Во-вторых, ныне индийская киноиндустрия – чемпион в мире кино по количеству ежегодно выпускаемых художественных фильмов и по этому показателю давно перегнала Голливуд.
В-третьих, у индийского кинематографа в СССР, а теперь и в России, есть свой зритель, многочисленный, фанатически ему преданный. Но интересуется он лишь фильмами коммерческими. Все попытки приобщить этих зрителей к иной ветви индийского кино, показывая ее лучшие произведения на традиционных неделях, фестивалях и ретроспективах, успеха не имеют.
В-четвертых, сознанию и восприятию российского зрителя присущ стойкий стереотип в понимании, что такое «индийское кино». Это и сентиментальные мелодрамы с танцевальными и песенными вставными номерами, это и экранизации знаменитых эпических поэм древней Индии «Рамаяны» и «Махабхараты»[209], разыгранных в пышных декорациях, это и забавные комедии, приглашающие посмеяться над чудачествами простодушных бедняков и спесивым высокомерием богачей. Речь идет о так называемых «масала»-фильмах, известных смешением песен, танцев, романтики, комедии, драмы и мелодрамы (жанр назван в честь «масала» – термин, который используется для обозначения смеси специй в южно-азиатской кухне).
В-пятых, характеры персонажей индийских фильмов подчиняются, как правило, четким клише: главный герой обязательно сильный и побеждает всех в одиночку; влюбленные молодые люди обязательно несчастные, поскольку злые родители всячески им препятствуют; политики обязательно коррумпированные и продажные; проститутки обязательно с золотыми сердцами; брат и сестра наверняка в детстве потерянные; любовные треугольники – все с нереальными совпадениям и невозможными случайностями.
В-шестых, кинофильмы в Индии производятся на двенадцати языках: на хинди (Болливуд), на телугу (Толливуд), на тамильском (Колливуд), на малаялам (Молливуд), а также на языках каннада, маратхи, бенгальском, бходжпури, гуджарати, ория, пенджабском и ассамском.
Индийская экранизация «Идиота» была создана на языке хинди, то есть в Болливуде.
Роману Ф. М. Достоевского «Идиот» (впрочем, как и многим другим его произведениям), в общем, везло на сценические и экранные трансформации, в том смысле, что их было немало. Стоит напомнить, что первая переделка «Идиота» для сцены датируется еще 1887 годом, то есть спустя всего двадцать лет после создания романа. Однако и эта инсценировка, и пять последующих (1888, 1889, 1893, 1895, 1896) неизменно запрещались цензурой – по причинам, имеющим отношение скорее к самому роману, нежели к качеству этих переделок. Вот лишь некоторые цензурные отклики: «Как и роман, так и настоящая пьеса производят самое тяжелое, безотрадное впечатление. Героиня, Настасья Филипповна, соблазненная своим богатым опекуном и живущая у него на содержании, должна приковывать к себе внимание зрителей. Постоянная борьба в ней самолюбия, оскорбленного чувства женственности с окружающей обстановкой заставляют ее поступать как сумасшедшую. Все прочие действующие лица выставлены в самом неприглядном виде.
Князь Мышкин (Идиот) один поступает на основании хороших нравственных инстинктов, но и в его поступках ничего нравственного найти нельзя. Вообще по тяжелому впечатлению, выносимому при одном чтении пьесы и по нравственному безобразию всех выставленных автором лиц… эта драма на сцену допускаема быть не должна… Запретить»[210].
«Крайний реализм» и «тенденциозность в изображении человеческих страстей» не раз признавались безоговорочным поводом к запрещению инсценировок с князем Мышкиным. «Роман Достоевского “Идиот” по содержанию своему, по выведенным в нем характерам неудобен к переделке для сцены. То тяжелое, безотрадное чувство, которое он вселяет в читателя, становится еще сильнее для зрителей, перед которыми живые лица изображают характеры, выведенные Достоевским, говорят почти дословно языком его романа. Человек семейный, пожилой, с положением в обществе, соблазняет опекаемую им девушку и делает из нее свою содержанку. Их окружают всё личности грязные, двусмысленные. Пессимистический взгляд на жизнь и общество Достоевского проявляется ярче, усугубляется при придаче его творениям драматической формы и делает из нее какой-то сплошной протест против существующего общества»[211]. Лишь в 1899 году пьеса по роману «Идиот» была благополучно проведена через цензуру и вскоре поставлена сразу на двух сценах – в Малом театре в Москве и в Александрин-ском театре в Петербурге.
С кинематографом все складывалось намного легче и проще. Первая экранизация «Идиота» относится еще к эпохе немого кино и входит в «Русскую золотую серию». Российский немой черно-белый короткометражный (22 мин.) художественный фильм 1910 года Петра Чардынина и продюсера Александра Ханжонкова, созданный по мотивам романа Достоевского «Идиот», состоял из девяти самых выигрышных сцен, без видимой смысловой связи между ними, с краткими надписями-пояснениями, в расчете на то, что образованный зритель, читавший роман, сам сообразит, что к чему. Картина создавалась в формате киноиллюстраций к девяти наиболее выразительным сценам: 1. Общий план мчащегося поезда. 2. В купе поезда князь Мышкин знакомится с Рогожиным. 3. В доме генерала Епанчина появляется Мышкин, затем Настасья Филипповна, чуть позже – Рогожин. Ссора между Мышкиным и Ганей Иволгиным. Ганя бьет князя по лицу. 4. Настасья Филипповна бросает деньги в огонь. Ганя падает в обморок, а Рогожин увозит Настасью Филипповну. 5. Мышкин навещает Рогожина и видит у него в доме картину Гольбейна «Мертвый Христос». 6. Рогожин пытается убить князя Мышкина, но только ранит его. 7. Мышкин прогуливается с Аглаей по берегу Невы. 8. Настасья Филипповна убегает из церкви во время венчания с Мышкиным. 9. Встретив Мышкина на улице, Рогожин зовет его к себе в дом. Рогожин показывает князю убитую им Настасью Филипповну. Они опускаются на пол и вместе оплакивают ее.
Журнал «Вестник кинематографии» в целом высоко оценил работу П. Чардынина, назвав «прекрасной схемой романа». «Много нужно смелости, чтобы решиться на переделку для кинематографа такого большого самобытного произведения, как “Идиот” Достоевского. Того Достоевского, который мощным пером своим обнажил перед нами с такой силой не одну бездну души человеческой, чья творческая фантазия так полно и так жестко рисует “проклятого человека, которому нет счастья на земле”. Писатель, научивший нас чувствовать красоту жизни как она есть, проповедник справедливости – на экране синематографа. Как ни странно, но перед нами действительно проходит инсценированный роман великого писателя, роман глубоко психологический, труднодоступный даже в чтении. Синематограф взял и развернул перед нами богатство действий этого произведения, развернул посильно, вынужденный считаться не только с условиями синематографической сцены, но еще и “с причинами, не зависящими от дирекции” и т. д. Но, несмотря на все это, результаты работы все же дали прекрасную схему романа. Перед нами образы, которые когда-то произвели целые опустошения в нашей душе, которые были остро запечатлены нашей мыслью. И князь Мышкин – глубокая философская натура, “божье дитя”; и неистовый Рогожин – широкая “русская натура”; и оскорбленная во всей своей чистоте Настасья Филипповна, и простодушная семья Епанчиных с такими блестками ума и энергии, как Аглая; и целый ряд других таких же действующих лиц – все они на экране, все они живут у нас перед глазами, и еще раз проходят в мыслях тяжелые, как кошмар, страницы Достоевского… Нужно ли говорить в этой рецензии, что в картине такая-то сцена проходит лучше, такая-то хуже? Нам кажется, – нет. Важно общее настроение, общий фон искренности. И этот фон чутко уловили артисты, и их руководители хорошо передали его. Если же отмечать достоинства отдельных частей, из которых была скомпонована драма, то, пожалуй, нужно сказать, что сцены в доме Гани, в гостиной квартиры Настасьи Филипповны и последняя сцена в рогожинском ковчеге проведены блестяще, с неподдельной искренностью и мужественной правдой… Без ложных увлечений похвалами, можно сказать, что картина “Идиот” безусловно вносит много нового в синематографическое творчество последнего времени»[212].
Трудно не заметить, как всего за пятнадцать лет изменились тон и оценки: ушли в прошлое цензурные обвинения в нравственном безобразии героев и героинь, а упреки авторам пьес-переделок в безотрадном общем впечатлении от истории князя Мышкина сменились восхищенными признаниями глубины и драматизма этой истории. Цензура стала намного благосклонее, и, казалось, исчезли сколько-нибудь серьезные препятствия для переноса на сцену или экран романов Достоевского. Оставались, правда, препятствия сугубо творческого характера.
Достоевский, при всей драматургичности его сочинений, так никогда и не попробовал выступить как автор пьес: рукописные отрывки 1841 года из его опусов «Мария Стюарт» и «Борис Годунов» не сохранились, неизвестно даже, что это было – стихи или проза, перевод из Шиллера или подражание Пушкину. Однако именно в театре видит он в молодые годы свое призвание (и свое спасение): «Драму поставлю непременно. Я этим жить буду»[213], – пишет он брату в сентябре 1844 года. Много позже он называл эти свои опыты детскими глупостями, считал, что ему не могут удаваться сценические произведения и не раз выражал по этому поводу сожаления. Долгие годы он мечтал о драматургии. «Теперь буду писать романы и драмы» (28, кн. 1; 174), – сообщает он брату перед возвращением из Сибири. Однако интерес к театру в конце концов сказался у него на технике повествования, на роли диалогов, на катастрофических эффектах композиции.
Чем был бы театр Достоевского, если бы в основе инсценировок лежали пьесы его собственного сочинения? Об этом можно только гадать.