Сам хозяин дома, Кусевицкий, музыку не бросит и, уехав отсюда в эмиграцию, в 1924 г. станет в Америке дирижером Бостонского симфонического оркестра. И не оставит палочки дирижера почти 20 лет — до 1942 г.
88. Гнездниковский Бол. пер., 3/5 (с.). Когда-то на месте этого дома, до 1819 г., жил в собственной усадьбе поручик лейб-гвардии Московского полка, знакомый Пушкина, родовитый дворянин — Михаил Николаевич Щербачев.
Это одно из мест Москвы XIX в., где в 1810–20-е гг. кипела светская жизнь. Сам Щербачев, воин, храбро воевавший в 1812 г., остался известен в связи со своей последней дуэлью. 2 сентября 1819 г. он был смертельно ранен под Петербургом на поединке с «молодым повесой» Руфином Дороховым, также «добрым знакомым» Пушкина, а с 1840-го и другом, однополчанином Лермонтова (в скобках заметим — в некоторых чертах именно Дорохов станет прототипом Долохова в романе Толстого «Война и мир»).
По сохранившемуся доныне свидетельству секунданта Пушкина на его последней дуэли Данзаса, поэт, смертельно раненный на дуэли с Дантесом, сказал ему, возвращаясь в повозке после последнего поединка: «Я боюсь, не ранен ли я так, как Щербачев…» Ранен на той самой дуэли 1819 г.
С Руфином Дороховым, сыном генерала, героя 1812 г., поэтом, представьте, и даже драматургом, но человеком «буйного нрава», который, по словам А. В. Дружинина, был «из породы удальцов», воспетых Денисом Давыдовым, Пушкин, пишут, неоднократно кутил, играл в карты и, возможно, встречался и в этом несохранившемся доме. Ибо впоследствии здесь жил родственник Нащокина, сын гофмаршала и камергера, лейб-кирасир и также — картежник и кутила, друг известного авантюриста и дуэлянта Федора Толстого-Американца — Петр Александрович Нащокин и его жена — Анна Михайловна Нащокина (урожд. Еропкина).
От этого «шумного гнезда», поставленного, как говорили тогда, на «широкую ногу», до нас дошло только строение 3 дома 3 (с. п.), где в 1850–60-х гг. жила младшая дочь П. А. Нащокина — музыкантша, композиторша, исполнительница романсов Елизавета Петровна Нащокина, которая в 1852-м вышла замуж за известного прозаика, драматурга (автора более 100 пьес и водевилей), композитора, критика и режиссера Константина Августовича Тарновского (псевдоним Семен Райский и Евстафий Берендеев). Отсюда супруги уедут в Париж, где Е. П. Нащокина прославилась своими романсами, а ее муж — популярными водевилями, о которых наперебой писали французские «Figaro», «Gaulois» и «Presse».
Наконец, здесь, в нынешнем доме № 3/5, в 1950–60-е гг. жил прозаик, драматург и переводчик — Александр Мелентьевич Волков — автор книги «Волшебник Изумрудного города». До этого, до 1954 г., он жил в Наставническом пер., 20, а позже, до 1977 г., жил по адресу: Новопесчаная ул., 19/10 (с.).
89. Гнездниковский Бол. пер., 10 (с.), — дом инженера-строителя Э. К. Нирензее (1914), первая «высотка» города. Здесь, на 1-м этаже, располагался театр Н. Ф. Балиева «Летучая мышь» (с 1914 г.). 21 января 1914 г. в театре чествовали англ. писателя Герберта Уэллса. Б. — М. Горький, В. Я. Брюсов, В. Ф. Ходасевич, Б. В. Савинков, Б. А. Садовской, И. Г. Эренбург, М. А. Кузмин, В. В. Каменский, Л. Н. Столица, Т. Л. Щепкина-Куперник, Н. А. Тэффи, А. Н. Толстой и многие другие. Позже сцена театра принадлежала последовательно театру «Кривой Джимми», с 1924 г. Театру сатиры, с 1928 г. студии Малого театра, с 1930 по 1950 г. — театру «Ромэн».
В этом же доме на последнем этаже в 1917 г. открылся ресторан «Крыша», а в 1920-х гг. на 2-м этаже разместилась русская редакция берлинского журн. «Накануне». В нем сотрудничали: О. Э. Мандельштам, Б. А. Пильняк (Вогау), К. А. Федин, В. П. Катаев, М. А. Волошин, Ю. Л. Слезкин, А. Б. Мариенгоф, Вс. В. Иванов, М. А. Булгаков, В. Г. Лидин (Гомберг), Вс. А. Рождественский, П. В. Орешин, К. И. Чуковский и многие другие. Здесь же размещались редакции журналов «Огонек», «Творчество», «Литературная учеба», издательств «Радуга», «Россия», а с 1934 г. — и издательство «Советский писатель».
Из жильцов этого дома необходимо упомянуть: в 1915 г. поэта и художника Д. Д. Бурлюка и его жену — мемуаристку и издательницу — М. Н. Бурлюк (урожд. Еленевскую), у которых останавливались поэты В. В. Хлебников и В. В. Маяковский. Позже в этом доме жили в разное время: поэты С. А. Есенин, Р. Ивнев, М. А. Тарловский, прозаики Ю. К. Олеша, К. А. Большаков, К. И. Чуковский, Л. Р. Шейнин, Ю. Н. Потехин, прозаик и мемуаристка А. А. Берзинь (псевдоним Ферапонт Ложкин), издатель А. М. Кожебаткин, критик, директор издательства «Искусство» О. М. Бескин, литературовед С. В. Тураев, художники, графики и фотографы В. В. Кандинский, А. М. Родченко и его жена, сценограф В. Ф. Степанова, актриса Ляля Черная (Н. А. Хмелева, урожд. Киселева) и многие, многие другие. Об этом доме и историях, связанных с ним, ныне написано и издано несколько книг.
С этим домом связано множество легенд и реальных историй. По слухам, после постройки этого дома жильцы его стали слышать в квартирах чьи-то незнакомые голоса. С крыши этого первого небоскреба — первого «тучереза», как прозвали его москвичи, — часто прыгали самоубийцы (в частности, так погиб один из сыновей архитектора этого здания). И тогда, по легенде, сюда пригласили Григория Распутина, который «изгнал бесов». Но не легенды, что в этом доме впервые познакомились в гостях у общих знакомых Михаил Булгаков и его третья жена Елена Шиловская, не легенда, что с крыши этого дома били салюты во время войны в честь очередного освобожденного от фашистов города, наконец — истинная правда, что именно здесь, на крыше, снимались сцены из фильмов «Служебный роман», «Курьер», «Место встречи изменить нельзя» и некоторых других.
90. Гоголевский бул., 25, стр. 1 (с. н.), — доходный дом (1889, арх. С. В. Воскресенский). Ж. — в 1895−1896 гг. — в дворовом флигеле, на чердаке — студент, будущий прозаик и драматург Леонид Николаевич Андреев. В Москву из Петербурга переехал в 1894 г. после неудавшейся попытки самоубийства. Это — первое московское жилье классика (все адреса писателя см. в Приложении № 2).
Ныне пишут, что Леонид Андреев был необыкновенно силен физически. Пошел в отца, говорят. Мать писателя рассказывала Чуковскому про своего мужа: «Силач был — первый на всю слободу. Когда мы только что повенчались, накинула я шаль, иду по мосту, а я была недурненькая, ко мне и пристали двое каких-то… в военном. Николай Иванович увидел это, подошел неспешно, взял одного за шиворот, перекинул через мост и держит над водою… Тот барахтается… а я стою и апелицыны кушаю…» Но, несмотря на силу, сам Леонид Андреев, студент, переехав в Москву, выглядел, как отмечали, «обреченным», чувствовалась в нем «какая-то гибель».
«Это был затравленный и робкий человек, скрывавший свою сущность за эффектной маской „великого писателя“, — отметит позже поэт Георгий Иванов. — Он понимал свое ложное положение в „большой литературе“, понимал, кажется, и невозможность изменить его. Больше всего Андреева раздражало, что его „не пускают“ в замкнутый круг писателей-модернистов, к которому его чрезвычайно тянуло. „Но ведь я ваш, я с вами. Я в прозе делал то же, что Брюсов с Бальмонтом в поэзии!..“».
Возможно, поэтому Андреев уже с молодости много пил. Ходили слухи, будто он выпивает «аршин водки», т. е. ставит рюмку за рюмкой на протяжении целого аршина (1 аршин — это 71 сантиметр) и выпивает их без передышки. Позднее и сам он рассказывал Чуковскому, что, будучи московским студентом, бывало, «с пятирублевкой в кармане совершал по Москве кругосветное плавание, т. е. кружил по переулкам и улицам, заходя по дороге во все кабаки и трактиры, и в каждом выпивал по рюмке. Вся цель такого плавания заключалась в том, чтобы не пропустить ни одного заведения…» «Сперва все шло у меня хорошо, — рассказывал Чуковскому, — я плыл на всех парусах, но в середине пути всякий раз натыкался на мель. Дело в том, что в одном переулке две пивные помещались визави, дверь против двери; выходя из одной, я шел в другую и оттуда опять возвращался в первую; всякий раз… меня брало сомнение, был ли я во второй, и т. к. я ч(елове)к добросовестный, то я и ходил два часа между двумя заведениями. Пока не погибал…»
Носил, пишут, поддевку, была тогда у «передовых писателей» мода «одеваться безобразно, дабы видом своим отрицать б у р ж у а з н о с т ь», и однажды, как вспоминал уже Борис Зайцев, «после попойки, в целой компании друзей, таких же фантасмагористов, он уехал… без гроша денег, в Петербург; там прожили они, в таком же трансе, целую неделю… Неудивительно, что… дисциплины он не выносил. Ночь, чай, папиросы — это осталось у него, кажется, на всю жизнь. Иногда он дописывался до галлюцинаций. Помню его рассказ, что, когда он писал „Красный смех“ и поворачивал голову к двери, там мелькало нечто, как бы уносящийся шлейф женского платья…»
Потом, уже в известности, жил в Москве, как «порядочный писатель русский»: поздно вставал, бесконечно распивал чаи «с блюдечка» и говорил о Боге, смерти, о литературе, революции и войне, о чем угодно. «Куря, шагая из угла в угол, туша и зажигая новые папиросы, Андреев, — пишет Борис Зайцев, — долго, с жаром ораторствовал. Говорил он неплохо. Но имел привычку злоупотреблять сравнениями и любил острить. Юмор его был какой-то странный… Не радует…»
А ведь и впрямь — «радостных книг» Андрееву так и не удалось написать… Может, дом этот виноват?.. Ведь мало кто помнит, что через полвека, в 1956–1957 гг., в этом доме поселится, выйдя из бесконечных сталинских лагерей, поэт и прозаик Варлам Тихонович Шаламов — тоже ведь писатель, прямо скажем, «не очень радостный»…
91. Гоголевский бул., 31, стр. 2 (с.), — городская усадьба П. П. Хрущева — А. А. Котлярева (арх. С. В. Соколов и Д. М. Челищев). С 1874 г. — женская гимназия С. Н. Фишер. Здесь, в правом крыле, располагалась с 1882 г. редакция журнала «Москва», с которым сотрудничал, например, молодой Чехов.