Знаменка, 9/12, стр. 2).
Но главные события происходили в ту зиму все-таки здесь, на Спиридоновке. Брюсов, Эллис, Петровский — кто только не едал здесь борщи, которые разливала Люба? Пили за русских девушек, в них видели спасение России, кейфовали (словечко, кстати, из того еще времени!) за чаем. Бальмонт даже стихи написал для Любы: «Я сидел с тобою рядом, // Ты была вся в белом. // Я тебя касался взглядом, // Жадным, но несмелым…» Он, пишет Белый, «выбрасывал» строчки, «как перчатки, — с надменством: „Вот вам — дарю: принимайте, ругайте, хвалите, мне все безразлично: я — солнце!“». Брюсов, напротив, читал, словно подавал на стол «блюдо — в великолепнейшей сервировке: „Пожалуйста-с!“» А сам Белый, как-то боком, точно по кочкам ходил в черненькой курточке и спрашивал: «Хорошо? Правда? Хорошо, что приехал Блок? Вам нравится Любовь Дмитриевна?» — «Еще бы!» — кричали поэты. Но, когда все расходились, когда гасли парадные канделябры, лишь двое оставались у Блоков до зари: Андрей Белый и Сергей Соловьев. Один приходил всегда с розами, другой — неизменно с белыми лилиями. Именно тогда они и основали «Братство Рыцарей Прекрасной Дамы». То есть — Любы. «Мы даже в лицо смотреть ей не смели, боялись осквернить ее взглядом, — рассказывал Белый. — Она, светловолосая, сидела на диване, свернувшись клубком, и куталась в платок. А мы поклонялись ей. Ночи напролет…»
Короче, Москва влюбилась в Блока, а Блок — в Москву. Биографы, исследователи в один голос твердят ныне, что было два Блока. Утренний и вечерний, светлый и темный, трезвый и пьяный, добрый и злой. Даже Люба через много лет, в книге воспоминаний, как бы спросит у нас: «Рассказать… другого Блока, рассказать Блока, каким он был в жизни? Во-первых, никто не поверит; во‑вторых, все будут прежде всего недовольны — нельзя нарушать установившихся канонов». Ясно, конечно, что имела в виду. Измены, случайные связи, приступы дикой депрессии, пьяные шатания по кабакам, длившиеся порой неделями. Да, было два Блока. Но ярче всего, на мой взгляд, они различались, а лучше сказать — «делились» на Блока петербургского и того, кого можно назвать сегодня — Блоком московским. Он был другим в Москве. Не впадал в загулы, не предавался «бездонному отчаянию». В Москве был светлым, здесь был счастлив, наконец, тут у него сбывалось почти все. Он ведь даже мечтал переехать в Москву и всерьез писал об этом Белому. А другу в Петербург сообщал не без грусти: «В Москве есть еще готовый к весне тополь, пестрая собака, розовая колокольня, водовозная бочка, пушистый снег, лавка с вкусной колбасой». Матери в письме из Москвы признавался: «Хочется святого, тихого и белого… От людей в Петербурге ничего не жду, кроме пошлых издевательств или „подмигиваний о другом“… Мы тысячу раз правы, не видя в Петербурге людей, ибо они есть в Москве». Любил Москву так, что после двух январских недель, как пишет Сергей Соловьев, «вернулся в Петербург завзятым москвичом». «Петербург и Москва стали для него символами двух непримиримых начал. Все в Москве ему нравилось…» Блок, пишет Соловьев, даже стих сочинил, где изображалась борьба Петербурга с Москвой, антихриста Петра с патроном Московской Руси святым Георгием Победоносцем, кончающаяся победой светлого мужа: «Я бегу на воздух вольный, // Жаром битвы упоен. // Бейся, колокол раздольный! // Разглашай веселый звон!..»
«Воздух вольный» — не за это ли любил?! Московский, целительный своей свободой воздух будет жадно вдыхать и в юности, и в зрелости. А перед кончиной, в те две знаменитые последние поездки в Москву, когда ни на день не будет расставаться с Надей Нолле-Коган, даже жить остановится в ее доме, этот вольный воздух «сожмется» для него, рискну сравнить, — в два предсмертных глотка. Ведь его и убьет отсутствие воздуха. Помните его слова, сказанные за полгода до смерти? Он трижды повторит их и один раз напишет: «И Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса, — скажет. — Его убило отсутствие воздуха…»
269. Спиридоньевский пер., 5 (с.), — Ж. — с 1946 по 1968 г. — прозаик, драматург, сценарист (фильмы «Поезд идет на Восток», «Сюжет для небольшого рассказа» и др.), лауреат Сталинской премии (1946) Леонид Антонович Малюгин.
Сегодня Малюгина почти не читают — забытый писатель, как сотни, как тысячи других. Скорее вспоминают в связи с Татьяной Луговской, сестрой поэта и незаурядной художницей, которую он едва ли не всю жизнь любил безответно и умер холостым. Когда-то она писала ему: «Милый мой Леня, самый лучший из всех когда-нибудь существовавших на свете», а после его смерти всю переписку «изрежет ножницами». Несчастливая судьба, что говорить. Но один из его фильмов не только время от времени заслуженно показывают по ТВ, но и вспоминают как «объект», буквально уничтоживший карьеру сценариста, после остроумной, но уничижительной шутки «главного сценариста страны» Иосифа Сталина.
А дело было так. После войны, в 1948 г., на экраны страны вышел фильм «Поезд идет на Восток», снятый как раз по сценарию Малюгина. Успех грандиозный, вся Москва буквально ломилась на него. Простая история про «любовь в поезде» двух ехавших на Дальний Восток людей. Зрители вдруг увидели картину, снятую, кстати, четырежды лауреатом Сталинской премии режиссером Райзманом, но сделанную, пишут, по законам американского кино, с «классическими ходами road movie и love story». Там играла молоденькая Лидия Драновская с беретиком, сдвинутым на ухо, чему сразу стали подражать женщины, красавец Леонид Галлис и даже композитор Тихон Хренников (еще не секретарь Союза композиторов), игравший матроса с аккордеоном в вагоне-ресторане.
Фильм, на мой непрофессиональный взгляд, слегка скучноватый и однообразный (ну, едут и едут в поезде перезнакомившиеся за семь дней люди), тем не менее, повторяю, имел оглушительный успех. Его смотрели по нескольку раз и… всего лишь раз познакомился с ним в Кремле самый известный «киноман» — Иосиф Сталин. Впрочем, и одного «раза» не случилось — вождь не досмотрел его.
Это не апокриф — это было на самом деле. Просто в середине картины Сталин вдруг встал. «А куда, собственно, идет этот поезд?» — спросил Дукельского, председателя Комитета по делам кинематографии, который в обязательном порядке присутствовал на этих «высоких просмотрах». Дукельский, кстати, бывший чекист, задрожал от неожиданности и пролепетал: «Во Владивосток, товарищ Сталин…» — «А сейчас он где находится?» — еще тише спросил великодержавный зритель. «Ну где-то в районе Хабаровска…» — «Тогда позвольте мне сойти на следующей станции», — изрек вождь и, повернувшись, покинул просмотровый зал.
Вот и вся «история». Шок, ступор, провал! Надо ли говорить, что репрессии после «шутки» оказались нешуточными. Райзмана отстранили от дел и сослали в Ригу, делиться опытом с латвийскими кинематографистами (он реабилитируется потом фильмом «Кавалер Золотой Звезды», за которую получит пятую Сталинскую премию), карьера талантливой Драновской, без всяких реабилитаций, была сильно подпорчена. И, конечно, до самой смерти вождя в 1953 г. автор сценария «Поезда…», драматург Леонид Малюгин, оказался в опале. После набросившихся на него критиков, после инцидента, ставшего известным всей столице, все его фильмы и пьесы были в мгновение ока сняты. Но, правда, благодаря злой шутке вождя его и помнят ныне…
Драновскую, которая снималась в кино с 15 лет, конечно, «съел» не Сталин — ее добили, как утверждают ныне, вчерашние «дивы» советского кино, стареющие и сходящие с экранов Любовь Орлова, Марина Ладынина и их влиятельные в кинематографе мужья: Григорий Александров и Иван Пырьев. По иронии судьбы и второй фильм с ее главной ролью, армянская кинокартина «Второй караван» (1950), был еще до показа на экранах запрещен тоже после слов Сталина. Вернее, из-за той же трусости, но уже Большакова, сменившего Дукельского на посту председателя Комитета. Он, как и Дукельский, был обязан докладывать вождю даже о фильмах, находящихся еще в производстве. И по реакции Сталина уже принимал решение об их дальнейшей судьбе. Так вот, когда Большаков представлял будущую картину «Второй караван», Сталин, пишут, поморщился: «Это что, про верблюдов?» — «Никак нет, товарищ Сталин, — отрапортовал Большаков. — Это о репатриации армян из Америки, возвращении их на историческую родину». — «А это интересно?» — почти равнодушно спросил Сталин и, не дожидаясь ответа, перешел к другим делам. «Большаковы» долго потом гадали, что это значит, и, перестраховавшись, закрыли съемки фильма. Так второй раз накрылась роль талантливой Лидии Драновской.
Неясным, впрочем, осталось одно: передали ли ей слова сына Сталина, Василия. Он вместе с отцом смотрел «Поезд идет на Восток». И когда вождь сказал: «Позвольте мне сойти…» — Василий, генерал авиации, напротив, как бы встречно пошутил:
— А я останусь! — сказал отцу. — Я бы с этой девушкой доехал до самого конца!..
270. Сретенский бул., 6/1, стр. 1 и 2 (н. с.), — владение Кашиных, в котором был открыт народный театр «Скоморох». Здесь, 26 октября 1895 г. была впервые поставлена пьеса Толстого «Власть тьмы» (автор сидел на галерке).
Но позднее, в 1902 г., на этом месте построили дом страхового общества «Россия» (арх. Н. М. Проскурин и В. А. Величкин), который и сохранился до нынешних времен. Его история столь же велика, сколь и размеры. Поэтому могу лишь перечислить, что размещалось в нем и кто здесь жил.
Про страховое общество не говорю — не знаю. Но точно знаю, что с 1920 по 1925 г. здесь располагался Главполитпросвет Народного комиссариата просвещения. В нем работали: А. В. Луначарский, Н. К. Крупская, заведующий Главлитом — П. И. Лебедев-Полянский, секретарь наркома — поэт Рюрик Ивнев (М. А. Ковалев), руководителем канцелярии — прозаик Константин Федин.
Дом № 6/1 по Сретенскому бульвару
Здесь, в литературном отделе (ЛИТО) Главполитпросвета Наркомпроса (6-й подъезд, 3-й этаж), служили: В. Я. Брюсов, А. С. Серафимович (Попов), В. М. Фриче, М. П. Герасимов, И. М. Касаткин, И. А. Аксенов, Ю. К. Балтрушайтис, В. Ф. Ходасевич,