую труппу, – говорит своим товарищам директор труппы Чарльз. – И вот сегодня, совершенно неожиданно нас пригласили в замок Эльсинор, в королевскую резиденцию».
Оказавшись поблизости, они были приглашены в Эльсинор первым королевским советником Полонием, для того чтобы сыграть спектакль и развлечь принца Гамлета, который то ли тяжело грустит, то ли тяжело болеет – душевной болезнью. Репутация Гамлета в устах Полония – аховая. «Он тихий сумасшедший. Меланхолик. Постоянно колеблется – быть ему или не быть…» Красотка Амалия, которую посылает к нему Полоний (быть может, для утех?), видела, как принц читает книгу и бормочет: «Слова, слова, слова…» Артистам обещано двадцать тысяч дукатов: пять тысяч выдали сразу как аванс, и, если все пройдет хорошо, они получат еще пятнадцать тысяч. Это хороший гонорар; возвратившись в столицу, они смогут организовать стационарный театр.
Меж тем они чувствуют, что встряли в какое-то темное дело – «есть что-то гнилое в датском государстве». Цитаты из «Гамлета» здесь на каждом шагу, при каждой второй реплике; но сам Гамлет, Король Клавдий и Королева Гертруда – внесценические персонажи, они не появляются перед зрителями, доносятся лишь их голоса. О принце говорят только вскользь и украдкой, передают его слова, сообщают о его желаниях. «Послушай, дружище, – сказал он где-то в коридорах Эльсинора актеру Бенволио. – Можете ли вы сыграть “Убийство Гонзаго”?.. Вы его покажите завтра вечером… А если потребуется десять-пятнадцать стихов, пантомиму, и включить все это в представление, вы сможете выучить к сроку?» Актеры соглашаются, но чувствуют себя в западне, «в руках великих шахматисто-политиков».
В шекспировской пьесе актеры не задают вопросов принцу, зачем ему нужна вставка в пьесу. В пьесе болгарского автора они чувствуют себя пешками принца, с помощью которых он объявит королю то ли шах, то ли сразу мат. Успокаивает одно – мысль о том, что артисты вне политики. «Мы люди маленькие. Мы произносим чужие слова, те, что нам напишут. Нам заплатят? Заплатят. А сейчас нам нужны деньги…»
Артисты начинают репетировать пьесу и, когда доходят до сцены отравления, их охватывает ужас:
«БЕНВОЛИО. – Чарльз! Не могу больше скрывать. То, что мы делаем – самоубийство.
ГЕНРИ. – Что ты хочешь сказать, старик? Почему самоубийство?
БЕНВОЛИО. – Самоубийство через воспроизведение убийства. Буквальное воспроизведение убийства старого короля, отца принца Гамлета. Он умер при подобных обстоятельствах. Во время сна кто-то ему в ухо налил яд.
ГЕНРИ. – Кто же налил яд?
БЕНВОЛИО. – Не догадываешься?
ГЕНРИ. – Нет.
БЕНВОЛИО. – Неужели ты такой тупой… Тот, кто женился на его жене, вдовствующей королеве.