ировую войну и испытавшей кошмар ядерных бомбардировок. Промерзший и заваленный снегом Хоккайдо чем-то очень похож на Россию Достоевского – так же мрачен, так же неприветлив, так же «умышлен» и лишен ярких красок. Киндзи Камэда не сидел в сумасшедшем доме. Он сошел с ума в лагере для военнопленных, попав в расстрельные списки и чудом избежав гибели: «Я спасся, но потрясение свело меня с ума», – признается он. За минуту до казни он (как Достоевский) научился ценить и бесконечно любить жизнь во всех ее проявлениях, в нем появилось глубокое чувство сострадания ко всему живому. Миллионер Денкити Акама (Парфен Рогожин) говорит о Камэде: «Странный тип. Будто смотрю на новорожденного ягненка» – и предупреждает: «В этом мире полно волков». «Никогда не встречала человека добрее и чище», – говорит о Камэде Аяко Оно (Аглая Епанчина). – В вас есть мудрость… Если бы мы были способны любить людей так, как он их любит, не испытывая ненависти».
Само собой разумеется, в индийском фильме, как и в японском, нет никаких специфически русских реалий (разве что у Куросавы в сцене, когда Мышкин и Рогожин идут с вокзала, звучит по-русски романс «Однозвучно звенит колокольчик…»). В «Ахмаке» же происходит сплошная индианизация культурных реалий и идейной проблематики. Невзначай, именно ни с того ни с сего, Миськин произносит такую, например, фразу: «Либералы ненавидят народ. Я про них не знаю много, но индийские либералы ненавидят индийский народ». В эпизоде, когда принц Миськин приходит в дом господ Мехта в Гоа и ожидаемо разбивает огромную китайскую вазу, он, страшно волнуясь и задыхаясь, почти бессвязно говорит о судьбе Индии, о ее величии, об огромном значении для Индии мусульманской культуры. Именно это – роль мусульманской культуры в жизни Индии – и есть его идея фикс, которую он лихорадочно, но безуспешно хочет донести до присутствующих, теряет сознание, падает в припадке, и можно видеть, как по-разному реагируют на это почтенные гости. (Уместно заметить, что во всех названных экранизациях «Идиота» Мышкин так или иначе разбивает китайскую вазу; только где-то они поменьше, где-то покрупнее.)
Дважды в «Ахмаке» возникает мотив красоты, которая якобы спасет мир. Первый раз пьяный Шопит (Ипполит) говорит в кругу своих пьяных дружков (здесь присутствует и Миськин), что видел во сне мысль, будто красота спасет мир. Миськин на это отвечает, что о таком он сам никогда не думал, и посоветовал Шопиту не пить слишком много. Второй раз о странной, загадочной красоте у Миськина спрашивает Амба (Аглая): ты, дескать, такой простой, прямой, честный, хороший, ты хочешь быть моим другом, неважно, что ты головой больной. В этой связи она и спрашивает у него: спасет ли красота мир? Миськин уходит от ответа, замечая, что Амба очень грустная и что между ними все время кто-то стоит, то ли Ганеш, то ли Настасья.
Тема религии сведена к нулю. Молодые европеизированные индийцы из высоких каст, среди которых есть и индусы, здесь совершенно безрелигиозны (не веруют также и герои Куросавы, и герои Жулавского, и герои Вайды). Вопрос о религии или религиях в фильме «Ахмак» не стоит. Не видно, чтобы в домах героев и героинь и в Бомбее, и в Гоа были изображения богов. В объектив кинооператора не попадает ни одно храмовое сооружение, ни разу никто из героев-индийцев не заходит в тот или иной храм. В миллиардной Индии, где проживает тринадцать процентов мусульман, публичные декларации, как и публичные дискуссии на религиозные темы чреваты серьезными конфликтами. Религия – частное дело гражданина. Согласно конституции, Индия – светское государство, и государственные органы не имеют права ассоциировать себя с какими бы то ни было религиозными символами. Публичный спор индусов с мусульманами или христианами в этой социальной среде немыслим, ибо чрезвычайно опасен.
И только однажды Амба по дороге с пляжа в Гоа ни с того ни с сего спрашивает у безымянного спутника из большой и разношерстной компании Павана: «Вы мне как-нибудь про Библию расскажите, я про нее ничего не знаю». Но ее вопрос повисает в воздухе, на него в рамках фильма никто не дает ответа. Религиозных эквивалентов или аналогов роману в фильме нет, то ли потому, что исполнители ролей Миськина и Павана Рагхуджана – мусульмане по вере, а режиссер Мани Каул кашмирский брахман, безрелигиозный индус, то ли потому, что авторы фильма сознательно не захотели переводить стрелки с одной религии на другую. Любопытно, что рецензент из «Нью-Йорк Таймс» сразу после фестивального показа упрекнул сценариста в том, что он не позаботился придать истории принца Миськина современный индийский политический и культурный контекст[221].
И все же возникновение фильмов-адаптаций по роману Достоевского «Идиот» в столь разных культурах, как Россия конца XIX века, Европа ХХ столетия, а также современные Япония и Индия, обнаруживает, как необходимы в мире, помимо религий и вероучений, такие универсальные человеческие качества, как доброта и простота, сострадание и любовь, как востребованы герои с чистым сердцем и целомудренной душой. Человеческое измерение – вот та самая отмычка, которая открывает дальние страны и континенты роману Достоевского и его «положительно прекрасному» русскому герою.
Нет никакого сомнения, что в индийском контексте «Ахмак» – исключительно авторская, артхаузная картина, в лучшем случае зрелище для избранного культурного круга. Большая часть населения Индии неграмотна, потому кино заменяет публике чтение, становясь фактором просвещения народа по части культурных традиций. А в этом фильме совсем нет «массала», герои поют чуть-чуть и всего дважды – Амба что-то нежное и грустное в сцене, когда она тоскует по Миськину, и отец Ганеша, пьяный полковник, в трактире, по пьяной лавочке. Музыкальное сопровождение картины совсем не индийское – резкие, отрывистые, тревожные звуки, резкая барабанная дробь, рвущая ткань киноповествования. И, конечно, совсем нет ничего похожего на привычные стереотипы и клише классического индийского кино.
Коммерчески фильм оказался совершенно бесперспективен, во всяком случае именно из-за этого его не пустили в широкий кинопрокат и совсем не показывают по телевидению. Есть и другая причина: для традиционного индийского сознания и герой, и героиня слишком экстравагантны. Они не вписываются в национальный контекст, они обреченные и приговоренные люди, без намека на надежду и счастливый конец. А Болливуд в еще большей степени, чем Голлливуд, не мыслит кинематограф без хэппи-энда. Миськин чудак, но на какой-то неведомый для индийцев манер, без малейшего признака сентиментальной «масалы». Замечу главное: слово «миськин» не только созвучно фамилии «Мышкин», но, оказывается, имеет на языке хинди соответствующие личности героя значения: «бедный», «жалкий», «неимущий», «несчастный», «смиренный», «кроткий», «покорный»[222]. Замечу также, что за три года до экранизации по мотивам «Идиота» Мани Каул сделал экранизацию по мотивам «Кроткой»: фильм получился, по мнению, индийских критиков, крайне слабым, провалился в прокате, но обращение режиссера к определенным людским судьбам красноречиво.
Персонаж по имени Миськи́н – это неисправимый бедняк, нищий, пожизненно приговоренный к своей неудаче, этакий князь Несчастливцев. И зритель наблюдает отнюдь не чудачества простодушного бедняка, над которым можно легко посмеяться. Все фигуры как бедняков, так и богачей, здесь трагичны. Фамилия русского героя Льва Николаевича Мышкина, прочитанная в английском переводе русского романа, сомкнулась со словом на хинди; это созвучие, по-видимому, сыграло определяющую роль и убедило режиссера в некоем глубинном родстве, универсальном бытии человеческих сущностей разных культур и национальностей. Именно это созвучие наполнило индийскую киноадаптацию тайным смыслом и таким человеческим содержанием, которое не способен ухватить зритель, незнакомый, с одной стороны, со стихией языка хинди и индийским миром и, с другой стороны, со стихией романа Достоевского и его трагическим героем.
Настасья Мукхопадхья, хотя ее фамилия указывает на принадлежность к порядочному, уважаемому и, как правило, благопристойному брахманскому семейству (кстати, нынешний президент Индии тоже носит фамилию Мукхопадхай, или англизированный вариант Мукерджи), трагически и бесповоротно сошла с традиционных путей. Ее общество опасно, ее поведение разрушительно. «Ее надо остановить», – говорит, как мы помним, господин Мехта.
Итак, в Индии фильму не дали широкой дороги, «остановили». Его почти не знают ни в Европе, ни в России, ни в Америке, ни на его родине. Русские герои из романа Достоевского, говорящие по-японски у Куросавы и Вайды, по-французски у Лампена, по-немецки у Фрели-ха, пробились к более или менее широкой известности. А персонажи «Идиота», заговорившие на хинди у Мани Каула, остались не востребованы зрителем Болливуда. И сам режиссер, признанный, известный в своей стране мастер, после русского эксперимента порвал с индийским артхаузным кино, а вскоре и вообще с Индией. После неудачи с картиной «Ахмак» он женился на голландке, эмигрировал в Нидер-данды – страну цветов и великих художников, где уж точно никому не нужно артхаузное индийское кино, и стал работать в русле западноевропейского кинематографа, снимая где-то в Амстердаме эротические киноминиатюры.
Принц Мискин, Настасья Мукхопадхья и Федор Достоевский навсегда остались болезненной занозой в душе индийского артхаузного режиссера. В 2011 году Мани Каула не стало: ему было 67 лет.
Раздел IV. Русская литературная классика как кислород кинематографа
Глава 1. Киномания: Пушкин, Лермонтов, Гоголь – и следующие за ними…
Термин «киномания» означает «страстное увлечение киноискусством» со стороны кинозрителей – киноманов и киноманок. Однако киноманами, условно говоря, зачастую выступают и создатели картин-экранизаций, приверженцы творчества самых крупных русских писателей-классиков – Пушкина, Лермонтова и Гоголя, Тургенева и Чехова, Достоевского и Толстого.