Последняя любовь В. В. Маяковского — актриса Нора Полонская
Это был Маяковский в свой последний в жизни день. Он заберет из дома ту, которую провожал пять часов назад, и увезет ее в комнатку на Лубянку, где жил. В начале одиннадцатого выстрелит себе в сердце и, как сразу решат, именно из-за «прелестной и белокурой» девушки — из-за актрисы МХАТа Норы Полонской, которая и жила на Каланчевской со своим мужем, тоже актером — Михаилом Яншиным.
За два дня до этого поэт, который был бешено влюблен в Нору, поссорился с ней. Он требовал ее развода с Яншиным, настаивал, чтобы она «бросила театр» и переехала к нему, а она, напротив, все больше склонялась к «разводу» с ним. «Он… был мрачен, молчалив, нетерпим, — напишет она потом в книге „Последний год“. — Я была… беременна от него. Делала аборт, на меня это очень подействовало психически, так как я устала от лжи и двойной жизни…» А разговоры по телефону? — пишет она про этот дом. «Телефон был в общей комнате, я могла отвечать только — „да“ и „нет“… Родственникам мужа это казалось очень странным, они косились на меня… Я жила в атмосфере постоянных скандалов и упреков со всех сторон…» И после очередной бурной сцены, когда она «почувствовала, что отношения дошли до предела», она попросила его оставить ее. «Мы расстались во взаимной вражде. Это было 12 апреля…»
Как Маяковскому удалось 13 апреля уговорить ее встретиться вечером у Катаева — неведомо… Известно, что поэт позвонил ей в театр, сказал, что ему очень плохо и что он упомянул ее в письме к правительству, так как считает ее «своей семьей». «Вы не будете протестовать?» — спросил. Она пропустила вопрос мимо ушей… Но ей стало жаль его, гриппозного, раздраженного, несчастного, и она согласилась увидеться у Катаевых. Меньше суток оставалось до его самоубийства. Он и к Катаеву (Мал. Головин пер., 12), где собралась резаться в карты и пить рислинг небольшая компания, пришел с пистолетом в кармане. Но к картам за весь вечер не притронулся — он, сидя на корзине из-под белья, покрытой медвежьей шкурой, яростно перебрасывался через стол записками к Норе, сначала на блокнотных листках, а потом на обрывках разломанной картонной коробки от шоколада. «Картонные квадратики летали через стол над миской с варениками туда и обратно», — запомнит Катаев. Потом поэт вызвал Нору в соседнюю комнату. Нора пишет, что села рядом с ним в кресло, погладила по голове. Он же прорычал: «Уберите ваши паршивые ноги». «Но… если в начале вечера я возмущалась В. В., была груба с ним… теперь же чем больше он наносил мне самых ужасных, невыносимых оскорблений, тем дороже он мне становился… Но нежность моя раздражала его и приводила в неистовое исступление. Он вынул револьвер. Заявил, что застрелится. Грозил, что убьет меня. Наводил на меня дуло…»
«В третьем часу ночи главные действующие лица и гости — всего человек десять — стали расходиться, — пишет Катаев. — Маяковский торопливо кутал горло шарфом, надевал пальто, искал палку и шляпу, насморочно кашлял… В передней была обычная суматоха, толкотня, назначение свиданий, неразбериха кашне, шапок, пальто, кепок… Слышу трудное, гриппозное дыхание Маяковского. — Вы совсем больны. У вас жар!! Останьтесь, умоляю. Я устрою вас на диване. — Не помещусь…» Другой свидетель напишет: «Начало светать. Мы пешком направились по Головинскому, Уланскому и Садовой-Спасской в сторону Басманной улицы…»
Комната в квартире на Лубянке, где застрелился В. В. Маяковский
Все, что произошло утром в комнате поэта на Лубянке, и известно, и по-прежнему неизвестно. В «Уголовном деле № 02–29» следователь Сырцов записал со слов Полонской: «Он все время был навязчив, и чтобы я сказала ему окончательно о своем решении, что и произошло 13 апреля тек. года при встрече, т. е. что я его не люблю, жить с ним не буду, так же как и мужа бросить не намерена… Просил меня, чтобы я с ним осталась жить хотя бы на одну-две недели. Я ему ответила, что это невозможно, так как я его не люблю…» На допросах опровергла себя же дважды. Одному (Агранову) сказала, что Маяковский направил на нее револьвер, она-де испугалась, что он убьет ее, закричала, выбежала в переднюю, захлопнула дверь и, когда спускалась по лестнице, услышала выстрел. Другому следователю сказала: «Я ответила, что люблю его. Буду с ним. Но не могу остаться здесь сейчас. Я знаю, что Яншин меня любит и не перенесет моего ухода в такой форме… И театр я не брошу… Он спросил: „Значит, пойдешь на репетицию?“ — „Да, пойду!“ — „И с Яншиным увидишься?“ — „Да“. — „Ах так?! Ну, тогда уходи. Уходи немедленно. Сию же минуту…“».
Наконец, Фаина Раневская, которая не только хорошо знала Нору, но входила в круг актрис-однокурсниц Норы, на старости лет скажет: «В десять она оделась и буквально оттолкнула его, на коленях умолявшего бросить театр и остаться. „Уйдешь — больше меня не увидишь!“ — крикнул ей вслед поэт. „Ах, оставь, Володя, эти театральные штучки, — сказала она якобы уже в дверях, — не к лицу тебе они!..“»
Вот и все. Досказать остается малость. В письме правительству, оставленном Маяковским, Полонская действительно названа «членом его семьи». Но ей от него не достанется ничего — все уйдет Брикам и малая часть — сестрам поэта. С Яншиным Нора разведется. Но тем, кому интересна ее дальнейшая жизнь, сообщу: после Каланчевской она будет жить еще по четырем адресам (Страстной бул., 4; Пушечная ул., 5; Бол. Кисловский пер., 8 (н. с.); и до 1980-х гг. — на ул. Гарибальди, 30, корп. 2).
А скончается в 1994 г. в Доме ветеранов сцены (ш. Энтузиастов, 88).
128. Калошин пер., 6, стр. 1 (с.), — Ж. — в 1960-е гг. — критик, историк кино, сценаристка (фильм «Обыкновенный фашизм», совм. с М. И. Роммом и М. И. Ханютиным, и многие другие), культуролог Майя Иосифовна Туровская. Позже, с 1992 г., будет жить в Мюнхене.
А в 1999 г. в этом же доме, в квартире № 66, жил до первого ареста в 2001-м — поэт (12 сборников стихов), прозаик (автор 19 романов), драматург, публицист, политический деятель, депутат и «возмутитель спокойствия» Эдуард Вениаминович Лимонов (наст. фамилия Савенко). Здесь же была «штаб-квартира» его запрещенной в России Национал-большевистской партии (НБП, основана в 1993 г.). Организатор и редактор газеты «Лимонка», автор оппозиционных проектов 2000-х гг. «Другая Россия», «Марш несогласных», «Национальная ассамблея», «Стратегия 31» и др.
Поэт, прозаик, политик — Эдуард Лимонов
Кем только не был Лимонов в прошлом! Грузчик, монтажник-высотник, строитель, сталевар, шахтер, обрубщик, книгоноша, портной. Джинсами, которые он шил ради заработка в 1960-х, до эмиграции, «снабдил», например, и скульптора Неизвестного, и самого Окуджаву. А псевдоним «Лимонов» ему придумал художник-карикатурист Вагрич Бахчанян. Но мало кто помнит ныне, что, оказавшись в Нью-Йорке, он не только написал в 1976 г. свой первый роман «Это я — Эдичка», но, публикуя обличительные статьи «против капитализма и буржуазного образа жизни», вызывался и допрашивался в ФБР. А однажды приковал себя наручниками к подъезду «New York Times», требуя публикаций своих статей. Тернист, тернист был его путь в литературу…
Говорят, был пунктуален «до безобразия» — скандалы из-за этого устраивал не только друзьям, но членам его партии — «нацболам», которые приходили сюда заранее, чтобы в назначенный час позвонить в квартиру. Квартирка, кстати, была малюсенькой, он жил здесь с пятой, гражданской женой, несовершеннолетней девушкой Настей (Анастасией Лысогор. — В. Н.), которая была острижена наголо и которую «вождь» пытался (впрочем, безуспешно), «ввести в литературу». Но главное, квартира Лимонова оказалась связанной с другой, почти «легендарной литературной историей». Ее поведала Татьяна Набатникова, писательница, которая «как на работу», да просто — на работу, ходила сюда. Лимонов, к слову, так и не узнал, что она сама была прозаиком.
«Я тогда работала в московском отделении издательства „Лимбус Пресс“, а наш вождь и учитель Константин Тублин вознамерился вернуть Лимонова из политики в литературу и заказал ему книгу, — вспомнит после кончины Лимонова Набатникова. — Лимонов запросил 10 тысяч долларов — 5 аванс и 5 по одобрении рукописи, которую обязался написать за один месяц…
Рукопись он сдал ровно через месяц, это была „Книга мертвых“, — пишет Набатникова. — Была, естественно, одобрена, но также естественно в кассе издательства не было денег расплатиться с автором… Костя Тублин посмеивался, говоря мне: „Хочешь, чтоб все было так же красиво, — отдай ему свои!“ И в назначенный день я принесла Лимонову 5 тысяч новеньких хрустящих долларов. Госдеп тогда завалил Москву свежеотпечатанным тиражом валюты для „демократических преобразований“, и она еще не успела пообветшать. С этими девственными долларами Лимонова потом и арестовали на Алтае. Родное издательство возвращало мне эту сумму по частям довольно долго, и она разошлась, как водится, на что попало… А с „Книгой мертвых“ я провела одну счастливую ночь перед тем, как она ушла в печать. Я ее „ёфицировала“, то есть проставила все буквы ё в рукописи… Первый тираж моментально разошелся, а Лимонову понравилось работать с нами, и он предложил написать еще одну книгу. Это была „Охота на Быкова“ (был такой красноярский бизнесмен с „уголовной подкладкой“. — В. Н.). Тублин уменьшил гонорар вдвое и выплатил его, но про рукопись сказал: „Печатать не будем, плохая“. И тут Лимонова хватают и сажают в Лефортово. Тублин начинает публиковать „Охоту на Быкова“ по главам в газетах и запускает книгу в производство. Мы хихикали, — заканчивает Набатникова. — „Ты же говорил, плохая!“ И Костя подмигивал: „Уже стала лучше“…»
Да, Лимонова арестовали в этой квартире, но вот, если хотите, «литературный кунштюк». Эту же квартиру снял позже на полгода, не ведая о Лимонове, просто «по объявлению», еще один современный писатель, актер и, по счастью, живой ныне — Григорий Михайлович Служитель. Говорят, здесь написал свой известный ром