«Я не могу быть несчастлив, но и она и он не должны быть счастливы» (8; 300), – вот мысль которая владеет Карениным. Она должна пострадать за нарушения его спокойствия и чести. Она не только не должна торжествовать, но она должна получить возмездие за свое преступление. «Она должна быть несчастлива, но я не виноват и потому не могу быть несчастлив» (8; 301), – внушает он себе. Когда он пришел к адвокату говорить о разводе, главным условием он выставил требование, чтобы их сын Сережа ни в коем случае не оставался с матерью.
Анна, зная своего мужа, легко угадывает его план. «Разумеется, он всегда прав, он христианин, он великодушен! Да, низкий, гадкий человек! И этого никто, кроме меня, не понимает и не поймет; и я не могу растолковать. Они говорят: религиозный, нравственный, честный, умный человек; но они не видят, что я видела. Они не знают, как он восемь лет душил мою жизнь, душил все, что было во мне живого, что он ни разу и не подумал о том, что я живая женщина, которой нужна любовь. Не знают, как на каждом шагу он оскорблял меня и оставался доволен собой. Я ли не старалась, всеми силами старалась, найти оправдание своей жизни? Я ли не пыталась любить его, любить сына, когда уже нельзя было любить мужа? Но пришло время, я поняла, что я не могу больше себя обманывать, что я живая, что я не виновата, что Бог меня сделал такою, что мне нужно любить и жить. И теперь что же? Убил бы он меня, убил бы его, я все бы перенесла, я все бы простила, но нет, он… Как я не угадала того, что он сделает? Он сделает то, что свойственно его низкому характеру. Он останется прав, а меня, погибшую, еще хуже, еще ниже погубит…» (8; 311).
Каренин надеется на возможную смерть Анны в родах – как на то, что ее смерть «развяжет сразу всю трудность его положения» (8; 435).
Узнав, что Анна благополучно разрешилась от бремени, «он ясно понял теперь, с какой силой он желал ее смерти». Он испытывает облегчение от известия («очень плоха»), «что есть все-таки надежда смерти» (Там же).
Надежда на смерть. Много ли в такой «надежде» христианского чувства? Вот вопрос, который обязаны задавать себе религиозные моралисты.
Конечно, то короткое время, пока длилась родильная горячка Анны, «в которой из ста было девяносто девять шансов, что кончится смертью» (8; 438), Каренин сдерживался, стыдясь своих желаний, проявляя посильную для него человечность к жене и ее новорожденной дочери. Но продлилось это недолго…
Интересен разбор романа, предложенный в лекциях по литературе В. В. Набоковым. Он возводил Л. Н. Толстого на высочайший пьедестал, трактовал его как писателя номер один, «Анну Каренину» называл бессмертным романом, «одной из величайших книг о любви в мировой литературе»[355], а его героиню – одной из самых привлекательных героинь мировой литературы. «Анна – молодая, прекрасная женщина, очень добрая, глубоко порядочная, но совершенно обреченная… Анна не обычная женщина, не просто образец женственности, это натура глубокая, полная сосредоточенного и серьезного нравственного чувства, все в ней значительно и глубоко, в том числе и ее любовь. Она не может вести двойную жизнь… Ее правдивая и страстная натура не допускает обманов и тайн… Ее страсть к Вронскому – поток белого света, в котором ее прежняя жизнь видится ей мертвым пейзажем на вымершей планете»[356].
Но оказывается, по Набокову, что «поток белого света» обращен в темно-серую сторону. Ибо, по мнению Набокова, «Вронский – мужчина не очень глубокий, бездарный во всем, но светский». Он «только выигрывает от скандала, его приглашают повсюду, он кружится в вихре светской жизни, встречается с бывшими друзьями, его представляют внешне приличным дамам, которые и на минуту не останутся рядом с опозоренной Анной… Вронский живет только ради удовлетворения своих желаний. До встречи с Анной он ведет общепринятый образ жизни, даже в любви готов заменить высокие идеалы условностями своего круга»[357]. И в другом месте: «Вронский, возможно тщеславен и фриволен, но кроме того он честолюбив, умен и настойчив»[358].
Но возникает вопрос: почему же Толстой, наградив свою героиню натурой значительной и глубокой, правдивой и страстной, послал своей «демонической красавице»[359] любовь к человеку пустому и во всем бездарному? Почему в таком случае этот роман – величайшая книга о любви? Ведь однажды, выйдя замуж за «сухого, добропорядочного господина, жестокого в своих добродетелях, идеального государственного служащего, косного бюрократа, лицемера и тирана, принимающего поддельную мораль своего круга»[360], – она уже совершила тяжелую ошибку. И с Вронским повторила ее снова, полюбив человека, который, во-первых, не заслуживал ее любви, во-вторых, полюбила любовью обреченной и бездуховной, хотя и «бьющейся в тисках сильной чувственности».
Критика, ругавшая роман, оскорблявшая его центральных героев, была вдвойне неправа еще и потому, что автор, Л. Н. Толстой, не дал для этого никакого существенного повода. Взаимное влечение Анны и Вронского в романе мотивировано даже слишком избыточно. Вронский создан Толстым совсем не таким, каким его стремилась увидеть ревнивая мужская критика.
Разными персонажами Вронский обрисован с самой превосходной стороны.
Стива Облонский: «Вронский – это один из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я там служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем – очень милый, добрый малый. Но более, чем просто добрый малый. Как я его узнал здесь, он и образован и очень умен; это человек, который далеко пойдет» (8; 46). Где тут безмолвный кобель?
Княгиня Щербацкая, полагая, что влюбленный в Кити Вронский, который танцует с ней на балах и ездит к ним в дом, обязательно женится на ней, тоже влюбленной, считает, что для дочери это будет не просто хорошая, а блестящая партия. Сама Кити, «как только она думала о будущем с Вронским, пред ней вставала перспектива блестяще-счастливая» (8; 54) «Она живо вспомнила это мужественное, твердое лицо, это благородное спокойствие и светящуюся во всем доброту ко всем; вспомнила любовь к себе того, кого она любила, и ей опять стало радостно на душе, и она с улыбкой счастия легла на подушку» (8; 62). Кити и отказала Левину только потому, что верила в другого и любила другого.
Значит, не только «жалкая, пошлая, дрянная» Анна, но и идеальная, невинная Кити способна полюбить Вронского – полюбить безответно и безоглядно.
Замечая острым отеческим взглядом, что Вронский влюблен в его дочь не совсем так, как это нужно для женитьбы, князь Щербацкий говорит в сердцах: «А это франтик петербургский, их на машине делают, они все на одну стать, и все дрянь. Да хоть бы он принц крови был, моя дочь ни в ком не нуждается!» (8; 63). Князь Щербацкий не прав: он просто боится, что Вронский слишком хорош для его дочери, потому так и не сделает ей предложения, ибо если бы сделал, то и пришелся бы по душе ее отцу. Что же касается фразы князя: «их на машине делают», то она, эта фраза, несправедлива: в мире романа среди десятков мужчин, и военных, и гражданских лиц – братьев и соседей Левина, чиновных сослуживцев Каренина, светских львов и тигров из гостиной графини Тверской, брата и однополчан Вронского (молодого поручика Петрицкого, ротмистров Камеровского и Яшвина, князей Кузовлева и Кедрова, генерала Серпуховского), помещика Свияжского – нет и близко никого, о ком бы было сказано автором столько лестных слов.
Толстой рассказывает о знакомстве Вронского с Кити Щербацкой в самых нежных, акварельных тонах: «В Москве в первый раз он испытал, после роскошной и грубой петербургской жизни, прелесть сближения со светскою, милою и невинною девушкой, которая полюбила его. Ему и в голову не приходило, чтобы могло быть что-нибудь дурное в его отношениях к Кити. На балах он танцевал преимущественно с нею; он ездил к ним в дом. Он говорил с нею то, что обыкновенно говорят в свете, всякий вздор, но вздор, которому он невольно придавал особенный для нее смысл. Несмотря на то, что он ничего не сказал ей такого, чего не мог бы сказать при всех, он чувствовал, что она все более и более становилась в зависимость от него, и чем больше он это чувствовал, тем ему было приятнее и его чувство к ней становилось нежнее. Он не знал, что его образ действий относительно Кити имеет определенное название, что это есть заманиванье барышень без намерения жениться и что это заманиванье есть один из дурных поступков, обыкновенных между блестящими молодыми людьми, как он. Ему казалось, что он первый открыл это удовольствие, и он наслаждался своим открытием» (8; 64).
Толстой специально подчеркивает, что Вронский, по молодости лет, не знал, не догадывался, что его поведение предосудительно: «заманиванье» барышни Щербацкой без намерения жениться на ней никак не обдумывалось им и не планировалось.
«То и прелестно, – думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее к себе любовью, – то и прелестно, что ничего не сказано ни мной, ни ею, но мы так понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала мне, что любит. И как мило, просто и, главное, доверчиво! Я сам себя чувствую лучше, чище. Я чувствую, что у меня есть сердце и что есть во мне много хорошего. Эти милые влюбленные глаза!» (8; 65).
Мать Вронского рассказывает о сыне, как о рыцаре: в детстве Алексей спас женщину из воды, позже хотел отдать все свое состояние брату, который женился на дочери декабриста, не имевшей никакого состояния, и позже, когда осознал, что деньги могли понадобиться ему самому, не смог отречься от своего великодушия: «Это было так же невозможно, как прибить женщину, украсть или солгать» (8; 324).