«…графиня Короткова, одна из любимых фрейлин императрицы, вначале была очень холодна к нему…»
«…скоро начнутся танцы…»
«…перед мазуркой…»
«Танцуете… веселитесь… Я рад, очень рад [реплика царя, подошедшего на бале к графине Коротковой]».
«Мазурку вы обещали мне, графиня… [к Коротковой подошел князь Касатский]».
«Я устала».
«Искренне полюбив Мэри, Касатский в своем увлечении не замечал того, что знал весь свет – Мэри была любовницей Николая…»
«…о нас уже начинают говорить в свете… было бы хорошо, чтобы вы нашли себе мужа…»
«…а… может быть…»
«Слушаю, Ваше величество…»
«На другой день».
«…я и дочь будем очень рады Вас видеть…»
«Через два месяца Касатский сделал предложение».
«Смотрите, как там красиво…»
«Я хотел бы получить ответ…»
«Как скажет мама…»
«Я очень рада, князь».
«Мама, а если он узнает…»
«Ведь он искренне любит тебя… если и узнает – простит…»
«Накануне свадьбы».
«Вы знаете… ты знаешь – сначала я искал сближения с тобой не бескорыстно… но потом…»
«Ведь ты не сердишься на меня».
«Я должна сказать все. Я любила его».
«Мы все… любим его…»
«Вы были его любовницей…»
«Вы хотели браком со мной прикрыть все…»
«В тот же день…»
«Немедленно… в отставку».
«Приехав в свою деревню, Касатский вскоре решил поступить в монастырь».
«Мое решение твердо».
«Может быть, ты поймешь меня».
«Поступая в монастырь, Касатский показывал, что презирает все то, что казалось столь важным другим».
«Мне надо говорить с игуменом…»
«И вскоре…»
«…а могло бы быть…»
«…грех побеждает меня…»
«Через три года князь Степан Касатский был пострижен в иеромонахи с именем Сергия…»
«Через четыре годя Сергия перевели в большой столичный монастырь».
Итак, первая часть картины – от детских лет князя Касатского, включая его постриг в монастыре, занимает 37 минут, то есть ровно треть экранного времени. У Толстого эта часть повествования вмещается на девяти страницах из сорока. Почти все титры взяты из текста повести и расставлены в киноповествовании так, чтобы оно не провисало, не вызывало недоумения ни в каком месте, чтобы каждый зритель, даже и никогда не читавший повести, мог бы безошибочно понять содержание эпизода. По своей форме – синтаксису и эмоциональному наполнению – титры весьма различны: это и простая информация, и разъясняющий комментарий, и драматические ремарки, и краткая характеристика персонажей, и намек на мотивы их поступков, и мгновенная эмоция, выполняющая интонационную задачу, и лирический возглас, и еще многое другое. Вместе с яркими, очень живыми мизансценами, колоритными крупными планами, выразительными жестами, пластикой лица и тела и экспрессивной мимикой артистов, которые искусно владеют театральными приемами создания образности, титры в «Отце Сергии» – это неотъемлемая часть языка немого кино, которое, повторюсь, беззвучно, но не бессловесно.
«А было ли “немое” кино немым?»[294] – этот риторический вопрос ставил в своих работах недавно ушедший искусствовед А. А. Шерель. И отвечал, цитируя французского теоретика кино и кинокритика Андре Базена: нет, оно не было в полной мере немым – «немой фильм создавал мир, лишенный звуков, вот почему появилось множество символов, призванных возместить этот недостаток»[295]. «Вырываясь из тисков немоты, неговорящий кинематограф искал интонационное многообразие слова-титра и получал выразительный вариант, когда находил надписи точное место в пластическом и психологическом контексте»[296], – справедливо утверждал российский исследователь. Слово-титр действительно способно было оказывать звуковое воздействие на зрителя – все дело заключалось в умении режиссера сделать надпись в кино видом литературы, причем таким, которое бы не диссонировало, а гармонировало со словом печатным в литературном первоисточнике.
Во второй части картины «Отец Сергий» титры менее разнообразны, более скупы, их меньше по объему (ведь многое уже разъяснено), но они по-прежнему играют роль путеводителя по экранному повествованию, служат характерологическим комментарием, обнаруживают – почти что в красках, а не только в звуках – психологическое и эмоциональное переживание персонажей. Прочитанные подряд, они образуют цельный текст, сжатый конспект сюжета: историю о том, как распутная мадам Маковкина (Наталия Лисенко), полагающая, что ее чары и пышные формы неотразимы и непременно подействуют на красавца монаха (ведь он же князь, человек большого света!), подействуют так, что он не устоит перед ее соблазнительными оголенными плечами, голыми ногами и снятыми для просушки белыми чулками, и она легко выиграет затеянное пари, и никто ни о чем не узнает, и она развеет наконец свою хроническую тоску и скуку.
«Завтра вы служите обедню…»
«Игуменом монастыря был ловкий человек, с помощью своих светских связей делавший духовную карьеру…»
«А нельзя ли моего бывшего сослуживца посмотреть – отца Сергия».
«Это тот самый… Князь Касатский».
«Рад видеть вас в ангельском образе».
«Ваше преподобие… вы подвергаете меня искушению».
«Чтобы избегнуть соблазнов, Сергий стал затворником в отдаленной Тамбинской пустыне…»
«В соседнем городе».
«Все одно и то же… Я не могу… Мне скучно [реплика Маковкиной]».
«Маковкина, разводная жена – чудачка, мутившая весь город своими выходками…»
«Осторожнее… заряжено…»
«Это дорога в Тамбино… Я буду ночевать у Касатского».
«Боже мой… за что же не даешь мне веры…»
«Приезжайте за мной около 3-х часов утра».
«Пустите… я вся замерзла…»
«Да я не дьявол… Я просто грешная женщина… заблудилась… ищу приюта…»
«…я сбилась с дороги… и если б не набрела на вашу келью…»
«Вы располагайтесь здесь, а я пройду сюда…»
«Не входите сюда… я вся мокрая… ноги, как лед…»
«Вы не взойдете сюда. А то мне надо раздеться, чтобы высушиться…»
«Послушайте, помогите мне… я не знаю, что со мной…»
«Отец Сергий… Князь Касатский…»
«Сейчас… я приду к вам…»
«Что вам…»
«Давайте я перевяжу вашу рану».
«Уйди…»
«Ровно в три».
«А ведь выиграла пари… Поздравляю…»
«Событие с Маковкиной стало известным, и слава отца Сергия увеличилась».
Третья, заключительная часть фильма (17 мин.) еще более сдержана по количеству и содержанию титров. Реплики, ремарки, скупые эмоции. История, как пожилой монах поддался на прельщения чувственной и слабоумной купеческой дочери (Вера Орлова), привезенной к нему на излечение, но не стал ее лечить, а ответил на поцелуи и объятия девицы, согрешил с ней, а под утро почувствовал, что побежден и что похоть ушла уже из-под руководства, – эта история показана самыми малыми средствами, однако ясно и выпукло.
«Так прошло девять лет… посетителей становилось все больше и больше… Около кельи Сергия поселились монахи, выстроили большую церковь…»
«Отец, батюшка, не покидай нас…»
«До завтра, я не могу нынче…»
«Отец святой, благослови дщерь мою болящую исцелить от боли недуга».
«А ты и на монаха не похож, хорошенький…»
«Два года как повредилась… Днем она не ходит… боится света».
«Вечером купец велел дочери собираться».
«А я во сне вас видела…»
«Видела, что вы вот так ручку положили мне на грудь… вот сюда…»
«Что ты… опомнись…»
«На рассвете».
«Дров нарубить. Пожалуйте топор».
«К вечеру он был уже далеко от монастыря».
«Пройду я тут в Тамбино… к отцу Сергию».
«Сергия нет больше. Совсем нет».
«Он хотел молиться… но молиться некому было… бога не было…»
«И он пошел от деревни к деревни, питаясь подаянием…»
«Однажды…»
«Ты кто?»
«Паспорт где?»
«Его причислили к бродягам, осудили и сослали в Сибирь…»
Много лет спустя после выхода фильма критика, все еще разгадывавшая эти загадки, писала: «Кинокартина “Отец Сергий” с помощью образов, выразительности и метафор, немного утрировано и чрезмерно театрально демонстрирует нам жизнь человека и его вечную, неустанную борьбу с собственным “я”; непрекращающиеся поиски себя, поиски ответов на риторические вопросы, необходимость в ограничении материального, чтобы более глубоко прочувствовать духовное – именно то, с чем встречается каждый человек и о чем повествует Лев Толстой, а позже и Яков Протазанов»[297].
В это описание необходимо бы добавить и титры – надписи как яркое, мощное средство выразительности, необходимое для беззвучной экранизации литературного произведения.
Тут уместно заметить, что впервые о намерении экранизировать эту повесть Толстого Протазанов заговорил, работая в начале 1916 года над постановкой «Пиковой дамы», так что «Отец Сергий» даже был анонсирован в рекламе частного товарищества Иосифа Ермольева. Однако в те времена постановка «Отца Сергия» была весьма затруднительна, а может, и невозможна: действовал цензурный запрет на изображение в художественных фильмах членов царской семьи и представителей духовенства. Кажется, только горячее революционное время дало Протазанову уникальную возможность для такой экранизации, где в большом наборе есть и представители духовенства (чего стоит один игумен монастыря, ловкач, с помощью своих светских связей делавший духовную карьеру), и император Николай I, чопорный, холодный, бесчувственный, рекомендующий своей, по-видимому, уже надоевшей любовнице найти себе мужа. Кроме того, повесть обнажила крайне обидное и горькое для монашествующего чувство разочарования в выборе своей судьбы, неутешительный итог, фактически полное фиаско. «Было раннее утро, с полчаса до восхода солнца. Все было серо и мрачно, и тянул с запада холодный предрассветный ветер. “Да, надо кончить. Нет Бога! Как покончить? Броситься? Умею плавать, не утонешь. Повеситься? Да, вот кушак, на суку”. Это показалось так возможно и близко, что он ужаснулся. Хотел, как обыкновенно в минуты отчаяния, помолиться. Но молиться некому было. Бога не было».