Петра Ивановича Одоевского (позже — дом В. И. Ланской) его двоюродный внук — прозаик, музыковед, композитор, князь Владимир Федорович Одоевский, будущий директор Румянцевского музея (с 1846 г.). Здесь по субботам у князя собирался литературно-философский кружок «Общество любомудрия». Б. — Д. В. Веневитинов, И. В. Киреевский, Н. М. Рожалин, А. И. Кошелев, В. П. Титов, С. П. Шевырев, Н. А. Мельгунов и др. Позже, в 1850-е гг., в этом утраченном доме жил поэт, прозаик, филолог, историк, переводчик и издатель Осип (Иосиф) Максимович Бодянский, на квартире которого в 1858 г. останавливался поэт и художник Тарас Григорьевич Шевченко.
Но вот, заметим, — странность! Дом, где у князя Одоевского собирались поэты и музыканты, снесли. На его месте выстроили ныне существующее здание. Но что-то такое «помнила» сама земля, на которой вырос этот, по тем временам, «новодел». Ибо уже в этом здании в 1921 г. поселилась литературовед, критик, редактор и библиограф Евдоксия (Евдокия) Федоровна Никитина (урожд. Плотникова, в первом браке Богушевская), та, которая осталась в истории русской литературы как организатор «Литературных субботников».
Выпускница Высших женских курсов, влюбленная в литературу, она, вроде бы по предложению академика А. Н. Веселовского, стала собирать у себя дома поэтов и прозаиков еще с 1914 г. А после переселения сюда ее «субботники» превратились уже в регулярные и многочисленные собрания, которые насчитывали более сотни имен писателей, поэтов, критиков, литературоведов, художников и даже актеров.
Кто только не поднимался к Никитиной по лестнице этого дома! Луначарский, Андрей Белый, Городецкий, Вересаев, Грин, Новиков-Прибой, Форш, Чуковский и Пришвин, Цветаева и Парнок, Пастернак и Луговской, Леонов и Пильняк, Бабель и Сейфуллина, Шишков и Булгаков, Шенгели и Инбер, Клычков и Эренбург. Здесь читали стихи, прозу и пьесы, здесь Никитина в 1922 г. организовала издательство, которое так и назвала — «Никитинские субботники», тут энтузиасты стали выпускать даже свой альманах «Свиток», в котором спорящие до хрипоты «письмэнники», печатались без учета принадлежности к разным воинствующим «группировкам». Шутка сказать, издательству удалось не только до 1931 г. выпустить более 300 изданий книг и брошюр, но позже, когда в 1931-м в стране полностью ликвидировали «частное предпринимательство», Евдокии Никитиной удалось договориться с властями и включить свой «книжный проект» в состав государственного издательства «Федерация». К тому времени с 1929 г. и Никитина, и ее «субботники» переехали в новую квартиру (Тверской бул., 24). Но главное, к тому времени Никитина, ставшая без научных работ, вообразите, профессором МГУ, вышла в третий раз замуж за высокопоставленного чиновника Бориса Этингофа, в прошлом кадрового чекиста, который немало помогал ей в ее «деле». В «деле», но — каком?..
Ныне все чаще исследователи склоняются к мысли, что в 1920-х гг. «Никитинские субботники» собирались, что называется, «под контролем» могущественной спецслужбы ОГПУ. Именно потому им и позволили существовать в самые страшные годы. Более того, утверждают, что именно семья Никитиных была связана с этим ведомством. Это, в частности, утверждает ныне Марина Арсеньевна Тарковская, дочь поэта, который также бывал в этом доме. Но доказательств этому, конечно же, нет.
Впрочем, один «факт» установлен вполне реально. Здесь, в этом доме, на одном из «субботников» 1925 г., Михаил Булгаков прочел собравшимся свое «Собачье сердце». Публика бушевала, смеялась и ехидничала. Но почти сразу на писателя поступило в ОГПУ два доноса: «Вся вещь написана во враждебных, дышащих бесконечным презрением к Совстрою тонах…» Последовал обыск на квартире Булгакова (Чистый пер., 9) и изъятие его рукописей и дневников, в том числе и рукописи «Собачьего сердца». Кто донес, неизвестно до сих пор. Но очевидно, что «кружок», подобный «никитинскому», без «пригляда» Лубянки просто бы не существовал…
Впрочем, этот дом знаменит еще и тем, что в нем на 6-м этаже жили в начале 1920-х гг. поэты Иван Васильевич Грузинов и Матвей Давидович Ройзман, друзья Есенина, Мариенгофа, Шершеневича, Всеволода Иванова, Орешина и Пильняка, которые все бывали у них. И в этом доме, но раньше, в 1915–1916 гг., жил актер, режиссер, мемуарист, племянник Чехова — Михаил Александрович Чехов и его жена — актриса Ольга Константиновна Чехова (урожд. Книппер, племянница жены А. П. Чехова). Так вот здесь, видимо, в 1916 г., и родилась их дочь — будущая немецкая актриса Ольга (Ада) Чехова, ставшая в будущем (по слухам) совсекретным агентом наших спецслужб в фашистской Германии.
Ну как тут не поразиться, что земля действительно помнит все!
86. Газетный пер., 12 (н. с.), — Ж. — в 1844 г. — прозаик, критик, цензор и мемуарист Сергей Тимофеевич Аксаков, его жена Ольга Семеновна Аксакова (урожд. Заплатина) и их дети, прозаики и критики Константин, Иван и Вера.
Вообще в Москве домов, где жили Аксаковы, специалисты насчитывают более двадцати. Но в этом доме жили недолго, он стал одним из домов «в череде переездов».
Именно здесь старший сын Аксаковых — 27-летний поэт и драматург, друг Хомякова, Киреевского и Самарина, Константин Сергеевич, становится, по сути, главой русских славянофилов. У него уже вышла отдельная брошюра о Гоголе «Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова, или Мертвые души», он вот-вот ввяжется в полемику с Белинским, а ссоры с «западниками» идут у него уже всерьез. В это вот время и произошла одна памятная встреча Константина Аксакова здесь — в Газетном.
Александр Герцен, бывавший у Аксаковых, вспоминал: «В 1844 году, когда наши споры дошли до того, что ни славяне, ни мы не хотели больше встречаться, я как-то шел по улице; К. Аксаков ехал в санях. Я дружески поклонился ему. Он было проехал, но вдруг остановил кучера, вышел из саней и подошел ко мне.
— Мне было слишком больно, — сказал он, — проехать мимо вас… Вы понимаете, что после всего, что было между вашими друзьями и моими, я не буду к вам ездить; жаль, жаль, но делать нечего. Я хотел пожать вам руку и проститься. — Он быстро пошел к саням, но вдруг воротился; я стоял на том же месте, мне было грустно; он бросился ко мне, обнял меня и крепко поцеловал. У меня были слезы на глазах. Как я любил его в эту минуту ссоры!..»
Здесь бывали у Аксаковых, как и прежде, М. Н. Загоскин, С. П. Шевырев, А. С. Хомяков, Н. М. Языков, аксаковские «субботы» посещали Белинский, композитор А. Н. Верстовский, актеры П. Мочалов, М. Щепкин и многие другие.
87. Глазовский пер., 8 (с.), — особняк Н. К. Ушковой-Кусевицкой (1899, арх. Л. Н. Кекушев). Ж. — с 1900 до 1917 г. в собственном доме — музыкант-контрабасист, дирижер Сергей Александрович Кусевицкий, у которого останавливались композиторы Александр Николаевич Скрябин (1908) и Клод Дебюсси (1913). А бывала в этом доме едва ли не вся музыкальная Москва и самые крупные звезды ее — Рахманинов и Прокофьев. Заглядывали сюда «на огонек» и поэты — тот же Бальмонт и Андрей Белый. Но лишь одно из известных ныне имен как бы совместило в себе и музыку и поэзию.
Этот дом, на удивление, сохранился и снаружи, и внутри. Говорят, что архитектор Лев Кекушев строил его для себя. Но обстоятельства (финансовые прежде всего) заставили его продать свой «шедевр» богатой жене Сергея Кусевицкого.
Ныне здесь официальное представительство одной из областей России — так запросто не войдешь. Но я бывал там и свидетельствую: там сохранилось почти все — и великолепные залы, и деревянная лестница на 2-й этаж. Там даже есть рояль, новый, конечно, не тот, на котором по вечерам при свечах играли и хозяин дома, и Скрябин, и Рахманинов с молодым Прокофьевым.
Но мало кто знает, что здесь, за роялем Кусевицкого, сидел в один из вечеров 1909 г. молодой Борис Пастернак, тогда не поэт еще, а неизвестно кто. Мечтал быть композитором, но именно в этом доме порвет с музыкой навсегда. Вывалится, как пьяный, из этого дома и в вечерних сумерках, не замечая повозок, телег, пролеток, будет, как в безумии, — так сам вспоминал потом — по нескольку раз пересекать каждую улицу. Ему, девятнадцатилетнему, Скрябин, кумир его, только что сказал: музыка — истинное призвание его. А он, выскочив на улицу, тут же решил: он рвет с музыкой. Навсегда! Станешь тут пьяным!
Он сыграл Скрябину две сочиненные им прелюдии и сонату. Тот, вспоминал, обомлел. О способностях, сказал, говорить нелепо, налицо «несравненно большее», ему дано в музыке «сказать свое слово». Именно так! Но, выскочив в сырую ночь, Пастернак вдруг решил: с музыкой кончено! Нет, видимо, там, на небе, музы, покровительницы искусств, не просто ссорились — дрались за него. Ведь он хотел и мог стать художником, как отец: его рисунки и ныне хранятся в музее. Бросил — увлекся музыкой. Учась в университете, бегал в консерваторию, занимался оркестровкой и контрапунктом с Глиэром. Мучило будущего поэта отсутствие абсолютного слуха — способности узнавать высоту любой взятой ноты. Скрябин в тот вечер успокоил: это не важно, для композитора даже не обязательно. Но приговор юноши себе станет строже.
«Это был голос требовательной совести, — напишет Пастернак про ту ночь, — и я рад, что этого голоса послушался». Потом так же порвет с философией, хотя в Марбурге, в университете, куда поедет доучиваться, и профессор Коген, и будущее светило философии Кассирер — все советовали ему остаться и преподавать. «Вы нашли золотую жилу, — кричал ему Кассирер, прослушав его реферат. — Теперь надо лишь работать!..» И намекал на докторантуру, на феерическую карьеру в науке. Но ему уже не надо было и этого. Другу в Москву сообщил из Марбурга, что как раз в день защиты реферата написал сразу пять стихотворений…
Нет, все-таки «абсолютный слух» у него был! Иначе не услышал бы истинного призвания, не понял бы, что миссия его все-таки поэзия, а стихия — стихи…