[323]. Благополучного исхода для героини автор не видел ни в каком случае, правда, в поздних вариантах романа Анна и Вронский стали выглядеть благороднее, возвышеннее, привлекательнее, даже красивее. Автор, кажется, сильно привязался к своим героям и даже стал сочувствовать их несчастной любовной связи.
Защитники «свободы чувств» никак не могли понять, почему мучается Анна, почему она так расстроена и угнетена. Приверженцы революционного лагеря упрекали героиню не за то, что она оставила нелюбимого мужа, а за то, что всецело поглощена борьбой за личное счастье, в то время как передовые русские женщины (Вера Фигнер, Софья Перовская, Анна Корвин-Круковская и другие) поставили крест на личном счастье и посвятили себя борьбе за счастье народа.
Уже через четыре месяца от начала печатания «Русский вестник» счел необходимым разъяснить свое отношение к журнальной новинке. В статье «По поводу нового романа гр. Толстого», подписанной буквой «А» (ее автором был Василий Григорьевич Авсеенко, критик и романист катковского круга), утверждалось, что «Анна Каренина» – это, прежде всего, великосветский роман, а сам Толстой – художник, принадлежащий к школе чистого искусства.
Критик, превознося романиста, восторгаясь сценой бала и множеством великосветских лиц[324], будто бросал вызов журналистике противоположного толка – и радикальная пресса разразилась негодующими оценками, из года в год не снижая градуса негодования.
Петр Никитич Ткачев, критик и публицист демократического журнала «Дело», требовавший от произведений литературы прежде всего высокой идейности и общественной значимости, в статье 1875 года сердито осудил автора «Анны Карениной» прежде всего за его героев. «Все герои романа, все эти Левины, Вронские, Облонские, Анны Каренины, Долли, Кити – обеспеченные материальным довольством субъекты, для которых вследствие склада их воспитания, а также довольно ограниченного нравственного и умственного развития главная и существенная “злоба дня” заключается в их половых отношениях, влечениях и интересах, в горе и радостях, связанных с этими интересами». Все лица романа, по мнению Ткачева, пусты и бессодержательны, автор же, не смущаясь пошлостью и пустотой изображаемого им мира, тратит свое дарование на совершенно вздорное и даже, если хотите, растленное содержание[325].
Спустя три года Ткачев лишь ужесточил свое отношение к «Анне Карениной», увидев в романе образец «салонного художества», «новейшую эпопею барских амуров». Статья Ткачева 1878 года так и называлась – «Салонное художество»[326], о котором критик говорил с неподдельным отвращением. Он и Толстого назвал человеком салона. «Толстой знает свою публику и умеет ублажать ее вкусы. Он знает, что она не только любит заниматься амурными похождениями, не только любит хорошо поесть, попить и покутить, но любит также, чтобы ей рассказывали об ее амурах, обедах и кутежах как можно поэтичнее и увлекательнее… Желая подделаться под вкус своей публики, не щадит ни времени, ни труда. Посмотрите, с какой любовью он занимается воспроизведением картинок великосветских балов, обедов, попоек, скачек! Посмотрите, как он распинает себя ради искусства идеализировать, насколько возможно, амурные похождения и интрижки своих салонных приятелей!».
Статья заканчивалась призывом: «О, салонные беллетристы, ну что бы вам, вместо того чтобы заниматься живописанием салонного разврата, походить за сохой в знойный летний день или повозить тачку с песком часов 12 в сутки! Сколько новых, неожиданных наслаждений вы испытали бы!»
Теоретика народничества критика Н. К. Михайловского поразили два факта: «чрезвычайный интерес к благоуханным и блестящим сферам» и «этот Вронский, центавр какой-то, в котором не разберешь, где кончается превосходный кровный жеребец и где начинается человек, “доступный благородным чувствам и романтическим порываниям”»[327]. Михайловский хотел бы видеть в романе Толстого или полное презрение к «благоуханному» миру, или же явственные и резко сатирических ноты.
Критик либерально-народнического направления А. М. Скабичевский тоже признал «Анну Каренину» «самым заурядным романом из великосветской жизни», обнаружившим «оскудение таланта» Толстого. В своих статьях он не скупился на грубые и даже грязные эпитеты: «Эта мелодраматическая дребедень, в духе старых французских романов, расточается по поводу заурядных амуров великосветского хлыща и петербургской чиновницы, любительницы эксельбантов… Вот оно где полное начало-то конца, совершенная какая-то литературная ростепель!»[328]. «Верх омерзения, – неистовствовал критик, – представляет изображение любви Анны Карениной и Вронского. Граф Толстой возводит Анну Каренину и Вронского на ходули героизма; их плотоядную похотливость представляет в виде какой-то колоссальной роковой страсти… Когда вы видите одну голую, ничем не одухотворенную и не осмысленную чувственность, – вы выносите одно омерзение, и омерзение не к фактам романа, а к самому произведению, так как писатель в ваших глазах нисколько не возвышается над тем миром, который изображает»[329].
Мало кто из литераторов, современников Толстого, отважился сказать о романе то, что сказал музыкальный критик В. В. Стасов: «Граф Лев Толстой поднялся до такой высокой ноты, какой еще никогда не брала русская литература. Даже у самих Пушкина и Гоголя любовь и страсть не были выражены с такой глубиной и поразительной правдой, как теперь у Толстого. Он решительно идет вперед – один он, между тем как остальные наши литераторы – кто назад пошел, кто молчит, кто побледнел и обезличился… Вот что значит истинный, настоящий талант: он до конца жизни идет всё только вперед… Какая сила и красота творчества разлиты в этом романе, какая чудная мощь художественной правды, какие нетронутые глубины тут впервые затрагиваются!..Он умеет… чудною скульпторской рукой вылепить такие типы и сцены, которых до него никто не знал в целой нашей литературе… “Анна Каренина” останется светлой громадной звездой талантливости навеки веков»[330].
Отчаянная любовь и запретная страсть, которые составили смысловое ядро толстовского романа, русская критика обсуждать и не хотела, и стеснялась. Ревнивая русская критика в лице самых своих авторитетных представителей была так озабочена злобой дня, что грубо ошиблась в оценке великого романа о любви. «И если близорукие критики думают, – говорил в этой связи Толстой, – что я хотел описывать только то, что мне нравится, как обедает Облонский и какие плечи у Анны Карениной, то они ошибаются»[331].
Но вот поразительное обстоятельство: близорукими оказались не только представители радикального лагеря. Многие собратья-литераторы из консерваторов и либералов восприняли роман как слишком раскованный, «французский», то есть фривольный. Издатель журнала Катков счел необходимым смутиться откровенной сексуальной сценой – теми двумя страницами второй части романа, где были описаны первые минуты любовного соединения Анны и Вронского (переживаемых ею счастья, стыда, радости и ужаса).
Молодому критику и романисту Вс. С. Соловьеву резко не понравилась Анна. «Героиню романа, красавицу Анну, – писал он, – мы оставили в 1 № “Русского вестника” очень бледной фигурой и недоумевали, что из нее выйдет. Теперь из нее вышла очень неинтересная женщина, без особенного ума, без особенной доброты, без злобы, даже без той стихийной силы и страсти, которые в своих ярких, горячих порывах могут быть так невольно привлекательны, что им прощаешь многое. Мы еще боимся решиться на окончательный приговор относительно Анны; быть может, в моменты дальнейшего развития драмы, она выкажет какие-нибудь новые стороны своего характера, которые оправдают автора, давшего ей первое место в романе; но покуда, повторяем, она очень не интересна…»[332]. Окончательный приговор критика заклеймил Анну как жалкую, пошлую и дрянную женщину.
Критики и рецензенты будто соревновались друг с другом, кто больнее ужалит автора за его якобы пристрастие к аристократизму и еще за то, что он смакует «в подробнейших описаниях амуры дам и кавалеров большого света и в то же время пропускает мимо глаз живые и жгучие явления современной действительности». «С каждой из этих страниц, – писал В. Буренин, – веет бесцельностью творчества, скудостью содержания, отсутствием в авторе необходимого для современного художника “тесного соотношения с сознанием своего времени”, о каком говорит Прудон… Вникните попристальнее в эти пять частей обширной эпопеи о флигель-адъютантских амурах Вронского с неверной супругой высокопоставленного лица, Анной Карениной, вникните во все главные эпизоды романа – и вы не в состоянии будете ответить себе, ради чего потрачено автором так много страниц и так много художественного дарования. Вся идея, какую до сих пор можно извлечь из пяти частей, сводится к пошлой моральной сентенции: неверность и незаконная любовь высокопоставленных дам наказуется сама в себе. Для живого современного романа такого рода тема больше, чем ничтожна: она просто смешна»[333].
Поэт П. И. Вейнберг увидел крупные недостатки романа в «крайней бесцветности и смутности образа самой героини, в пустоте, мизерности фундамента, на котором построена так называемая драматическая коллизия произведения, в несчастном переплетении узкой тенденци-озности»[334]. О том, что «громадный талант тратится на такое ничтожное содержание, как изображение пустой жизни, вздорных понятий и мелких интересов»