Почтовая марка к 150-летию Н. Я. Марра
Утверждают (если отбросить глухие сведения о его «психическом заболевании», о чем всерьез говорили в начале 1920-х гг. ученые-современники от Н. С. Трубецкого до И. М. Дьяконова), что принятие «коммунистического мировоззрения» и вступление в компартию было связано с попыткой Марра сблизить свою теорию о «новом языке» с марксизмом. Он утверждал, в частности, что язык — это «надстройка» над социально-экономическими отношениями общества. С этим выступил даже на XVI съезде ВКП(б) сразу после доклада Сталина, который включил в свою речь ряд положений ученого.
«Теория Марра» пропагандировалась до 1950-х гг. как «подлинно марксистское языкознание», а его, награжденного орденом Ленина (1933), называли «великим» и в конце концов — «гениальным». Он удостоился даже звания «почетный краснофлотец» (!), а двоюродная сестра Пастернака, литературовед и профессор ЛГУ Ольга Фрейденберг «испытывала к нему, — как пишут, — почти религиозное чувство». Слава его была такова, что хоронили Марра в 1934-м почти как Кирова, убитого в Ленинграде. Достаточно сказать, что в день похорон академика в память об умершем отменили даже занятия в школах…
Увы, после развенчания его «заслуг» от его «учения» остались лишь некоторые положения в типологии и семантике да так называемые особые «марровские кавычки», которыми должны были обозначаться значение слова или перевод. Вот это и осталось — кавычки в виде двух крупных запятых, поднятых над строкой…
50. Благовещенский пер., 6, стр. 1 (с.), — Ж. — в 1920-е гг. (до эмиграции в 1923 г.), на 1-м этаже — прозаик, драматург, киносценарист, публицист и мемуарист Михаил Петрович Арцыбашев — один из самых знаменитых и скандальных писателей начала ХХ в., некоторые книги которого были запрещены при царизме, а потом уже, в СССР, и все творчество вычеркнуто из истории литературы на 60 лет.
Писательскую карьеру, а можно сказать и судьбу, он, издавший в России 10-томное собрание сочинений, начал в 16 лет с попытки застрелиться и первого написанного об этом рассказа. С тех пор, писали издеваясь, и выглядел «ходячим мертвецом». А «картины смерти, гниения, самоубийств и убийств, а также похоти и разложения» стали характерными для многих будущих произведений его.
М. П. Арцыбашев и актриса Л. Б. Яворская
Фрондер, амбиционист, «вероучитель» молодых талантов, он любил повторять: «Идеалы очень хороши, но и мыльные пузыри очень красивы…» «По внешности, — писал поэт Волошин, — это был маленького роста чахоточный молодой человек, которому на почве туберкулеза была сделана трепанация черепа, наделившая его… — неизлечимой глухотой и неприятно звучащим, несколько гнусавым голосом… Одаренный духовно, болезненно самолюбивый и несчастливый в личной жизни, он, вероятно, уже вследствие своих природных данных, был всегда склонен к пессимизму…» Семь лет он писал роман «Санин» (1907), «перевернувший Россию». Роман, из-за которого автора привлекали к уголовной ответственности за порнографию. Но книга ведь стала сенсацией. Как и следующий роман Арцыбашева, также вызвавший уголовное преследование, «У последней черты» (1912) — рассказ о «клубе самоубийц». Впрочем, и третий роман — «Женщина, стоящая посреди» (1915), — хотите верьте, хотите нет — но тоже подвергся изничтожению критики, ибо посягнул на «святое» — на идеал «тургеневской женщины».
Сам Арцыбашев впервые женился в 20 лет (пишет, «женили»), но через три года разошелся с женой «из-за несходства характеров». Он, певец свободы женщин, в рассказе «Жена» напишет потом, что семейное положение невыносимо, почти так же «мучительно», как «здоровому и веселому животному, пущенному в луга с веревкой на ногах…». Человек, утверждал он, не «гордо звучит», как провозгласил Горький, а «жалко и жалобно». Может, потому в начавшейся войне 1914 г. он не по ресторанам жаловался «на жизнь», как другие писатели, а первым организовал отряд по выгрузке на московских вокзалах раненых. «Горячо и упрямо он таскал носилки с шести до одиннадцати, а потом, не менее горячо и упрямо, доигрывал вечер в „пирамидку“…»
Арцыбашев умер в Польше в 1927 г. и до последнего дня не выпускал из рук пера. Зинаида Гиппиус, услышав в Париже о его смерти, прервала очередное заседание общества писателей «Зеленая лампа». Сказала о нем красиво: «Любил родину просто: как любят мать. Ненавидел ее истязателей. Боролся с ними лицом к лицу, ни пяди не уступая…» А Куприн, знавший его по Петербургу, отметит: «Прямолинейная, грубоватая, не ломающаяся и не гнущаяся честность была его главной чертой как в литературе, так и в жизни… Живший до конца 1923 г. в Москве, он был так резок, так откровенен и неосторожен в своих отзывах о красной власти, что все знавшие его писатели беспокойно каждый день думали: жив ли сегодня Арцыбашев?..»
Вот вам и ответ — отчего в СССР писатель был наглухо запрещен.
51. Борисоглебский пер., 6 (с. п., мем. доска), — «Культурный центр. Дом-музей М. И. Цветаевой». Ж. — с 1913 г. в одном из флигелей этого дома поэт, прозаик и будущая мемуаристка Анастасия Ивановна Цветаева, сестра М. И. Цветаевой, и ее муж — Борис Сергеевич Трухачев. В том же году и тоже во флигеле здесь поселяются Марина Ивановна Цветаева и ее муж Сергей Яковлевич Эфрон, а в 1914 г. переезжают в квартиру № 3 основного дома, где М. И. Цветаева проживет до 1922 года, до эмиграции из страны.
Дом-музей М. И. Цветаевой
Знаете ли вы, что Марина Цветаева так и не узнала при жизни, что напротив, в доме № 9 (н. с.), жил до 1879 г. действительный статский советник Лука (Лукаш) Александрович Бернацкий, его жена Анна Кристиановна (прадед и прабабка по материнской линии М. И. Цветаевой) и их дети — сын Дмитрий и дочери Анна и Мария (Марианна — бабка сестер Цветаевых). И уж конечно поразительно, что Цветаева, не зная о «соседстве» с предками в Борисоглебском, первое стихотворение написала как раз о своей покойной польской бабушке («… Юная бабушка! Кто целовал Ваши надменные губы?..»). Не знала и о том, что Мария Лукинична Бернадская венчалась со своим мужем — дедом М. И. Цветаевой А. Д. Мейном — в церкви Николы на Курьих ножках, которая стояла в Борисоглебском и мимо которой М. И. Цветаева постоянно ходила, пока церковь не снесли.
А. С. Грин
Г. А. Шенгели
Здесь у Цветаевой одно время жили: поэт Осип Эмильевич Мандельштам (апрель 1922 г.), поэт, переводчик, стиховед Георгий Аркадьевич Шенгели и литератор, мемуарист Эмиль Львович Миндлин. А перечислить, кто бывал у нее, почти невозможно. Бывали Б. К. Зайцев, К. Д. Бальмонт, кн. С. М. Волконский, С. Я. Парнок, Т. В. Чурилин, Вяч. И. Иванов, И. Г. Эренбург, Б. Л. Пастернак, Е. Л. Ланн (Лозман), П. А. Антокольский, С. Е. Голлидэй, В. К. Звягинцева, Н. А. Плуцер-Сарно, режиссеры Ю. А. Завадский, В. М. Бебутов, драматург В. М. Волькенштейн, художники Н. Н. Вышеславцев, В. Д. Милиотти, актеры М. И. Гринева-Кузнецова, А. А. Стахович и др.
Остается добавить, что позднее, с 1922 по 1925 г., в этом доме жил поэт, переводчик, стиховед, председатель Всероссийского союза поэтов (1925–1927) — Георгий Аркадьевич Шенгели (отсюда переедет в дом напротив, в дом № 15). Наконец, с 1945 по 1991 г. здесь, в коммунальной квартире, жила врач-бальнеолог, искусствовед Надежда Ивановна Катаева-Лыткина (урожд. Лыткина), спасшая этот дом от сноса в 1979 г. и при поддержке Д. С. Лихачева создавшая, открывшая здесь музей «Дом поэта Марины Цветаевой» (1992). Она и стала его первым директором.
52. Борисоглебский пер., 15, стр. 2 (с.), — Ж. — в 1900–1910-е гг. — камер-юнкер Василий Евгеньевич Пигарёв, его жена — Екатерина Ивановна Пигарёва (урожд. Тютчева, внучка поэта) и, с 1911 г., их сын — будущий литературовед, профессор, правнук и биограф поэта Ф. И. Тютчева — Кирилл Васильевич Пигарёв.
Здесь же, но с середины 1920-х гг., располагался Литературно-художественный институт. Ж. — с 1925 по 1938 г., в служебной квартире поэт, переводчик, критик, стиховед и мемуарист, председатель Всероссийского союза поэтов (1925–1927) — Георгий Аркадьевич Шенгели. Здесь у Шенгели бывали в разные годы Волошин, Мандельштам, Ахматова, Липкин, Даниил Андреев, Мария Петровых и др. А в 1929 г. в квартире Шенгели жили некоторое время студенты Литературных курсов при институте — поэт Арсений Александрович Тарковский и Мария Ивановна Вишнякова (ставшие здесь мужем и женой). Это один из первых московских адресов молодого Тарковского и — один из последних, увы, Александра Грина. Грин остановился здесь, у Шенгели, приехав в очередной раз из Крыма.
Это были дни, когда Грина уже отказывались печатать в советских изданиях. «Дайте на темы дня», — ругались журналы. А он на «темы дня» не мог, «только на темы души», напишет потом его третья жена Нина. Мариэтта Шагинян искренне убивалась в то время: несчастье и беда Грина, говорила, в том, что он пишет не о «подлинной романтике социализма», а о романтике сказки, да еще с «капиталистическим уклоном». Да, верно, о сказке, только «уклон» ее был общечеловеческим. «Я пишу о бурях, кораблях, любви, о судьбе, тайных путях души и смысле случая», — признается Грин другу. А Нине скажет: «Маленький это капитал на нынешнюю расценку — честность, но он мой… Я человек, никогда не лизавший пяток современности… но я цену себе знаю. Знаю, что мое настоящее будет всегда звучать в сердцах людей, смотрящих в глубь себя… Всякому ли выпадает такое великое счастье — всегда быть самим собой…»
Вообще, москвичей, если честно, презирал. Про Маяковского с его «бандой» скажет, что не верит в их искренность: «Все это — здоровые ребята, нажимающие звонок у ваших дверей и убегающие прочь, так как сказать им нечего…» А когда прочел в Крыму «Клима Самгина» Горького, то, несмотря на прежнее покровительство над ним «мэтра», книгу швырнул в печь: «Здесь талант и не ночевал…»