Писали, что он окружил себя компанией из самых модных литераторов, художников и режиссеров. Полюбил роскошные застолья, редкие вина, дорогие костюмы. Оставил свою старую супругу, преданную ему еще с дореволюционных времен Анну (сестру, кстати, «товарища по партии» А. А. Богданова-Малиновского), и взял в жены 23-летнюю актрису Наталью Розенель. И властно настаивал на все новых и новых постановках своих пьес («Поджигатели», «Бархат и лохмотья» и др.), где главные роли доставались как раз жене. Ехидный Демьян Бедный злословил потом: «Ценя в искусстве рублики, // Нарком наш видит цель: // Дарить лохмотья публике, / А бархат — Розенель».
И конечно же, любил выступать редактором бесчисленных чужих трудов, сборников, собраний сочинений и пр. Критик и редактор Вяч. Полонский запишет: «Он редактирует все: десятки журналов, обе энциклопедии (литературный отдел в БСЭ и „Литературную энциклопедию“), редактирует собрания сочинений Толстого, Короленко, Чехова, Достоевского, Гоголя, он главный редактор издательства „Академия“, — и еще многих изданий. К сожалению, он везде получает гонорар, но редактировать — времени у него нет. Он как бы обложил налогом редакции и издания… В „Новом мире“ он числился редактором несколько лет. Ничего не делал… Но регулярно, каждый месяц, приходил Сац с доверенностью на получение жалованья…»
В 1929 г. карьера наркома закатилась. Сначала его отправят за границу на лечение (правда, признав «ненужной поездку жены»), а потом, в 1933 г., назначат полпредом в Испанию. Увы, по дороге туда он заболеет и скончается в больнице во Франции. 31 декабря Н. Н. Крестинский, когда-то член Политбюро и тоже — нарком, напишет Сталину, что 1 января в Москву прибудет тело Луначарского и что он не знает, где поставить гроб для прощания — в Доме Союзов или еще где, и надо ли хоронить усопшего в Кремлевской стене. Сталин ответит: «Придется выставить тело в Доме Союзов, а урну замуровать в Кремл. стене».
Это «придется» в устах вождя прозвучит довольно красноречиво… Разве не так?! А сам Крестинский даже не догадывался тогда, что через пять лет, в 1938-м, Сталин поставит его не к стене — к стенке. Расстреляет как врага народа.
Такие были времена, «свидетелем» которых остался и этот дом.
Кстати, в соседнем, перестроенном доме (Денежный пер., 9/6), в доме поручика Поливанова, жил в 1836–1837 гг. — поэт, прозаик, драматург, переводчик и мемуарист, сенатор Степан Петрович Жихарев, член пушкинского «Арзамаса», знакомый, кстати, Пушкина
100. Денисовский пер., 13 (с. п.), — Ж. — в собственном доме, с 1780-х гг., вернувшийся из Петербурга — драматург, поэт и переводчик Денис Иванович Фонвизин. Б. — брат Д. И. Фонвизина, поэт и переводчик П. И. Фонвизин, поэты М. М. Херасков, И. И. Дмитриев, С. Л. Пушкин (отец поэта), художник Ф. С. Рокотов и др.
Фонвизин — москвич по рождению (он родился, провел детство и юность и впервые напечатался в газете в доме родителей — Рождественский бул., 15, увы, утраченном) — большую часть жизни прожил и умер в Петербурге. Но закатные годы жизни провел здесь, по этому адресу.
Первый драматург России — Денис Фонвизин
В Петербург он впервые отправился в 1760 г., как лучший ученик университета, и именно там познакомился не только с Ломоносовым, но и впервые побывал в профессиональном театре.
«Действия, произведенные во мне театром, — вспоминал, — почти описать невозможно: комедию, виденную мною, довольно глупую, считал я произведением величайшего разума, а актеров великими людьми, коих знакомство, думал я, составило бы мое благополучие…» И понятно, что будущий первый драматург России был и горд, и счастлив, когда Екатерина II в ответ на его челобитную разрешила ему приехать в столицу и поступить в 1763-м «переводчиком, капитан-поручья чина» в Иностранную коллегию. По праву напишет потом в первой пьесе «Корион»: «Москва и Петербург довольно мне знакомы, // Я знаю в них почти все улицы и домы…» Но сатириком не по званию, по духу, был еще с детства. «Острые слова мои, — вспомнит, — носились по Москве; а как они были для многих язвительны, то обиженные оглашали меня злым и опасным мальчишкою… Меня скоро стали бояться, потом ненавидеть; и я вместо того, чтоб привлечь к себе людей, отгонял их от себя и словами, и пером…»
Слава богу, что первая комедия его «Бригадир» (1769), московская по содержанию пьеса, была окончена и читана в Москве. Наконец, в Москве жили его близкие: брат Павел и старшая сестра Феодосия, оба поэты и переводчики. У последней, которая была замужем за В. А. Аргамаковым, дальним родственником А. Н. Радищева, драматург и бывал, и, случалось, останавливался (Мал. Дмитровка ул., 18).
«Недоросль», самая знаменитая комедия Фонвизина, также разделила успех между двумя городами: в 1872-м была поставлена в Петербурге, а через год — в Москве. И именно в Москве наш драматург впервые выступил в спектакле и как актер, сыграв роль Скотинина. Это случилось в любительском спектакле в доме Апраксиных (Знаменка ул., 19).
Наконец, здесь, незадолго до смерти, Денис Иванович захотел издавать два журнала: «Друг честных людей, или Стародум» (издание запретит императрица) и журнал «Московские сочинения». Из последней затеи также ничего не выйдет, и — рискну предположить! — может, эти неудачи и подкосили писателя. Видимо, отсюда его, разбитого параличом, увезут в Петербург, где драматург и скончается…
Увы, этого звания — «драматург» — не появится потом на могильном камне писателя. Там будет выбита почти анкетная надпись: «Под сим камнем погребено тело статского советника Дениса Ивановича Фонвизина. Родился в 1745 году, апреля 3 дня. Преставился в 1793 году декабря 1 дня. Жизнь его была 48 лет, 7 месяцев и 28 дней».
101. Дмитровка Бол. ул., 4/2 (н. с.), — с 1802 г. — дом С. А. Раевской, внучки М. В. Ломоносова. Ж. — с 1834 по 1839 г., после ссылки, в семье родителей своей жены Екатерины Петровны Киндяковой — подполковник, участник войны 1812 г., приятель Пушкина и адресат его стихотворения «Демон» Александр Николаевич Раевский.
Раньше, с 1920-х гг., эта улица называлась именем Эжена Потье (с чего бы вдруг, казалось), а с 1937 г. — Пушкинской, хотя домов, где жил поэт, на ней не было и нет. И очень жаль (мне, во всяком случае!), что до нас не дошел дом, стоявший на месте этого нынешнего дома. Ведь в нем жил как раз Раевский — может, самый таинственный персонаж пушкинской биографии, имевший на поэта, как пишут, «огромное влияние».
Е. К. Воронцова
Рисунок А. С. Пушкина
Они познакомились в 1820 г., на юге, куда поэт приехал с семьей Раевских. Александр Раевский, как старший по возрасту, как человек, награжденный в войну с французами «золотой саблей» за храбрость, бравший Париж, не мог не заинтересовать молодого поэта. А кроме того, чуть позже, в 1823 г., в Одессе, живя в доме генерал-губернатора, графа М. С. Воронцова, Раевский влюбится в жену вельможи — красавицу Елизавету Ксаверьевну Воронцову (урожд. Элизу Браницкую) и невольно окажется «соперником» по чувству к ней и Александра Пушкина, также жившего в то время в Одессе.
Пушкин близко сойдется с Раевским и одно время окажется под сильным влиянием его «язвительных речей», вливавших в душу его «хладный яд». О Раевском напишет тогда же стихи — «Демон», «Ангел» и, как предполагают, «Коварность». А «демоническое обаяние» циника и повесы Раевского долго будет преследовать поэта…
Что говорить, родной отец Раевского горько писал про сына: «Я ищу в нем проявления любви, чувствительности и не нахожу их. Он не рассуждает, а спорит, и чем более он не прав, тем его тон становится неприятнее, даже до грубости… У него ум наизнанку… Я думаю, что он не верит в любовь, так как сам ее не испытывает…» А Филипп Вигель, также приятель Пушкина и адресат его шутливых стихов, скажет, что Раевский отличался от всех каким-то «неприязненным чувством ко всему человечеству». Напишет: «В нем не было честолюбия, но из смешения чрезмерного самолюбия, лени, хитрости и зависти составлен был его характер… Наружность его сохраняла еще некоторую приятность, хотя телесные и душевные недуги уже иссушили его и наморщили его чело…», а «демоническая злоба… заставляла его ненавидеть тех, кто делал ему добро, разрушать счастье везде, где он ни замечал его…» Пишут, что Пушкин, беседуя с ним вечерами, «имел позволение тушить свечи, чтобы разговаривать с ним свободнее впотьмах…» Но — о чем? — жутко ведь интересно…
И вот такие они, оба, оказались влюблены в Елизавету Воронцову, которая, кстати, была старше поэта на семь лет, но которую он красиво звал «принцессой Бельветрилль», из-за любви ее к строке Жуковского «Не белеют ли ветрила, не плывут ли корабли…».
Воронцов, муж «принцессы», повел себя благородно, до ревности не опускался и, как утверждают, просил отозвать поэта из Одессы, ибо ему стало известно о готовящемся побеге Пушкина в Турцию. Как было на самом деле, неизвестно, но оба — и Раевский, и Пушкин — считали потом ребенка графини Воронцовой «своим».
Ныне известно, на одном из последних свиданий поэта с Елизаветой Ксаверьевной, в какой-то «романтической пещере» на берегу моря, графиня надела Пушкину на указательный палец золотой перстень с восьмиугольным розово-красным сердоликом, показав при этом на свой, точно такой же. На камне была сделана надпись на иврите: «Симха, сын почтенного раввина Иосифа-старшего, да благословенна о нем память». Как символ исхода. Поэт напишет потом стихи «Храни меня, мой талисман». А сестра Пушкина расскажет позже, что, получая письма с печатью такого же перстня, Пушкин запирался в своей комнате, не выходил и не принимал никого. Этот перстень с мертвой руки поэта снимет потом Жуковский, позже он попадет к его сыну, а тот подарит его Ивану Тургеневу. Тургенев завещает его Полине Виардо, а та, в свою очередь, подарит его Пушкинскому музею, откуда он, в конце концов, будет украден. Но история, образно говоря, уравняет и Пушкина, и графа Воронцова — и тому, и другому поставят в Одессе памятники.