Светлана Аллилуева в 1957-м работала в Институте мировой литературы. Признавалась Эренбургу в том же письме: «Я, конечно, плохой литературовед; у меня нет статей, монографий. Но я очень люблю литературу, с детства… Мои друзья со школьной скамьи, мои однокурсники по университету, мои сегодняшние товарищи по работе — все мы любим литературу… Но вот беда: у каждого из нас, да и у других наших коллег, есть десятки интересных мыслей об искусстве, но мы никогда их не произносим вслух в те моменты, когда нам представляется трибуна… Там мы пережевываем жвачку известных всем высушенных догм. И это не от нашего лицемерия, это какая-то болезнь века, в этой двойственности даже никто не видит порока… В 1954 г. я защитила диссертацию на тему „Развитие передовых традиций русского реализма в советском романе“. Когда я ее сейчас перечитываю — мне смешно…» Вспоминает, кстати, в этом письме моего родственника, профессора Германа Недошивина, «умного и тонкого человека», которому дала прочитать работу перед защитой…
Про «барьеры, которые их разделили», она не пишет, но мы уже знаем — одним из них стала последняя любовь Каплера — Юлия Друнина, с которой они, до того «тайные влюбленные», распишутся в 1960-м. Каплер, живя здесь, вновь прославится и новыми сценариями (фильмы «Две жизни», «Полосатый рейс» совместно с В. Конецким и многие другие), и многолетней телепередачей «Кинопанорама», а Друнина станет секретарем Союза писателей СССР и, позже — депутатом Верховного Совета. Великолепная судьба! Но когда в 1979 г. Каплер умрет от рака, она, бесстрашная фронтовая санитарка, защитница Белого дома в 1991-м, разочаровавшись в переменах, которые происходили со страной, покончит с собой, намеренно задохнувшись в собственном автомобиле от угарного газа.
Я был на их общей могиле в Крыму, рядом с дорогой, ведущей в Коктебель. Да, гроб с телом поэтессы везли через всю страну, чтобы похоронить рядом с любимым… Такая вот любовь, тоже ставшая легендой!
Остается лишь добавить, что в этом же доме, пронизанном литературой, жили помимо также вернувшегося из лагерей журналиста, критика и мемуариста, когда-то редактора «Известий» и гл. редактора журналов «Красная нива» и «Новый мир» Ивана Михайловича Гронского (он жил здесь с 1954 по 1985 г.), музыковед, композитор, славист и критик Игорь Федорович Бэлза (Бэлза-Дорошук) и его сын — литературовед, критик, телеведущий, лауреат Госпремии РФ (2011) Святослав Игоревич Бэлза.
Позже, с 1973 по 1981 г., здесь жил также поэт, литературовед, гл. редактор все того же «Нового мира» (1974–1981), секретарь Союза писателей СССР и Герой Социалистического Труда (1979) — Сергей Сергеевич Наровчатов, и до 2017 г. (до кончины своей) — прозаик, мемуарист, ректор Литературного института (1992–2006), секретарь СП России (1999–2017) — Сергей Николаевич Есин.
Увы, мемориальная доска на этом доме висит одному С. С. Наровчатову.
283. Стромынский пер., 7/23 (с.), — Ж. — с 1956 г., в квартире родителей — экономиста Виктора Лазаревича Белинкова и педагога Мирры (Мариам) Наумовны Белинковой (в девичестве Гамбург) — их сын — критик, прозаик, литературовед, историк литературы и диссидент Аркадий Викторович Белинков. Поселился здесь сразу после освобождения из заключения за свой первый роман «Черновик чувств».
В 22 года, во время войны, он, выпускник Литинститута, недолго работавший в ТАСС, написал свой первый роман «Черновик чувств», который в рукописи читал своим знакомым, в том числе любимой девушке, ставшей одной из героинь произведения. По доносу в январе 1944 г. был арестован и за «антисоветскую деятельность» (а фактически за текст романа) был, в условиях военного времени, приговорен, вообразите, к расстрелу. Помогло ходатайтство Алексея Толстого и Шкловского, расстрел заменили на восемь лет лагерей.
В заключении, где руководил драмкружком, написал еще три романа: «Алепаульская элегия», «Антифашистский роман» и «Утопический роман», но вновь, и опять же по доносу, был арестован по 58-й статье и в очередной раз — за тексты. Увы, на этот раз, в 1951 г., его приговорили к 25 годам.
Освободили, как невиновного, в 1956-м. Вот тогда он и поселился в родительском доме. Здесь закончил образование, стал преподавать в Литинституте, женился на Наталье Дергачевой и продолжал писать все так же яростно и бескопромиссно, но уже литературоведческие книги. В частности, издал блестящую книгу «Юрий Тынянов» (1961) и опубликовал первые главы под названием «Поэт и толстяк» (журнал «Байкал», 1968, № 1–2) будущего литературного романа «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша». Книга о Тынянове, уже на моей памяти, была изъята из библиотек, а журнал «Байкал» лишился за публикацию гл. редактора и некоторых сотрудников. Сама же книга об Олеше была опубликована только в 1997 г., через 21 год.
К чему я все это? Просто когда мы вспоминаем Достоевского и его фразу «Литература — это страдание», мы особо не задумываемся над глубинным смыслом этих слов. В случае с Белинковым это, на мой взгляд, сошлось. Он реально выстрадал все, о чем так талантливо писал. И это давало ему право осуждать писателей-приспособленцев, в том числе и своего учителя в литературе Виктора Шкловского.
«Когда я упрекаю Сергея Эйзенштейна за „Ивана Грозного“ или поношу Виктора Шкловского за книги, в которых он оплевывает все хорошее, что делал в молодости, — скажет позже Белинков, — то не нужно укорять меня за фантастическую ограниченность, за то, что я такой же, как те, кто вызывает у меня отвращение… Меня просят простить Эйзенштейна за гений, Алексея Дикого, сыгравшего Сталина после возвращения из заключения, за то, что у него не было иного выхода, Виктора Шкловского за его прошлые заслуги и особенности характера, Илью Эренбурга за статьи в „Красной звезде“ во время войны, Алексея Толстого, написавшего „Хлеб“… и много других преступных произведений, за брызжущий соком истинно русский талант, простить Юрия Олешу за его метафоры и несчастья… Я внимательно прислушиваюсь к мнению своих друзей и готов послушаться доброго совета… Простим всех и не забудем самих себя… Только зачем все это?.. Вы хотите защитить этих прекрасных людей и себя тоже, а ведь это к науке отношения не имеет. Защищая и требуя от меня душевной щедрости и понимания, вы мешаете понять и объяснить, почему десятилетиями уничтожается русская интеллигенция… почему происходит невиданное, неслыханное растление двухсотмиллионного народа. Проливаемая кровь, растоптанная демократия, растление народа совершаются с помощью попустительства тех, кто все понимает, или… дал себя обмануть…»
Что ж, сильно и искренне! И ведь это — правда! Короче, писатель не выдержал преследований в «вегетарианские» уже времена, и в 1968 г., уже из последней своей квартиры (Мал. Грузинская ул., 31), бежал на Запад. Преподавал литературу в США, но скончался, когда понял, что, в сущности, ни от чего не убежал.
«Он попал в Америку, — вспомнит потом покойный ныне литературовед Омри Ронен, — во время университетских беспорядков. От него хотели лекций по истории и теории литературы. Он говорил о лагерях и о безобразиях в Союзе советских писателей. Студентам это не нравилось. 1 мая 1970 года он позвонил мне по телефону. В Нью-Хевене под его окнами кипела многотысячная демонстрация с красными флагами… Он был потрясен, что коммунизм нагнал его и там, где он надеялся найти от него убежище. Его больное сердце не выдержало. Через 12 дней он умер…»
Вот и вопрос: кто из современнных нам литературоведов и критиков мог бы умереть всего лишь от чувств — от любви или ненависти? Не от «черновика чувств», как назвал свой первый роман Белинков, — от «беловика» их? От первичного импульса!
284. Сухаревская пл., 14 (с.), — Ж. — с 1964 г. — поэтесса, прозаик, переводчица, основательница и гл. редактор журнала «Эстет» (1996) — Татьяна Георгиевна Щербина.
Это культовое место, культовая квартира! Здесь жила, пока в конце 1990-х гг. не переехала в новый дом (Бол. Никитская, 49), Татьяна Щербина, тогда Танечка, а ныне литератор, чьи книги стихов и прозы (только на русском языке более полутора десятков) изданы ныне во Франции, Канаде, Англии, США и Новой Зеландии. Работала на радио «Свобода», жила в Мюнхене и Париже, даже стихи писала и, главное, печатала в том числе и на французском языке. Редкое искусство для русских поэтов.
Т. Г. Щербина
А здесь, здесь училась в элитной школе с «французским уклоном», потом в МГУ. Но вот вам два эпизода ее юности, которые сделали ее защитницей справедливости и… поэтом.
«Университет был для меня не только образованием… но и школой сопротивления. У нас был инспектор курса, который заводил студенток в свой кабинет и там насиловал под угрозой лишения стипендии или исключения из университета (это, замечу, происходило в начале 1970-х. — В. Н.). Когда пришла моя очередь, — вспоминала она в одном из интервью, — я пошла в комитет Народного контроля и написала жалобу. До тех пор все считали, что инспектор непобедим, поскольку считалось, он из КГБ, а „народный контроль“ существует просто для галочки. Возглавляла его моя преподаватель языкознания Владилена Павловна Мурат. И мы с ней победили — супостата уволили…»
А вторая история, по словам Татьяны, просто мистика. «На первом же курсе в МГУ я столкнулась с парапсихологами… и сама владела (научили) некоторыми практиками. Очень хотелось разгадать феномен ясновидения. Мне рассказали, что в Сухуми живет ясновидящая. Звали ее Иза Шавладзе… Она сказала мне, что тем, зачем я приехала, изучением „паранормального“, я заниматься не буду. И родительской стезей (полагали, что, как и родители, я стану театроведом) не пойду. Сказала, твоя судьба еще не началась, она начнется в 23 года. А мне был 21, я поступила в театроведческую аспирантуру и… будущее мое было для меня ясно как день… Короче, я была оскорблена до глубины души. Однако предсказания Изы оказались верными… В самом конце 1977 года, когда я уже работала в журнале, писала статьи, во мне внезапно открылся фонтан: я стала писать стихи…»