Б. Л. Пастернак. Я уж не говорю о тех, кому здесь висит мемориальная доска, — о членах Еврейского антифашистского комитета, которые в 1940-х гг. работали здесь над созданием «Черной книги» о зверствах фашистов. В комиссию входили и бывали в этом здании с 1944 г. Эренбург, Квитко, Маркиш, Антокольский, Инбер, Шкловский, даже Андрей Платонов.
Дом № 13/7 по Пречистенке
Ну, и два литературных музея рядом — дома 11/8 и 12/2. В первом, с 1921 г. музее Л. Н. Толстого, в старом особняке Лопухиных, который на деле никак не был связан с классиком, жили секретари писателя, открывший музей В. Ф. Булгаков и историк литературы, автор «Летописи жизни и творчества Л. Н. Толстого», мемуарист Н. Н. Гусев. А в подвале этого дома, с 1922 по 1938 г., обитала поэтесса и прозаик С. З. Федорченко, та, которая написала знаменитую книгу «Народ на войне» и у которой бывали здесь Мандельштам, Пастернак, Парнок и Волошин, который скажет про ее творчество: «Меня пленяет в ней сочетание французской четкости формы с абсолютном слухом русской народной речи…»
Наконец, во втором, в доме № 12, где в старой усадьбе гвардии прапорщика, помещика А. П. Хрущева находится ныне музей Пушкина, жили прозаики и краеведы: Д. И. Никифоров (автор двухтомника «Старая Москва»), а позже, в 1920–1930-е гг., директор НИИ краеведческой и музейной работы Ф. Н. Петров и историк искусства, автор справочников-путеводителей «Москва», «Подмосковье» и др., М. А. Ильин.
В этом последнем музее тьма артефактов, связанных с литературой. Здесь вы можете увидеть чернильницу поэта-партизана Дениса Давыдова и даже обтянутый золотой материей диван, привезенный из Каменки, на котором он, как и мы, грешные, растягивался после обеда, рассветной охоты или поздней гульбы. Но мало кто знает, что дом с той самой «нехорошей квартирой» Булгакова был построен в 1911 г. на месте собственной усадьбы отца Дениса Давыдова — командира Полтавского легкоконного полка, бригадира Василия Давыдова. Именно здесь, с 1791 г., с 7 до 16 лет и провел свои детские годы его сын — будущий поэт, прозаик, мемуарист, гусар и партизан, закончивший жизнь в звании генерал-лейтената, — Денис Давыдов. Ну разве не литературная улица — эта Пречистенка?
Если же говорить о «нехорошей квартире», то она находилась на 6-м этаже этого дома, прямо под башней, с потолками в 7 метров, где с 1912 по 1919 г. жил один из сыновей ювелира К. Г. Фаберже и тоже художник и руководитель московского отделения фирмы — Александр Карлович Фаберже. Его и арестуют тут в 1919-м, после чего он уедет за границу. А здесь, в «таинственной» квартире, с камином и люстрой, работы все того же Фаберже, поселятся художники группы «Бубновый валет», возникшей еще в 1910 г., а теперь — члены «Первой творческой коммуны художников» — Борис Такке, Иван Захаров и его жена Наталья Агапьева. Тут, в огромной, приспособленной под мастерскую комнате, художник Такке, помимо портретов вождей революции написал работу «Катька», навеянную поэмой Блока «Двенадцать». Удивительно, но в последний свой приезд в Москву, в мае 1921-го, уже больной Блок поднялся сюда и, рассмотрев портрет, согласился — да, эта «разухабистая девица» с папиросой в углу рта — его «героиня». Здесь бывал и описал эту квартиру в повести «Голубая звезда» (1918) также писатель Борис Зайцев. И, наконец, в конце 1920-х здесь, у друзей, оказался Михаил Булгаков.
Помните люстру, на которой, обнимая примус, качался кот Бегемот? Это вот — та люстра! А пули чекистов, которые звенели по стенкам, но никогда не убивали? Это — те стенки! О том, что именно эта «квартира пошаливала», говорили потом даже близкие Булгакову люди — Н. А. Ушакова, М. А. Чимишкиан-Ермолинская, Н. К. Шапошникова. Но ведь и сам писатель прямо пишет в романе: «Квартира эта… давно уже пользовалась если не плохой, то, во всяком случае, странной репутацией. Еще два года тому назад владелицей ее была вдова ювелира де Фужера…» А все остальное — хрустальная люстра в центре комнаты, камин, с полки которого отстреливался от чекистов кот Бегемот, тяжелые гардины на высоких окнах с цветными стеклами («Фантазия, — пишет Булгаков, — бесследно пропавшей ювелирши!»), трюмо, даже «ювелиршин пуфик» — все во времена писателя было еще «в реале». Отсюда перепившийся накануне директор варьете Степа Лиходеев мгновенно «переместился», был выкинут непрошеными гостями в Ялту… И именно отсюда, после перестрелки, после вспыхнувшего пожара, в разбитые окна верхнего этажа, откуда еще недавно были слышны «звуки патефона», вылетели еле видные в дыму странные, загадочные фигуры… Впрочем, на улице, то есть здесь, на Пречистенке, а не на Садовой, как пишет Булгаков, их никто так и не успел разглядеть…
Ну разве не интересно все это? Москва в литературных фантазиях писателя?
232. Пречистенка ул., 16 (с. п.), — когда-то «палаты Сукина», чиновника петровского времени С. И. Сукина, потом (до 1815 г.) — особняк военного губернатора Москвы, генерала И. П. Архарова, позже — сенатора И. А. Нарышкина, а с 1869 г. — дом фабриканта Н. И. Коншина (перестроен в 1910 г., арх. А. О. Гунст).
Здесь в 1810–1830-е гг. жил сенатор, обер-церемониймейстер Иван Александрович Нарышкин и его жена — Екатерина Александровна Нарышкина (урожд. баронесса Строганова), двоюродная тетка жены Пушкина — Н. Н. Гончаровой. И. А. Нарышкин был избран посаженым отцом на свадьбе Гончаровой и Пушкина (1831). Один из сыновей Нарышкиных будет убит в 1809 г. на дуэли с Ф. И. Толстым-Американцем, а второй, Григорий, через его сына Александра, станет дальней родней фр. писателя Дюма-сына.
В советское время здесь, в Доме ученых, жил в 1923 г. прозаик, публицист Борис Андреевич Пильняк (наст. фамилия Вогау), потом три месяца в 1924 г. — поэт, философ и критик Вячеслав Иванович Иванов, и один месяц — поэт и прозаик Илья Григорьевич Эренбург. Здесь же в служебной квартире жила директриса Дома ученых (1931–1948) — Мария Федоровна Андреева, вторая жена М. Горького.
М. Ф. Андреева
Вот поразительно: писатель Борис Зайцев, вспоминая Горького и его жену 1905 г., писал: «В те наивные годы… была она блистательной хозяйкой горьковского дома — простой, любезной, милой». А вспоминая их же, но десятилетия спустя, отозвался об Андреевой иначе: «Эта безумная большевичка, Андреева, она его (Горького. — В. Н.) совсем подмяла. С тех пор так подкаблучником и остался…» Может, и правда подмяла. Он ведь еще в эмиграции, на Капри, пообещал любимому сыну Максиму посвятить ему книгу «Сказки об Италии» (Летом, вероятно, выйдет книжка моих сказок и на заглавном листе я напишу: «Сыну моему, Максиму. Пусть вся земля, луна и звезды завидуют тебе!»), но, когда в 1912-м книга таки вышла, на титульном листе стояло посвящение Андреевой.
Когда-то, читая о женщинах революции, в том числе и об Андреевой, я был покорен их романтичностью. «Среди знакомых ни одна, — твердил про себя стихи Александра Кушнера, — не бросит в печку денег пачку, не пошатнется, впав в горячку, в дверях белее полотна… В концертный холод или сквер не пронесет — и слава богу! — шестизарядный револьвер…» Каково?! — оглядывал я по сторонам своих молодых знакомиц! Но чем больше взрослел, чем больше узнавал о «большевичках», тем больше разочаровывался в них. Как же быстро иные бессребреницы, да и большинство революционных бессребреников превращались в тех, кого свергли, — в накопительниц и накопителей.
Говорят, что в 1900 г. в Ялте, где на гастролях был Художественный театр, Горький «не без зависти» смотрел, как Чехов ухаживает сразу за двумя актрисами — Ольгой Книппер и Марией Андреевой. Пишут, что Чехов и Горький на спичках разыгрывали, кому и за кем ухаживать. Чехову досталась будущая жена Книппер, Горькому — Андреева. На деле она была урожденной Юрковской, по мужу, тайному советнику и чиновнику, — Желябужской, по партийной кличке в РСДРП с 1904 г. — Стрелой. Помогала бежать большевикам из Таганской тюрьмы, хранила в столе Горького ленты с патронами, в шкафу — оболочки бомб, капсулы гремучей ртути. Дальше — темные дела, игра (актриса все-таки!) на чувствах людей ради добычи денег для партийной кассы. А потом, когда Горький с ней расстался (первый раз еще в 1909 г.), уже при советской власти, сожительство с Петром Крючковым, секретарем классика и… тайным агентом ОГПУ-НКВД, поставленным следить за стареющим классиком. Была ли тут любовь — не знаю. Но любовь к власти, к деньгам с годами только крепла… В Берлине, где в 1920-х гг. она восемь лет была заведующей художественно-промышленным отделом советского торгпредства, какие-то «темные операции» с художественными ценностями, какая-то торопливая скупка драгоценностей уже не на «дело партии» — на себя.
Вот только что вышли воспоминания Шапориной, вдовы композитора, в которых она рассказывает о дружбе Андреевой с Алексеем Толстым там же, в Берлине. В дневнике от 1932 г. Шапорина пишет: «Все, кто были за границей в Берлине, когда Горький уехал из России… рассказывают, что он иначе как „сволочью“ наше правительство не называл. Толстые тогда в Берлине часто с ним виделись. Однажды Мария Федоровна (Андреева) утром пришла к ним, стала жаловаться, что кто-то донес, будто у них есть золото и драгоценности, может быть даже обыск, и она просит… спрятать у себя чемоданчик, который она пришлет с верными людьми… Через некоторое время двое молодых людей принесли чемодан и попросили указать место, куда они смогли бы сами его поставить. Им указали — под кровать, куда чемодан и был поставлен. Когда на другой день Юлия стала убирать комнаты, она попробовала подвинуть этот „чемоданчик“, оказалось, что это ей было не под силу, так он был тяжел. Стоял у них долго. А теперь от той же Натальи Васильевны и от многих других я знаю о его (Горького. — В. Н.) пышной жизни в Москве…»
Вот и весь флер когда-то «романтичных героинь», сводящих с ума мужские сердца! Вот и бренные цели лучших представителей «лагеря победителей»! Эх, эх, люди…