Умрет писатель в этом доме. Уж не спросишь: знал ли он, что здесь же, по соседству с ним, была и последняя квартира сына «героя» их разговоров с Молотовым — военного летчика, когда-то командующего ВВС Московского округа и, кстати, тоже мемуариста — Василия Иосифовича Сталина. Он ведь тоже мог бы многое рассказать о прошлом и Малашкину, и особенно Молотову. Может, и рассказывал, кто знает.
ХОт Хамовнического Вала до Хохловского переулка
308. Хамовнический Вал ул., 38/1 (с.), — Ж. — с 1962 по 1991 г. — поэт, прозаик, драматург, переводчик, историк литературы и мемуарист Сергей Васильевич Шервинский.
Он скончался в этом доме на 99-м году жизни. Поэт, но и спутник великих поэтов, тот, кого можно назвать «добрым ангелом» нашей литературы. Защита других, помощь и «подставленное плечо» в трудную минуту, вечное желание сохранить для потомков не столько свое, сколько чужое творчество — разве это не редкость в истории нашей словесности?
Поэт, прозаик и драматург С. В. Шервинский
Себя в стихах скромно назвал «мгновеннейшей тенью» в толпе людей. А между тем он, считавший себя учеником Брюсова, один из лучших переводчиков и исследователей «Слова о полку Игореве», блестящий переводчик Софокла, Еврипида, Вергилия, Овидия и Катулла, глубокий знаток изобразительного искусства и архитектуры, педагог сценической речи, еще в 1920-х гг. учивший «говорить» мхатовских актеров-гигантов и, наконец, друг Пастернака, Ахматовой, Шершеневича, Лозинского, Кочеткова, даже мужа Цветаевой — Сергея Эфрона, с которым учился когда-то в одной гимназии. Ну и, конечно, хозяин доброй «коломенской аномалии» — усадьбы Старки. Какая уж там тень?
«Сама не зная, торжествует // Над всем — молчит иль говорит; // Вблизи как тайна существует // И чудо некое творит…» Это строфа из стихотворения Шервинского, которое он назвал «Анна Ахматова». Она не раз была гостьей в его отцовском имении в Старках, до которого от Москвы надо было ехать больше трех часов. С чего бы, казалось, ей тащиться в такую даль? Да и ради чего? Так вот ответ я нашел в рассказе о деревенской бане Шервинского, в его же воспоминаниях. Его вторая жена, Лена, которая была на 20 лет моложе Анны Ахматовой, только на банной полке решилась признаться ей, что «не может быть интересной для такой собеседницы». Это ее всегда и тяготило во время приездов Ахматовой. И вдруг, пишет Шервинский, Ахматова «резко повернула голову в сторону своей добровольной банщицы, своим мокрым лицом прижалась к ее лицу, крепко поцеловала и сказала: „Милая, что вы? То, что вы даете мне, — это самое лучшее. Мне так тягостны нарочитые разговоры, какие обычно ведут вокруг меня“».
Вот и весь секрет. Чувствовать себя — собой. Себя самими чувствовали у Шервинского в Старках и Брюсов, и Пастернак, и Марина Цветаева (в 1941-м она жила по соседству и ходила за водой к колодцу Шервинских), и Лозинский, и поэтесса Меркурьева, и поэты Александр Кочетков и Лев Горнунг. Я бы назвал это качество хозяина этого дома — гостеприимством души. И ведь удивительно — к нему приезжали тогда, когда у той же Ахматовой, да и других, наступали самые тяжелые периоды в жизни.
1936-й. У Ахматовой в ссылке сын, ее уже десять лет как не печатают, сама она как сплошной «комок нервов», да и будущее не сулит ничего хорошего, а тут, у Шервинских, неторопливая и уютная жизнь: домашнее варенье за столом, гамак в парке, вечерние чтения «Фауста» в переводе хозяина дома, поездки в Коломну, к «Маринкиной башне», где, по преданию, была заточена Марина Мнишек. И розовая косынка, по-деревенски завязанная на ее голове, и холстинковое платье, которое захватила из Москвы, и оторвавшаяся подошва у туфли, и пиво на какой-то коломенской площади, которое закусывали вареными яйцами, и мятные лепешки, купленные на вокзале, и романсы под старинную фисгармонию. Три недели «терапии покоем», как мог бы сказать тогда еще живой отец Шервинского, известный в стране эндокринолог (кстати, лечивший в свое время и Горького, и Станиславского, и Маяковского). «И такое чувство, — вспоминал Лев Горнунг, гостивший у Шервинских вместе с Ахматовой, — будто около тебя какое-то незаурядное явленье, то, что бывает раз в сто лет, и как-то странно видеть А. А. за самыми обыкновенными событиями».
Вот говорят, что Бог «рано забирает» на тот свет молодых и лучших. Жизнь Сергея Шервинского, «терапевта душ», пережившего всех своих великих друзей, мне думается, опровергает эту расхожую мысль. Ведь так?
309. Харитоньевский Бол. пер., 21, стр. 4 (с. п.), — дом подпоручика А. Волкова, а затем — князей Юсуповых (начиная от генерал-аншефа Григория Юсупова и заканчивая Николаем Борисовичем Юсуповым). Ж. — с 1801 по 1803 г. — поэт Василий Львович Пушкин и его брат — 30-летний Сергей Львович Пушкин с семьей и сыном Александром.
Отец нашего великого поэта, уже пять лет как женатый на Надежде Осиповне Ганнибал, своей, кстати, внучатой племяннице, жил здесь уже вышедшим в отставку майором. Вел почти праздную жизнь (не считать же какую-то необременительную службу «по комиссариатской части»), легко писал легкие стихи (по-русски и по-французски), был прекрасный актер и декламатор (мастерски читал, например, Мольера), без проблем, благодаря остроумию, побеждал в «салонных играх» и славился «нужным человеком» при устройстве праздников, собраний и домашних театров.
Любил рассказывать, как на одном из балов в Петербурге ему отдал свои перчатки сам император Павел I. Сергей Львович был забывчив и вечно забывал дома перчатки. И когда царь спросил его, отчего он не танцует, он и признался: забыл перчатки. Вот тогда Павел I снял свои и, со словами «Вот вам мои», взял молодого офицера под руку, подвел к какой-то даме и добавил: «А вот вам и дама».
Б. Харитоньевский пер., 21, стр. 4
Здесь, в этом доме, все будущие проблемы с его детьми — Александром, Львом и Ольгой — были еще впереди, хотя их, наверное, можно было и предвидеть. Пишут, что из-за непомерного эгоизма он был почти равнодушен к детям, заботился лишь о собственных удовольствиях, был скуп, ленив и заносчив. Был по обычным меркам довольно состоятелен, семь тысяч десятин земли и более тысячи душ в Нижегородской губернии, да «за женой» получил более тысячи десятин в Псковской губернии, но за всем этим надо было следить, а он, пишут, ни разу не посетил свои поместья, передоверяя их мошенникам-управляющим. Неудивительно, что его нещадно грабили и обманывали, да так, что в доме порой ничего, кроме «прогорклого масла», и не было. Известно, например, письмо его дочери, Ольги Павлищевой, своему мужу: «Вообрази, — пишет она, — что в прошлом году имение Болдино описывали пять раз… Можешь себе представить, в каком состоянии находится отец… Он хуже женщины: вместо того чтобы прийти в движение, действовать, он довольствуется тем, что плачет. Не знаю, право, что делать, — я отдала все, что могла, но это все равно что ничего, из-за общих порядков дома, из-за мошенничества людей… Когда у него просят денег на дрова и сахар, он ударяет себя по лбу и восклицает: „Что вы ко мне приступаете? Я несчастный человек!“» Да и поэт жаловался брату на жадность отца: «Когда больной, в осеннюю пору или в трескучие морозы, я брал извозчика от Аничкина моста, он вечно бранился за восемьдесят копеек, которых, верно бы, ни ты, ни я не пожалели и для слуги».
Отец и сын часто ссорились, отказывались жить «одним домом», что в Петербурге, что в Михайловском, иногда годами не разговаривали, даже когда поэт был уже во всероссийской славе. Отец поэта и в 1826 г. писал в негодовании брату, Василию Львовичу: «Нет, добрый друг, не думай, что Александр Сергеевич почувствует когда-нибудь свою неправоту передо мною. Если он мог в минуту своего благополучия, и когда он не мог не знать, что я делал шаги к тому, чтобы получить для него милость, отрекаться от меня и клеветать на меня, то как возможно предполагать, что он когда-нибудь снова вернется ко мне? Не забудь, что в течение двух лет он питает свою ненависть, которую ни мое молчание, ни то, что я предпринимал для смягчения его участи изгнания, не могли уменьшить… Я люблю в нем моего врага и прощаю его…»
Куда, казалось бы, дальше, если отец и сын, гуляя в одно и то же время по Невскому проспекту, никогда не ходили вместе и еще вопрос: кланялись ли друг другу?.. Но, когда Пушкина убили на дуэли, отец «был безутешен», но в силу характера и здесь, утверждают, «актерствовал». Известен, например, случай, когда он, увидев у знакомых бюст Пушкина, обнял вдруг его и в голос разрыдался. «Невозможно было определить, — напишут, — где у этого изактерившегося человека кончалось настоящее чувство и начиналось разыгрывание роли».
На старости лет останется один: сын Лев будет служить офицером на Кавказе, дочь Ольга жить с мужем в Варшаве. Но он, толстый, глухой, почти лысый и уже беззубый, будет по-прежнему влюбляться в молодых девиц и объясняться в своих чувствах стихами: «пламенел надеждами и лил слезы отчаяния». И — поразительно! — это мало кто помнит, одно время принялся ухаживать за… Анной Петровной Керн, которую когда-то воспел в стихах его сын. Да-да, писал ей страстные любовные письма, а потом всерьез влюбился в ее дочь Екатерину Ермолаевну. Нельзя было без смеха наблюдать, пишут, как он, «изысканно одетый, расточал перед ней фразы старинных маркизов, не слушал ответов, рассказывал анекдоты, путая и время, и лица. День ото дня глухота его усиливалась, одышка дошла до такой степени, что в другой комнате слышно было его тяжелое дыхание. Но, представьте, даже за несколько дней до смерти он умолял ее выйти за него замуж…»
Он умрет в 1848 г. В Москве, но не в этом доме. А нам остается лишь помнить, что здесь бывал когда-то не только Карамзин (у отца поэта), но (по одной из версий) и выросший сын Сергея Львовича — сам Александр Пушкин. Это якобы случится в 1830 г., Пушкин навестит здесь хозяина дома, князя Николая Юсупова. Того, о ком поэт напишет стихотворение «К вельможе». А кроме того, будем помнить также, что с 1929 г. здесь располагался президиум ВАСХНИЛ и работали Н. И. Вавилов и А. В. Чаянов.