доме № 25, жил три года, до 1917-го, поэт, филолог, философ, драматург, критик и переводчик Вячеслав Иванов, у которого останавливалась поэтесса Вера Меркурьева, а бывали Цветаева, Хлебников, Андрей Белый и Мандельштам.
Но есть на бульваре и занятный «новодел», дом № 16/20, дом Красной профессуры. Вот про него, вернее, про одну только квартиру 45 на 1-м этаже, я и хотел бы рассказать особо.
Здесь, как уже сказано, до 1948 г., жил философ, литературовед и профессор Валентин Асмус и его первая жена Ирина Сергеевна Асмус. Здесь тоже бывала Цветаева, но измученная и бесприютная, в 1940 г. бывали Ахматова, Луговской и Твардовский и многие другие. Но у меня, когда я прохожу мимо, перед глазами все еще подпрыгивает здесь молодой и влюбчивый Пастернак, который с 1930 г. стал у Асмусов почти своим.
В этом доме поэт влюбился в Зиночку Нейгауз, свою будущую вторую жену. И поскольку вся их компания (Асмусы, Нейгаузы и Пастернаки) что ни вечер собиралась здесь, Пастернак как-то в апреле того года, торопясь к этому дому с другом Николаем Вильям-Вильмонтом, подпрыгнул, чтобы заглянуть в окна. Он, вспоминал Вильмонт, «с мальчишечьей прытью подбежал к окну и потом, с наигранной „мужской грубоватостью“, воскликнул, умерив свой гулкий голос: „А Нейгаузиха уже здесь!“» «Неугаузихой» назвал как раз Зиночку, встречи с которой жаждал. Но, застеснявшись непосредственности перед другом, добавил и про жену Асмуса — «и Асмусиха…».
Здесь, в «двух просторных комнатах, расположенных по одну сторону от пустынного, коленчатого коридора», три семьи, подружившись, стали регулярно засиживаться после консерваторских вечеров. Пианист Генрих Нейгауз, профессиональный музыкальный критик Асмус и Пастернак, сам едва не выбравший еще недавно карьеру композитора. Пили, ели, танцевали, слушали новые стихи, потом, под утро, провожали друг друга по пустынным улицам. Здесь встречали 1930 г. «Шумно, бестолково и поэтично», — пишет Вильмонт. И про эти вечера Пастернак писал матери в Берлин: «У нас, нескольких друзей, вошло в обычай после концерта остаток ночи всей компанией проводить друг у друга. Устраиваются обильные возлияния с очень скромной закуской, которую, по техническим условиям, достать почти невозможно». Но главное — здесь, считайте, родилась Лара, главная героиня будущего романа «Доктор Живаго».
Зине Нейугауз (а она была дочерью генерала Еремеева) Пастернак поначалу не понравился. Еще меньше понравились его стихи («я буду писать для вас проще!» — рассмеявшись, пообещал он) и совсем не понравилась жена поэта — художница Женя Лурье. Но зато в Пастернака тайно влюбилась жена Асмуса, Ирина, которая и привела его в этот дом — подошла к нему, незнакомому, на трамвайной остановке и, сказав, что они с мужем «поклонники его», просто пригласила его к себе.
Словом, дом этот станет для поэта почти родным. Здесь он поселится ненадолго, когда решится на развод с Женей (тут, например, в то время он дописывал свою «Охранную грамоту»), здесь остановится в 1943-м, вернувшись из эвакуации, когда его жилье в Лаврушинском окажется «занятым зенитчиками», и, наконец, сюда приведет после войны Анну Ахматову после их триумфального выступления в Колонном зале.
Догадывался ли Пастернак о «чувстве к нему» хозяйки дома — Ирины Асмус? Конечно. Но по своей самовлюбленности раз за разом обижал ее невнимательностью. Так было и в апреле 1946-го, когда привел сюда Ахматову.
В тот вечер Ирина позвала его на свой день рождения. Собрались друзья, родственники, пришел Ираклий Андроников с женой, и все ждали Борю. Одна из актрис, подруга Ирины, вспомнит потом, что посреди комнаты стоял «большой длинный стол, накрытый белой скатертью, украшенный вазами с чудесными, свежими розами, которые Машенька, дочь Ирины, с большим трудом достала для матери… Стол был торжественно уставлен разнообразными закусками, главным образом теми, что любил Боренька. Когда уже решились сесть за стол без него — раздался звонок… Дверь распахнулась, и Борис Леонидович, пропуская Анну Ахматову, крикнул: „Вот кого я привел! Чествуйте ее: она — победительница!.. Имела огромный успех! Ура!“».
Весь вечер, напрочь забыв о новорожденной, он ухаживал за Ахматовой. Посадил ее во главе стола, провозглашал тосты в ее честь, бегал на другой конец стола, чтобы принести Ахматовой новое блюдо, и просил ее читать стихи. Конечно, это стало неожиданным, я бы сказал, непреднамеренным подарком Ирине. Но и обидой. Ведь Пастернак, провожая Ахматову, не только замотал ей голову шарфом и помог надеть боты — нет, он, в поэтической ажиотации, выхватил из вазы розы, поднесенные Ирине ее дочерью, и торжественно, наверное, красиво, вручил их Ахматовой…
Нет, что ни говорите, поэты — люди особые!.. Близнецы… в тучах.
ИМалый Ивановский переулок
126. Ивановский Мал. пер., 4, стр. 1 (с.), — Ж. — в 1910-е гг. — поэтесса, критик, переводчица (Ф. Ницше, К. Фишер и др.), мемуаристка Евгения Казимировна Герцык (урожд. Лубны-Герцык).
Сохранившихся адресов Евг. Герцык в Москве немного (в 1924 г. жила в Мерзляковском, 16; в 1925-м — на Арбате, 25), чаще останавливалась у друзей — у Бердяевых, у подруги по крымскому детству поэтессы и педагога Веры Гриневич (Пожарский пер., 10) или у своей старшей сестры и тоже поэтессы Аделаиды Герцык (Трубниковский пер. 13, и Сверчков пер., 4а). Домов немного, а вот сохранившихся до наших дней трудов и книг этой замечательной женщины осталось немало. «Записные книжки», воспоминания, переписка (последний том «Лики и образы», почти 900 страниц, вышел вот только что — в 2007-м, в котором все об учителях, друзьях, любимых, где что ни имя — легенда Серебряного века).
«Одной из самых замечательных женщин начала ХХ века, утонченно-культурной, проникнутой веяниями ренессансной эпохи» назовет ее Николай Бердяев, многолетний друг Герцык. И то же самое могли бы сказать о ней философы и поэты Вячеслав Иванов, Лев Шестов, Федор Степун, Сергей Булгаков, Иван Ильин, Макс Волошин, Белый, Цветаева, Шмелев, Чулков, Парнок и многие другие. К ней, как к никому другому, подошли бы слова Ахматовой, которую она тоже знала, слова о том, что никаких вообще богатств на свете нет, «кроме отношения к тебе других людей». Вот этим 32-летняя Евгения, поселившаяся здесь в маленькой квартирке, обладала вполне. С деньгами же всю жизнь было много хуже. Родившаяся в бедной польской семье дворянина, она и умрет в умопомрачительной бедности в Курской области в 1944-м, сразу после освобождения земли от немцев.
Обложка книги «Сестры Герцык. Письма»
Здесь же жила уже не просто выпускница Высших женских курсов — состоявшийся критик и публицист. Ведь это она еще в 1905-м буквально восстала против сильнейших тогда, против «кумиров» читающей России Мережковских — напечатала неистовую статью «Бесоискательство в тихом омуте». И она же здесь, перед переходом из лютеранства в православие (30 апреля 1911 г.), мучилась сложнейшими философскими проблемами. Писала: «Разъединение, рознь, одинокость — вот предел несчастий. Страшен отрыв от человеческой, от вселенской жизни, выпадение из нее. Призрачно такое существование. И вдвойне страшнее, не снеся своего одиночества, гнаться за призраком единения жизни — к человеческой толпе…» Понимание этого — вот что привлекало к ней самых незаурядных людей того времени.
«Москва душная и другая, чем Петербург, но тоже тяжелая», — написала отсюда ставшему ей близким еще с 1905 г. мэтру, всесветному учителю, дионисийцу и поэту Вячеславу Иванову. Позже напишет, что он «самый близкий», «встреча всей жизни» ее и что ей всего дороже его строка «сколько нас, пловцов полночных», а через два года, уже в крымском Судаке, который считала своей родиной, кажется, станет и его любовницей.
Так это или нет — неведомо. Но записи в дневнике от сентября−октября 1908 г. предельно откровенны: 28 сентября — «Каждая встреча вызывает острую боль… Только вечером перед сном его приход, как легкое милующее дуновение, ласка такая разная каждый раз и святая…» 30 сентября: «Вчера ночью играли Крейцерову сонату и пили вино — так встретили мое рождение. Потом Вячеслав лежал в кровати, я лежала, прижавшись к нему, мы молча гадали в зеркало…» 5 октября: «Было мне беззаботно-весело, я сидела у него на постели и качалась, и шептала ему на ухо в золотые горячие колечки его, и он целовал меня и говорил, что любит… Я сказала: „Как сладко изменять вам“, а он, улыбаясь: „Лидия часто это говорила“» (Лидия Зиновьева-Аннибал, первая жена Вяч. Иванова, скончавшаяся к тому времени. — В. Н.).
Через пять лет Герцык приедет к Иванову в Рим, где он поселился со своей новой семьей, и… разочаруется в любви. «Всегда погасший взгляд, этот голос, отвыкший полно звучать и звенеть, и мелочная, почти стариковская придирчивость… скука и потребность быть наполненным… Это я без любви увидела холодными глазами, почти изумляясь, что он заставлял меня страдать… Бедный! — трудно, когда нужно симулировать, что богат, что счастлив…»
Увы, похвастаться «отношением других людей к себе» Вяч. Иванов не сможет уже до конца жизни. Ведь Бердяев назовет «Вячеслава Великолепного» «деспотом» в обращении с людьми и даже «вампиром», а Ахматова, как раз автор слов о единственном богатстве человека, отметив «лукавство» Иванова в обращении с людьми, назовет его, почти по Библии, — «ловцом человеков».
Сама Евгения замуж так и не выйдет. От рода Герцыков останутся лишь потомки ее старшей сестры Аделаиды. Они и сохранят литературное наследство сестер.
КОт Каланчёвской улицы до Курсового переулка
127. Каланчевская ул., 4/2 (с.), — Ж. — с 1928 по 1930 г. — актриса театра и кино, последняя возлюбленная Маяковского, мемуаристка Вероника Витольдовна Полонская и ее муж, актер МХАТа — Михаил Михайлович Яншин.
Вот у этого дома, прохожий, притормози! Сюда, на рассвете 14 апреля 1930 г. (по одной версии — в три ночи, по другой — в пять), подошла небольшая, с виду подгулявшая, компания. Провожали девушку, молоденькую, 21 год всего, «прелестную, белокурую, с ямочками на розовых щеках». А уже в восемь утра сюда подъехало такси, и один из недавних провожатых, попросив шофера подождать, поднялся в 17-ю квартиру.