В. Н.)?.. Если так, он этого добился. Уже приезжают к нему с почетом и уважением, он назначен на время отъезда Ставского ответственным секретарем, его включают в разные там комиссии, он вот будет читать в зале Политехнического музея о Бородине — в том самом зале, где я осмелился выступить в его защиту тогда, когда Ставский и прочие травили его несправедливо…»
Что говорить, даже сосед Иванова по даче в Переделкине (их дома стоят рядом), и тот в 1939-м, в приватном разговоре с одним критиком, прямо сказал: «Делал в эти годы подлости, делал черт знает что, подписывал всякие гнусности, чтобы сохранить в неприкосновенности свою берлогу — искусство. Его, как медведя, выводили за губу, продев в нее железное кольцо, его, как дятла, заставляли… повторять сказки о заговорах…»
Литература, то самое «искусство», тоже ничего не прощает. Да, сын его стал крупным ученым, лингвистом, академиком и, представьте, поэтом (выпустил книгу стихов, чего лучше бы не делал), да внук его, Антон Давидович Иванов, тоже писатель. А вот книги отца и деда, которые он писал в «берлоге», увы, умирают. Когда-то с помпой выходили его восьмитомники (1960), а ныне, кроме последнего издания его произведений, сборника «Возвращение Будды. Чудесные похождения портного Фокина», датированного 1991 г., я уже ничего не нашел. Поделом ли? Не знаю. Востребованность в литературе — великая тайна.
298. Тверской бул., 25 (с.), — дом И. Н. Римского-Корсакова, позже (с 1909 г.) — купчихи А. Г. Найденовой, ныне — Литературный институт.
Об этом доме пишут ныне книги, читайте, кому интересно. Но именно поэтому я ограничусь просто справкой о нем. Здесь, в 1810-х гг. жил обер-прокурор Святейшего синода (1803), тайный советник, генерал Александр Алексеевич Яковлев и его брат — гвардии капитан Иван Алексеевич Яковлев. Тут, 25 марта 1812 г., у Ивана Яковлева и Луизы Гааг родился внебрачный сын — будущий прозаик, драматург, философ, публицист и мемуарист Александр Иванович Герцен (псевдоним, означающий «сын сердца»). Через пять лет здесь же, но у Александра Яковлева, также родился внебрачный ребенок — Наталья Александровна Захарьина, кузина Герцена, которая в 1838-м станет его женой.
Позднее, с 1849 г. здесь жил историк, дипломат, мемуарист — Дмитрий Николаевич Свербеев, державший в доме «литературный салон». Б. — Гоголь, Белинский, Чаадаев, С. Т. и К. С. Аксаковы, Боратынский, Языков, Иван Тургенев, Хомяков, Погодин, Грановский, Островский и др.
В начале ХХ в. здесь располагалась мебельная фабрика Р. Б. Левинсона (до 1909 г.), в первые годы советской власти — артель «Фанера». Одно время, в начале века, в главном здании усадьбы располагалось издательство Энциклопедического словаря «Гранат». А с 1922 и до 1930-х гг. — здесь разместились Всероссийские союз писателей и союз поэтов, Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), объединение «Кузница», редакции журналов «Литературный критик», «На литературном посту», литобъединения «Литературный особняк», «Литературный круг», «Литературное звено».
Литературный институт имени А. М. Горького
Здесь выступали Блок (1921), Андрей Белый, Хлебников, Чуковский, Гумилев (1920), Ходасевич (1922), Есенин (1924), Маяковский, Мандельштам, Булгаков, поэт Р. Тагор (1930) и многие другие.
Наконец, в этом доме, в правом и левом флигелях его, жили в 1920–1930-х гг. поэты и писатели: О. Э. Мандельштам (мем. доска), А. П. Платонов (мем. доска, семья А. П. Платонова жила здесь до 1975 г.) и далее по алфавиту: И. А. Аксенов, А. А. Афиногенов, Н. Ф. Бернер, К. А. Большаков, М. П. Герасимов, А. Гидаш, И. В. Евдокимов, И. Жига (Смирнов), Вс. В. Иванов, А. А. Исбах (Бахрах), И. И. Катаев, В. П. Кин (Суровикин), С. А. Клычков, В. А. Луговской, А. С. Неверов, П. В. Орешин, С. Г. Островой, Л. И. Ошанин, П. А. Павленко, В. Я. Парнах (Парнох), Б. Л. Пастернак, Е. Н. Пермитин, И. Н. Потапенко, М. М. Пришвин, М. И. Рудерман, А. Саргиджан (С. П. Бородин), А. И. Свирский (комендант Дома им. Герцена), С. Н. Сергеев-Ценский (Сергеев), В. С. Сидорин, П. Г. Скосырев, П. В. Слетов, Л. С. Соболев, И. П. Уткин, А. А. Фадеев, А. В. Ширяевец (Абрамов) и др., а также — литературоведы Д. Д. Благой и Л. И. Тимофеев.
299. Трехгорный Бол. пер., 5 (с.), — Ж. — с 1902 по 1904 и с 1915 по 1930 г., в дворовом флигеле — прозаик, драматург, главный редактор журнала «Октябрь» (1926–1929), лауреат Сталинской премии (1943) и мемуарист — Александр Серафимович Серафимович (Попов). Здесь в 1924 г. был написан его роман «Железный поток».
Вообще, в Москве есть улица Серафимовича, где он жил в последние годы. Кстати, давно задумывался: по какому принципу дают писательские названия нашим улицам, площадям и переулкам? Имена дореволюционных классиков, начиная от Ломоносова, понятны, а вот избирательность литераторов «советской эпохи», чьи имена смотрят на нас с уличных указателей, по меньшей мере необъяснима. Есть улица Демьяна Бедного, но нет улицы Андрея Платонова, есть улица Корнейчука, но нет в названиях Михаила Булгакова. Панферова есть улица, а Цветаевой нет, Багрицкого есть, а Мандельштам — отсутствует, Симонова Константина улица есть, но не ищите на карте улицы Ахматовой. Почему? И ведь избирательность, не находите, какая-то «избирательная»? Помимо названных есть еще 16 «писательских» улиц: Асеева, Бажова, Вишневского, Джалиля, Есенина, Исаковского, Макаренко, Маяковского, Новикова-Прибоя, Паустовского, Пришвина, Солженицына, Твардовского, Фадеева, Федина и Шолохова. Ну и, как я сказал уже, — улица Серафимовича. Все! Среди тысяч улиц — это, конечно, единицы. Хотя в Москве, это же факт, и ныне 16 улиц носят имя «Парковая», которые различаются лишь порядковыми номерами.
Писатель Александр Серафимович
Улица Серафимовича, на мой взгляд, справедливо названа этим именем, хотя место ей по большому счету здесь, на Пресне, где «заваривалась» первая русская революция и где одним из «поваров» ее был именно он, лысоватый человек с самой простой фамилией — Попов, сын такого же простого казачьего офицера. Ведь и первой революцией еще не пахло, когда он, 25-летний, еще в 1887-м был арестован и выслан как раз за «революционную деятельность». Таким вот — верю! Именно там, в глухой архангельской ссылке, он начал писать рассказы, которые приветили настоящие — Глеб Успенский и Короленко. Да и потом в друзьях и «однодельцах» у него были не стыдные имена в русской словесности: Бунин, Телешов, Леонид Андреев, Борис Зайцев.
Сам он, правда, всегда скромничал и даже в 1902-м робел перед авторитетами: «Я был с маленьким именем — журналист, писатель, — вспоминал про тот год, — жил в глухих местах донской земли. Андреев — мы с ним были знакомы — письмом пригласил меня переехать в Москву, работать в газете „Курьер“». Вот тогда он и снял себе угол в этом флигелечке. И писать стал в газете о жизни соседей — о пресненских пролетариях, о «людях дна», о проститутках в 13 лет и желтушных детях трущоб. Ну не мог он пройти мимо!
Революционными настроениями тогда «болела» вся писательская интеллигенция. Блок в 1905-м нес на демонстрации красное знамя, Федор Сологуб давал деньги на «большевистские сходки», Андрей Белый с друзьями-химиками по университету изготавливал бомбы для восставших. Но все они сначала разочаровались в революции после 1917-го, а после и прямо пострадали от нее. А — Серафимович?! Вопрос, если хотите, — открытый. Вопрос головы и совести. Но цельности его впору позавидовать.
Смотрите: в 1906-м он публикует рассказ «Похоронный марш» — про тот грозный, безмолвный марш тысяч рабочих через всю Москву, когда хоронили Баумана. «Они шли среди огромного города густыми чернеющими рядами, и красные знамена тяжело взмывали над ними, красные от крови борцов, щедро смочивших их до самого древка. Они шли между фасадами гигантских домов… равнодушно и холодно глядевших на них блеском зеркальных окон… Среди каменных громад, среди равнодушно торопящейся по тротуарам публики — над их бесчисленными рядами, как тысячеголосое эхо, неслось:
— Да здравствует свобода… Да здравствует рабочий народ!..»
Но ведь это — поток, железный поток?! Начало той взбаламученной реки гнева и страсти, которая через много лет выльется в главном романе его «Железный поток»? Если помните, он тоже про реальное событие, про героический поход (марш!) Таманской армии летом 1918 г. Ну разве неудивительно?
Не знаю, да и никто не знает, что думал этот лобастый писатель в год смерти, в 1949-м? Что думал о перерождении революции, о подмене ценностей юности, о предателях и преданных? О рабочей доле, принесшей на плаху революции все, что у нее было? Но, думаю, не забыл, что Лев Толстой за два года до смерти публично восхитился его пронзительным рассказом «Пески», который назвал «настоящим художественным произведением» и оценил его на «пять с плюсом». И, конечно, редчайший случай в жизни писателей и — в московской топонимике — 16 лет прожить в доме на улице, которую уже назвали твоим именем (ул. Серафимовича, 2). Кто бы тут ни загордился? Но мне попался в книгах случай, все объясняющий в его характере. И любовь к людям, и просто жалость сердца.
«Он, — написал Юрий Либединский, — скрывал свои добрые поступки». И поведал историю, которую ему рассказал один писатель, попавший в «трудное положение», когда за деньгами не мог обратиться уже никуда. «И вот, — рассказывал он, — однажды утром я услышал из своей комнаты, что кто-то, как мне показалось, скребется во входную дверь нашей квартиры. Я ждал звонка, звонка не последовало. Я встал, открыл дверь — никого. Вышел в длинный коридор, в который выходили двери других квартир, и увидел быстро удалявшуюся характерную фигуру Серафимовича. Он насколько мог быстро шел, словно за ним кто-то гнался. Какое-то чувство не дало мне окликнуть его. Я быстро вернулся и заглянул в почтовый ящик, висевший на дверях моей квартиры. Там лежал конверт. Адрес на конверте надписан не был. В конверте лежала сумма денег, которая по тем временам меня вполне устраивала. Когда обстоятельства мои поправились и я захотел вернуть Александру Серафимовичу свой долг, он сказал: „Ничего этого не было!“ — и попытался взглянуть мне в глаза, но, смутившись, отвел их в сторону…»