Драгунский и его вторая жена, мемуаристка Алла Васильевна Драгунская (урожд. Семичастнова).
По малоизвестным сведениям, здесь, еще до революции, в 1915 г., жил в качестве домашнего учителя в семье немецкого коммерсанта, владельца магазинов Филиппа Морица, поэт Борис Леонидович Пастернак. Он переехал сюда вместе с семьей Морица из их собственного дома на Пречистенке (см. Пречистенка ул., 10/2), когда в начале «германской войны» патриотические толпы москвичей стали нападать, громить дома и преследовать немецких коммерсантов…
Но об одной поэтессе Серебряного века, принявшей революцию всей душой, о ее семье, въехавшей сюда в 1919 г., хотелось бы сказать особо. Я имею в виду поэтессу, драматурга и журналистку, героиню Гражданской войны Ларису Михайловну Рейснер.
О ней я рассказывал уже у их общего с Федором Раскольниковым дома (см. Воздвиженка ул., 9), но здесь была большая, в четыре комнаты квартира всего «ревсемейства» Рейснеров: отца, старого марксиста и профессора, здесь уже одного из авторов советской Конституции и организатора Комакадемии, Михаила Андреевича Рейснера, его жены и матери Ларисы Екатерины Александровны и брата Ларисы, Игоря, впоследствии известного востоковеда.
Комната Ларисы в два окна была как «чемодан всемирного путешественника, оклеенный ярлыками разных стран, — писала поэтесса Мария Гонта, бывавшая здесь. — Она и похожа была на корабль: вдвое длиннее, чем в ширину. Сразу от входа в темном правом углу широкая тахта… устланная драгоценными коврами, тканями и подушками. Электричество струится из фонарей и светильников, как свет луны. А дальше у двух угловых окон огромный письменный стол. Книги, рукописи, строгое убранство…»
Поэтесса, публицистка Л. М. Рейснер
Отсюда уезжала Лариса и возвращалась из Афганистана, где служил послом ее муж, большевик, моряк Балтфлота и писатель Раскольников (живя здесь, она разведется с ним после последнего выкидыша), который писал ей в 1923-м: «Мы с тобой похожи на две стрелки часов, обладающие разным темпом… но оба мы бежим по одной орбите», «пусть для внешнего мира мы разошлись по обоюдному согласию, но на самом-то деле мы оба хорошо знаем, что ты меня бросила, как ненужную… ветошь…» «Ты пишешь мне о ребеночке… Все равно ты не довезла бы его — такая страшно трудная была дорога… Но никакого развода я никогда не хотел и в никакой степени не желаю его сейчас…»
Отсюда, вместе с «публицистом ленинской школы» Карлом Радеком, влюбившимся в нее (после ее романа с Троцким и ухаживаний Бухарина, который сокрушался: «Радеку — черту, незаслуженно повезло»), Лариса отправится от Коминтерна в Германию, на баррикады зреющей революции, где будет жить под подпольными именами Магдалины Краевской, Изы, Реверы. Сюда писала через спецсвязь: «Пишите мне через т. Уншлихта — для Изы. Ни имени, ни адреса не надо. Помните, никому ничего не перерассказывайте, погубите меня… Начнется буря, я ее смогу встретить во всеоружии… Ваша одиночка, которая хочет быть сильной». Но в «Известиях» открыто печатались ее очерки за подписью: «от нашего спецкора Revera». С Радеком она будет до смерти, их сближали, пишут, «насмешливость, остроумие, находчивость, резкость, безоглядность». Но и он не бросит семьи, и родители Ларисы были категорически против их сближения.
Наконец, отсюда, хоть и звала уже жизнь после революционных приключений, «тесной и облезлой», ездила спецкором «Известий» на Урал и Донбасс, «собирая» будущую книгу «Уголь, железо и живые люди». Кстати, в 1925-м привезла из Свердловска взятого «на воспитание» беспризорника Алешу Макарова, сына одной бедной работницы, у которой муж сгинул на Гражданской, оставив ее с семерыми детьми. Сейфуллина скажет потом: «Не убоялась ни лишаев, ни грузного прошлого мальчика… Не рассчитывая, хватит ли у нее заработка на содержание приемыша, не оробев перед трудностью перевоспитания бродяжки и вора…» Более того, накануне смерти своей распорядится отчислять ему в будущем половину гонораров за ее книги… Словом, «она упаковывала жизнь жадно, — образно скажет о ней Шкловский, — как будто собиралась, увязав ее всю, уехать на другую планету…» А уже успокоившись, в свободные дни любила бегать на лыжах в Серебряном Бору и на коньках в Замоскворечье. За месяц до смерти ее встретил на Тверском коллега по «Известиям». «В морозный зимний день она шла… своей размашисто-быстрой походкой, мягко кутаясь в широкую доху из каштанового, посеребренного меха… В руке ее перезванивали коньки… Встретясь со мной, улыбнулась, посмотрела кругом и сказала с восторгом: „Чудесный сегодня день. — И обернулась: — А замечательно жить на свете…“»
Кстати, общительность ее не знала границ. Здесь останавливался у нее поэт Тихонов, приезжавший из Ленинграда, а бывали Мандельштам, Вс. Рождественский, Либединский, Сейфуллина, Инбер, Никулин, Шкловский, Тарасов-Родионов, поэт Сергей Колбасьев и вроде бы знаменитый немецкий коммунист Эрнст Тельман. Но, несмотря на популярность, общую любовь, несмотря на пышные похороны, когда гроб ее несли на руках Радек, Пильняк, Бабель, Вс. Иванов, а в карауле Дома печати стояли красноармейцы бронедивизиона, могила ее на Ваганьковском через два года затерялась…
Скончалась в Кремлевке, почти напротив этого дома. Ей было ровно тридцать. Умерла 9 февраля 1926 г. от тифа, точнее от пирожных. Говорят, ела снег в горах, пила из луж, купалась в горных реках, а умерла от сырого молока, на котором был замешан крем для них. В больнице оказалось все «ревсемейство», даже домработница, кроме отца, который в принципе не любил пирожных. И все выжили, но не Лариса.
Мать потери ее не вынесла и через год покончила в этом доме с собой. Отец взял в жены неграмотную кухарку дома, из-за чего поссорился с сыном и тоже вскоре умер от рака. Все трое — мать, отец и даже кухарка — оказались в колумбарии Донского монастыря. А вот ее могила, повторяю, затерялась. Лишь в мае 1964 г. на предполагаемом месте захоронения был открыт небольшой надгробный памятник…
Она ушла, не дождавшись публикации своей последней статьи «Против литературного бандитизма». Там и прозвучали, как завещание, ее слова: «Немногие писатели научились видеть революцию такой, какая она есть на самом деле. Их интеллигентским глазам, глазам романтиков и идеалистов, часто бывало больно смотреть… в раскаленную топку, где в пламени ворочались побежденные классы… И все-таки они смотрели, не отворачиваясь, и с величайшей правдивостью написали потрясающее, безобразное и ни с чем не сравнимое в своей красоте лицо революции».
251. Ростовская наб., 5 (с.), — Ж. — с 1963 по 1970 г., по год смерти, — пианистка, композитор, мемуаристка Мария Вениаминовна Юдина. Здесь же с 1962 по 1994 г. жил языковед, лингвист, переводчик, профессор Дитмар Эльяшевич Розенталь. Позднее сюда вселилась и жила до 2010-х гг. литературовед, историк, переводчица, основатель и директор дома-музея А. И. Герцена, мемуаристка Ирена Александровна Желвакова.
Наконец, здесь жили два журналиста: дипломат и гл. редактор газеты «Московские новости» (1983–1986) Геннадий Иванович Герасимов, и с 1970-х по 2003 г. — журналист, литератор Томас Анатольевич Колесниченко. После смерти последнего в 2003 г. его вдова, Светлана Яковлевна Колесниченко (урожд. Лианозова), вышла замуж за вернувшегося из эмиграции поэта, прозаика, сценариста, публициста и художника, лауреата Госпремии РФ (2000) Владимира Николаевича Войновича.
Войнович въехал в эту просторную квартиру, где висели, говорят, портреты и Томаса, и Светланы кисти Ильи Глазунова, и прожил здесь почти 20 лет. Он и умрет на руках Светланы в 2018-м. Кстати, оба были родовитых кровей: Светлана была внучкой богатого армянского нефтепромышленника, подарившего свое состояние советской власти (за что тот удостоился благодарности Ленина), а Войнович лишь в эмиграции узнал, что происходит из знатного сербского рода графов Войновичей, давшего России нескольких адмиралов и генералов.
Сам он стал знаменит в один день, когда, будучи младшим редактором в отделе сатиры и юмора на Всесоюзном радио, в один присест и чуть ли не на спор написал то, что ныне называют «гимном космонавтики» — песню «Я верю, друзья», или «14 минут до старта». Редкий случай в литературе, но его едва ли не за одну эту песню (вообще-то он написал более 40 песен) с лету приняли в Союз писателей. Кто бы знал тогда, что через три года он начнет писать «в стол» главное свое произведение, роман «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». С этого фактически начались его «сложные отношения» сначала с коллегами по писательству, потом с властями, а позже и с всесильным КГБ. Слежка, вызовы на Лубянку, попытка отравления спецслужбами, исключение из Союза писателей в 1974 г. и — в 1980 г. — высылка из СССР и лишение советского гражданства.
Дом № 5 по Ростовской набережной
Ныне многое забыто из жизни тех времен. Потому вместо рассказа о мытарствах, может, лучших писателей эпохи я приведу всего лишь один документ — секретное письмо председателя КГБ Ю. Андропова в ЦК КПСС. Оно так и называется — «О намерениях писателя В. Войновича создать в Москве отделение Международного ПЕН-клуба».
«В результате проведенных Комитетом госбезопасности специальных мероприятий получены материалы, свидетельствующие о том, что в последние годы международная писательская организация ПЕН-клуб систематически осуществляет тактику поддержки отдельных литераторов, проживающих в СССР. В частности, французским национальным ПЕН-центром были приняты в число членов ГАЛИЧ, МАКСИМОВ, КОПЕЛЕВ, КОРНИЛОВ, ВОЙНОВИЧ, литературный переводчик КОЗОВОЙ. Как свидетельствуют оперативные материалы, писатель ВОЙНОВИЧ… в начале октября 1974-го обсуждал с САХАРОВЫМ идею создания в СССР „отделения ПЕН-клуба“… В качестве возможных участников „отделения“ обсуждались кандидатуры литераторов ЧУКОВСКОЙ, КОПЕЛЕВА, КОРНИЛОВА, а также лиц, осужденных в разное время за антисоветскую деятельность, — ДАНИЭЛЯ, МАРЧЕНКО, КУЗНЕЦОВА, МОРОЗА… Таким образом, ВОЙНОВИЧ намерен противопоставить „отделение ПЕН-клуба“ Союзу писателей…