Гостиницу при советской власти национализировали и переименовали в «Центральную». Здесь жили деятели Коминтерна: Эрнст Тельман, Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт, Климент Готвальд, Морис Торез, Чжоу Эньлай, Хо Ши Мин и многие другие. В этой же гостинице жил одно время и советский разведчик Рихард Зорге.
Наконец, здесь в 1917 г. жил поэт, прозаик, один из основателей русского футуризма, реформатор языка и с 1916 г. «Председатель Земного Шара» (придуманной им же организации) Велимир (Виктор Владимирович) Хлебников.
Поэт-будетлянин Велимир Хлебников
Хлебников, этот «гениальный кретин», по словам поэта Ходасевича, в программе придуманного им общества «Председателей Земного Шара» призывал: закончить мировую войну полетом на Луну, создать общий письменный язык, превратить озера России натурально в котлы пусть еще сырых, но «озерных щей» и… ввести обезьян в семью человека, дать им некоторые гражданские права. Но, главное, еще в 1916 г. пророчески предсказал: «Не стоит ли ждать в 1917 г. падения государства?..» Тогда же, в 1916-м, напишет: «Дети! Ведите себя смирно и спокойно до конца войны. Это только 1,5 года, пока внешняя война не перейдет в мертвую зыбь внутренней войны». Все, как мы знаем, так и случилось, но кто хотел слушать и услышать этого «сумасшедшего»?
Я уже рассказывал об этом гениальном поэте (см. Рождественка ул., 11), но не могу не досказать «историй», связанных с ним. Так вот, про обезьян с их «человеческими правами» «Король Времени Велимир 1-й», как подписал обращение к «Председателям Земного Шара», не ошибся. В 2008 г. газета «Известия» вдруг сообщила: в Испании подготовлен закон о предоставлении 315 человекообразным обезьянам, находящимся в зоопарках страны, прав, сопоставимых с правами человека. «Признание за обезьянами права на жизнь и свободу — это исторический шаг. Обычные законы о гуманном обращении с животными не решают проблему», — напишут в преамбуле закона, запрещающего «использование животных в цирковых преставлениях, пытки, содержание в неволе, медицинские опыты над ними и насильственную смерть». Так что идеям Хлебникова даже столетней давности еще предстоит жить и жить… Хуже другое — мы сами, увы, все больше превращаемся в обезьян…
В Москве Хлебников будет жить в 1916 г. по адресу: Нов. Башиловка, 24, позже у друга Р. О. Якобсона (Лубянский пр., 3/6), у Бриков и В. В. Маяковского (Водопьяный пер., 3), наконец — у художника Е. Д. Спасского (Мясницкая, 21) — в последнем своем московском «углу», откуда художник Митурич увезет Председателя Земного Шара в деревню Санталово — увезет умирать…
А в гостинице «Люкс-Центральной» позже, в разное время, будут жить: Сергей Александрович Есенин, Сергей Иванович Гусев-Оренбургский (наст. фамилия Гусев, жил до 1921 г., до эмиграции), Федор Федорович Раскольников (Ильин), Сергей Яковлевич Эфрон, муж Цветаевой (второе после «Метрополя» жилье его, после бегства из Парижа), а также партдеятель, кадровик Коминтерна Геворк (Георг) Саркисович Алиханов, в семье которого здесь же жила его падчерица, будущая мемуаристка и жена академика Сахарова — Елена Георгиевна Боннэр. Здесь Алиханов будет арестован и расстрелян в 1938 г.
289. Тверская ул., 12/2, стр. 8 (с.), — Ж. — с 1970 по 1974 г. и с 1994 по 2002 г., на 1-м этаже — прозаик, публицист и мемуарист, академик АН РФ (1997), лауреат Нобелевской премии по литературе (1970) и Госпремии РФ (2006) — Александр Исаевич Солженицын и его вторая жена, мемуаристка Наталия Дмитриевна Солженицына (урожд. Светлова). Здесь начал работу над эпопеей «Красное колесо», в этом доме родились три его сына: Ермолай (1970), Игнат (1972) и Степан (1973). И здесь 12 февраля 1974 г. писатель, по решению Политбюро ЦК КПСС (7.1.1974), был арестован и выслан из СССР.
Крылечко цело, квартира цела, дом этот цел. Но никогда, ни при какой погоде, здесь бы не жил, да и в Москве бы не жил, скромный учитель из Рязани Александр Солженицын, если бы не его сосед по Тверской, живший почти напротив, в доме № 17, поэт и главный редактор «Нового мира» Александр Трифонович Твардовский. И, конечно, никакого лауреата Нобелевской премии Солженицына не было бы, если бы не еще один московский адрес — ул. Дыбенко, 32, корп. 3, — где жила тихая, скромная редакторша журнала Анна Самойловна Берзер. Теперь три этих имени в истории литературы неразрывны.
А. И. Солженицын (обыск в заключении)
Не забыть бы, как это было! Не без странностей. Учитель, например, послал рукопись в «Новый мир», прослушав смелое выступление Твардовского на ХХII съезде КПСС, когда тот был выбран кандидатом в члены ЦК КПСС. Послал без надежды. Рукопись, кстати, тоже называлась странно: «Щ-854».
Первой прочла рукопись Анна Берзер, редактор отдела прозы, и поняла, как пишет, что надо как-то «исхитриться» и «перебросить» рукопись прямо Твардовскому, минуя членов редколлегии. Тут надо сказать, что Твардовский вообще-то недолюбливал Берзер. Но она нашла нужные слова: «Лагерь глазами мужика, очень народная вещь». Пишут, что «нельзя было попасть точнее в сердце Твардовского!..». Солженицын скажет потом, что и сам надеялся на это: «Догадка-предчувствие у меня в том и была, что к этому мужику Ивану Денисовичу не могут остаться равнодушны верхний мужик Александр Твардовский и верховой мужик Никита Хрущев. Так и сбылось…»
Твардовский вспомнит потом, что вечером лег в кровать и взял рукопись. Однако почти сразу понял: лежа не почитаешь. Встал, оделся. Домашние его уже спали, а он всю ночь, перемежая с чаем на кухне, читал повесть — первый раз, потом и второй. Короче, в ту ночь он так и не лег. Так для Твардовского «начались счастливые дни открытия: он бросился с рукописью по своим друзьям и требовал выставлять бутылку на стол в честь появления нового писателя…». Будущий нобелиат напишет потом: его поразило в журнале прежде всего лицо Твардовского: «Детское выражение его лица, — откровенно детское, беззащитно детское, ничуть, кажется, не испорченное долголетним пребыванием в высоких слоях и даже обласканностью троном». А сам он, вызванный из Рязани, сидел в журнале мрачнее тучи: «Да не сошел ли я с ума? — думал про себя. — Неужели редакция серьезно верит, что это можно напечатать?» Но предложили лишь новое название. Не «Щ-854», а «Один день Ивана Денисовича». Да еще коллективно ахнули, узнав, что учитель зарабатывал в Рязани «60 р. в месяц». «Властно и радостно распорядился Твардовский заключить со мной договор по высшей принятой у них ставке (один аванс — моя двухлетняя зарплата). Я сидел как в дурмане…»
Лишь через 11 месяцев напечатали его повесть. И не напечатали бы, если бы 6 августа 1962 г. Твардовский не написал письмо самому Хрущеву: «Речь идет о поразительно талантливой повести А. Солженицына. Имя этого автора до сих пор никому не было известно, но завтра может стать одним из замечательных имен нашей литературы…» Солженицын спрашивал потом себя: «Кто из вельмож советской литературы до Твардовского или кроме него захотел бы и одерзел бы такую разрушительную повестушку предложить наверх?» И сам же отвечал — никто. Потом была встреча Твардовского с Хрущевым «голова к голове»: «Если я не обращусь к вам, эту талантливую вещь зарежут…» — «Зарежут», — тупо кивнул в ответ Хрущев… А уж когда Кремль разрешил печатать повесть, не автор, представьте, — редактор буквально разревелся в журнале. «Мог бы и удержаться, — напишет, — но мне и эта способность расплакаться в трезвом виде в данном случае была приятна самому».
Впрочем, по правде, и Солженицын расплакался, но позже, когда вычитывал в гостинице последнюю верстку журнала. Ведь все ему казалось мифом. А тут представил вдруг, «как всплывет на свет к миллионам несведущих крокодилье чудище нашей лагерной жизни», как важно это тем, кто «не доцарапал, не дошептал, не дохрипел своей тюремной судьбы», и — разрыдался.
Но был потом еще один эпизод, рассоривший соседей по Тверской. Речь шла о публикации в «Новом мире» романа Солженицына «Раковый корпус». Твардовский не то что печатать, заключить договор на его публикацию не хотел без «разрешения инстанций». «В этих опаданиях и приподыманиях, между его биографией и душой, в этих затемнениях и просветлениях, — вспомнит Солженицын, — его истерзанная жизнь. Он — и не с теми, кто всего боится, и не с теми, кто идет напролом. Тяжелее всех ему». На беду, КГБ переслал роман в журнал «Грани», и те телеграфировали из Франкфурта, что хотят печатать, но как? И вот тут Твардовский сказал писателю: он должен дать «отпор». «Вот наступает момент доказать, что вы — советский человек. Что тот, кого мы открыли, — наш человек… А иначе, Александр Исаевич, мы вам больше не товарищи!» И Солженицын был уже готов написать «отпор», но в кабинете, куда его отвели, на обороте той телеграммы из Франкфурта вдруг заметил черновик телеграммы Демичеву, тогда куратору всей советской культуры: «Многоуважаемый Петр Нилович! Я считаю, что Солженицын должен послать этому нэоэмигрантскому — откровенно враждебному нашей стране журналу свой отказ… Я пытался срочно вызвать Солженицына… Жду ваших указаний. Твардовский». И… не смог писатель написать «отпор». Все ему стало ясно, КГБ торгует его рукописью. Вот это и есть советское воспитание: «верноподданное баранство, гибрид угодливости и трусости».
Так родился в 1970 г. «литературный власовец» и — нобелевский лауреат. Он вернется в этот дом победителем. Но через 20 лет, в 1994 г. А тогда, 12 февраля 1974 г., сюда, к крылечку, подъехали две черные «Волги» и сотрудник 3-го отдела КГБ Николай Балашов, под видом «прокурорского работника» приказал писателю собираться. Солженицын надел заранее приготовленный ватник, черную шапку-ушанку (облачение зэка он сохранил с давних времен), взял собранный заранее рюкзак со всем необходимым в тюрьме и в сопровождении работников КГБ вышел… Вышел — войдя в историю!
290. Тверская ул., 14