[15].
Автор может рассматривать героя в неразрывном единстве его человеческой и творческой индивидуальности, как сделал Корней Чуковский в своих литературных портретах (например, в книге «Александр Блок как человек и поэт»[16]).
Какой взгляд на героя вам сейчас ближе всего? Почему?
Денис Драгунский в небольшом эссе «Гений и восторги» заметил:
Занятно наблюдать, как великий писатель (о прочих художниках не знаю) превращается в глазах его поклонников из великого писателя, то есть из человека, одаренного огромным талантом, но человека во всей полноте его реальной жизни, биографии, поступков и их причин и т. д. и т. п., – превращается в некий безразмерный алмаз.
Точнее сказать, превращается в машину по выработке гениальности. Он в глазах поклонников становится гениален во всех своих произведениях, начиная с детских, незрелых, и кончая старческими, утомленными. Каждый его поступок безупречен, каждое слово – золотое, каждый развод, скандал, запой, проигрыш в карты и даже каждый пасквиль и донос исполнены высокого благородного смысла. Не устроил дебош, а поставил на место ничтожных людей, не бросил несчастную женщину, а она оказалась недостойной его, не склонился перед властью, а проявил широту и глубину мысли…
Все это – житийный, панегирический подход к биографии. Жанр жития не особенно популярен в наши дни, он занимает очень конкретную нишу в церковной литературе. Но биографии до сих пор часто пишут как жития: история человеческой жизни в них предстает как история восхождения к святости – или к идеалу. Таковы были, к примеру, великие писатели в советских учебниках: все они рано или поздно становились пророками революции.
Но и в сегодняшней светской литературе по-прежнему силен соблазн для автора – особенно если он любит своего героя – во всем его оправдать, возвысить, показать его идеальным человеком, написать вместо биографии панегирик.
Одно из самых печальных последствий такого подхода к биографиям замечательных людей в том, что читатель привыкает к обязательной идеальности знаменитого человека, рассматривает его с точки зрения «делать жизнь с кого». И если биограф относится к своему герою без должного пиетета, то читатель предъявляет претензии и к автору («поливает грязью героя»), и к герою, который, оказывается, совсем не свят («Нас учили, что с него надо брать пример, а я теперь его стихи и в руки не возьму»).
В 1909 году молодой Корней Чуковский опубликовал в газете «Речь» статью о Тарасе Шевченко, где среди прочего назвал его «лысым, пьяным, оплеванным, исковерканным человеком». Этот образ Шевченко резко расходился с уже устоявшимся в общественном сознании представлении о поэте как жертве самодержавия и мученике. Портрет украинского поэта, нарисованный Чуковским, показался читателям злой карикатурой на привычный им образ страдальца и борца – и они засыпали газету сердитыми письмами. Чуковскому пришлось даже посвятить целую статью полемике с читателями: он отстаивал свое право любить писателя несовершенного, лысого, пьяного – любить такого, какой он есть, а не возводить его на пьедестал, не обмазывать его, по выражению критика, «юбилейным враньем», как патокой.
Тем не менее моральный облик Тараса Шевченко до сих пор становится вопросом жесточайшей полемики, в которой одна сторона изображает его гением, а другая – негодяем. Причина этого – не в личных качествах самого Шевченко и не в особенностях его поэзии, а в позиции, которую занимают авторы текстов в вопросах украинской государственности и украинской культуры.
Стремление к житийному изображению жизни писателей, художников и политических деятелей имеет обратную сторону: появляются скандальные, разоблачительные биографии, которые вовсе не ставят цели установить реальные факты и создать жизнеописание на их основе. Пример такой биографии – уже упоминавшаяся «Анти-Ахматова» Тамары Катаевой, книга, цель которой критик Владимир Топоров сформулировал в ее предисловии:
Формула «классик без ретуши» общеизвестна. Как и по смыслу прямо противоположная: «хрестоматийный глянец». На жизнь и творчество Анны Ахматовой десятилетиями наводят именно глянец. Начавшись как интеллигентский и, отчасти, диссидентский (на фоне пресловутого постановления о журналах), этот процесс стал в постсоветской России официальным и даже официозным, приобрел характер секулярной канонизации. По принципу маятника пришла пора взглянуть на легендарную поэтессу без ретуши.
Скандальные биографии легко находят своих читателей: и потому, что житийная традиция в жизнеописаниях им надоела еще в школе, и потому, что во все времена верно наблюдение Пушкина, сформулированное в знаменитом письме к Вяземскому:
Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. – Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе.
Все это ставит перед начинающим биографом вопрос о том, насколько уместно проявлять личное отношение к герою, освещать те или иные факты из его жизни (особенно факты неприглядные), интерпретировать ли их, а если да – то в каком ключе, оценивать ли поступки героя или рассказывать о них беспристрастно.
Словом, это вопрос об авторской позиции.
Когда автор рассказывает о своем герое, есть ли в этом рассказе место самому автору? Может ли он (и должен ли) оценивать поступки героя и его личные качества? Каждый самостоятельно определяет, до какой степени он вправе проявлять свою позицию в тексте.
Вот пример выраженной авторской позиции:
Ее эгоцентризм всегда имел именно тщательно скрываемую от окружающих изнанку – как, впрочем, и ее неувядающая красота, многим казавшаяся нарочитой и даже несколько пошлой. Эта женщина до самого конца оставалась сверхоригинальной и неподражаемой.
А здесь авторская позиция выражена значительно меньше:
В таких стесненных условиях Александр Николаевич не оставлял научной деятельности. Он по-прежнему писал и печатался, хотя и не так много, как прежде. Теперь главная тема его исследований – славянский фольклор.
В 1865 году выходит первый том знаменитого труда Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу». В 1869-м – третий, последний. Александр Николаевич спешит, он как бы чувствует приближение смерти. Его последнее утешение – сборник «Русские детские сказки», изданный в 1870 году.
Авторская позиция может тяготеть к одному из полюсов:
• выражена / не выражена;
• субъективна / близка к объективной;
• оценочная / безоценочная;
• оправдательная / обвинительная.
Какую позицию биограф выбирает, определяется не только целью его работы и спецификой аудитории, но и его собственными этическими убеждениями, профессиональными качествами, чувством меры и вкусом. Иногда текст больше говорит об авторе, чем о его героях. Вот как, например, выглядит история любви Василия Жуковского и Маши Протасовой в изложении Елены Арсеньевой:
На интересную же жизнь обрекал Василий Андреевич Жуковский свою возлюбленную! Право, лучше бы он выкрал ее из маменькиного дома и тайно обвенчался с ней, рискнув подвергнуться анафеме! Это было бы более человечно и по отношению к себе, и по отношению к ней. Что его останавливало? Только ли порядочность? Или боязнь утратить расположение сановных покровителей? Да бог его разберет, Жуковского! Одно бесспорно: он вполне преуспел в своих стараниях сделать из Маши Протасовой образ свой и подобие, то есть создать существо незлобиво-бесполое. Это видно по ответным восклицаниям «бедной Маши» – разумеется, тоже эпистолярным…[19]
Где же место автора в биографическом тексте?
Несколько важных соображений на этот счет привел в своих ответах журналу «Лехаим» писатель Валерий Шубинский[20], автор нескольких больших биографических исследований (в том числе жизнеописаний Николая Гумилева, Даниила Хармса, Михаила Ломоносова и др.). Девять профессиональных принципов, которые он сформулировал для себя, коротко можно изложить так (хотя лучше все же прочитать текст в оригинале):
1. Биограф должен уметь скрываться за спиной героя.
2. Биограф не должен всегда быть на стороне своего героя и стараться возвеличить его за счет современников.
3. Биография невозможна без контекста.
4. Биограф не должен судить героя (или, наоборот, его врагов) по законам своего времени и своего круга.
5. Нельзя заниматься прямой самопроекцией (иначе говоря, нельзя отождествлять себя, свое окружение, свое время с героем, его окружением, его историческим временем – важно понять, чем они отличаются от нас и нашей эпохи).
6. Важны все стороны жизни героя, а не только его профессиональная работа.
7. Мы имеем дело не с фактом, а с документом. Утверждая что бы то ни было, стоит сослаться на источник. Свои предположения и реконструкции следует отделять от чужих свидетельств, о достоверности которых мы в каждом случае можем лишь гадать.
8. В каждой биографии есть главный сквозной сюжет.
В девятом пункте Шубинский предупреждает автора, что после того, как биография выйдет из печати, в ней непременно обнаружатся ошибки, и это нормально.