ан «Дни Савелия».
«За день до того, как съехать, — вспоминал Григорий Служитель, — разговорился с соседом. Когда узнал, что в моей квартире жил когда-то Лимонов, у меня, что называется, ноги подкосились…»
Что ж, остается добавить, что деньги, которые Набатникова беззаветно отдала на «алтарь великой литературы», она копила, по ее признанию, на машину… А сама «история» и дома, и «Книги мертвых», и «Кота Савелия», ну просто не может не войти в «анналы». Не правда ли?
129. Камергерский пер., 2, — до 1812 г. — дом камергера, князя С. М. Голицына, по званию которого и был назван переулок.
В современном доме, построенном на этом месте (с., мем. доски), расположился кооперативный дом «Крестьянской газеты им. Л. Б. Красина» (1931 г., арх. Е. С. Чернышев).
Дом № 2 по Камергерскому переулку
Ж. — поэт Николай Николаевич Асеев (Штальбаум) (мем. доска), а в 1931 г. — Андрей Платонович Платонов (Климентов). В этом доме также жили: Ю. К. Олеша (1930–40-е гг.), Л. Н. Сейфуллина (мем., доска) и ее муж, прозаик В. П. Правдухин, К. Л. Зелинский, В. Т. Кириллов, П. И. Замойский (Зевалкин), В. А. Сутырин, В. В. Вишневский, Э. Г. Багрицкий (Дзюбин) и его сын, поэт Всеволод Багрицкий, М. С. Шагинян (Шагиньянц), М. А. Светлов (мем. доска), В. М. Инбер (Шпенцер), И. П. Уткин, Дж. Алтаузен (А. Я. Алтаузен), Ю. Н. Либединский и его жена, писательница Л. Б. Либединская, Л. А. Кассиль, А. Г. Малышкин, Б. Я. Ясенский (В. Я. Зисман), Б. Н. Агапов, А. П. Селивановский, И. И. Юзовский (Бурштейн), Я. З. Шведов, В. П. Ильенков, С. А. Радзинский (Уэйтинг-Радзинский), Б. Иллеш, А. Гидаш, К. Г. Локс, Е. А. Хазин (брат жены О. Э. Мандельштама, у которого останавливался в конце 1930-х О. Э. Мандельштам), позднее жили — поэтесса Н. Н. Матвеева (наст. фамилия Матвеева-Бодрая), писатель В. Н. Крупин, киносценарист Э. А. Хруцкий и многие другие.
130. Камергерский пер., 6/5, стр. 3 (с. н.), — один из доходных домов Синодального ведомства (1897, арх. И. Г. Кондратенко). Ж. — в 1886 г. — художник, фотограф, владелец магазина фотопринадлежностей Фелициан Иванович Ходасевич и его жена Софья Яковлевна Ходасевич (урожд. Брахман). Здесь 16 мая 1886 г. родился их сын — поэт, прозаик, критик, историк литературы, пушкинист, переводчик и мемуарист Владислав Фелицианович Ходасевич.
Дореволюционную фотография Камергерского переулка
Нарядный, всегда веселый и изящный Камергерский — может, один из самых литературных переулков Москвы. Кого здесь только не было, кто здесь только не жил за четыре минувших века! Даже если исключить угловые дома с Тверской и, в противоположной стороне, дома, граничащие с Большой Дмитровкой.
Здесь истоптал мостовую вдоль и поперек Антон Чехов, чьи пьесы не раз впервые ставились во МХАТе (недаром уже в наше время ему установили здесь ростовой памятник). Здесь жил, вообразите, Юрий Живаго, герой романа Пастернака «Доктор Живаго» (исследователи называют два предполагаемых дома его обитания — доходный дом 1/16 и также угловой дом 5/7, стр. 1). Где-то в них, на 2-м этаже и горела в окне та свеча, и падали на пол два башмачка, и откуда Юрий Живаго и ушел в свой последний перед смертью день. Наконец, о самом переулке ныне написан даже роман (2008), который так и называется «Камергерский переулок», причем написал его бывший мой коллега — журналист «Комсомольской правды» и довольно известный прозаик Владимир Орлов.
Вот тот же, к примеру, доходный дом А. Г. Толмачевой (№ 1/16), та его часть, которая выходит в переулок. Он был выстроен в 1891-м на месте стоявшего здесь когда-то дома матери публициста и философа Юрия Самарина, которому именно здесь Михаил Лермонтов, в свой последний приезд в Москву, вручил рукопись стихотворения, почти поэмы «Спор» (1841). А позже, уже в бывшем толмачевском доме, в 1920-х гг. открылось кафе «Десятая муза», где бывали Есенин и Мариенгоф, Маяковский и Бурлюк, Брюсов и Эренбург.
Рядом, на месте нынешнего МХАТа (Камергерский пер., 3), располагалась когда-то усадьба князей Одоевских, где в 1822–1826 гг. жил двоюродный внук хозяина дома — прозаик, музыковед, композитор Владимир Одоевский. Здесь по субботам он собирал литературно-философский кружок «Общество любомудрия», который посещали Грибоедов, Веневитинов, Иван Киреевский, Шевырев, Мельгунов и др. Память о Грибоедове, кстати, «жила» в этом доме и годы спустя, ибо новый хозяин дома с 1851 г., некто С. А. Римский-Корсаков, был женат на кузине автора «Горя от ума», Софье, которая, пишут, послужила ему когда-то прообразом главной героини его комедии. Ну а позднее здесь, в перестроенном здании, был открыт Лианозовский театр, затем, в 1880-х, Русский драматический театр Ф. Корша, потом Оперный театр С. Мамонтова (1885–1888) и эстрадный театр Ш. Омона. А в 1902 г., в перестроенном арх. Ф. Шехтелем доме, открылся Московский художественный театр, основанный К. Станиславским и В. Немировичем-Данченко.
Про писателей, чьи пьесы ставились здесь, я и не говорю — от Льва Толстого и Чехова до Алексея Толстого и Булгакова. А там, где ныне музей МХАТа (Камергерский пер., 3а, стр. 2), в годы Первой мировой и революции 1917 г. располагался сначала военный госпиталь, в котором трудилась молоденькая поэтесса Надежда Вольпин в пору своей влюбленности в Есенина (он и встречал ее здесь, у дверей, в 1918-м), а позднее, уже в 1920-х гг., в литкружке общежития рабфака им. М. Н. Покровского занимался, представьте, молодой М. Шолохов. Да и музеем МХАТа руководил с 1923 по 1952 г. писатель Н. Д. Телешов. Кругом — литература.
Что ни дом тут, то подарок читателям. В сохранившемся доме напротив музея (Камергерский пер., 4, стр. 1), в лучшей тогда московской гостинице Шевалье, жил, вернувшись из ссылки в 1857-м, декабрист Иван Пущин, дважды останавливался Лев Толстой (он описал эту гостиницу в повести «Казаки»), жили поэты Афанасий Фет и Николай Некрасов, прозаик Дмитрий Григорович и даже, в 1860-м, французский писатель Теофиль Готье. А кухня у Шевалье была так хороша, что сюда заходили отобедать и Чаадаев (последний раз в день перед своей кончиной), и драматург Островский, помянувший гостиницу в пьесе «Не сошлись характерами», и прозаик Николай Павлов с женой — поэтессой Каролиной Павловой. Наконец, в доме № 5/7, в «коммуналке» жены Галины Носовой, жил три года, до 1977 г., поэт, прозаик, драматург, автор поэмы «Москва — Петушки» Венедикт Ерофеев. Я уж не говорю про «Артистическое кафе», которое существовало прямо напротив главного входа во МХАТ, куда в 1960-е гг. захаживала вся литературная «богема» того времени, даже Булат Окуджава.
Но вот дом, у которого хотелось бы остановиться особо, — это, конечно, дом № 6/5, стр. 3, дом, в котором родился один великий человек России и умер в 1953 г. — другой. Впрочем, родившийся здесь в 1886 г. поэт Владислав Ходасевич тут тоже чуть не умер в младенчестве.
Отец поэта был то ли польским, то ли литовским дворянином. Вторая жена поэта клялась потом: она «видела документы деда, носившего фамилию Масла-Ходасевич, с дворянским гербом». Отец учился в Академии художеств, до старости упорно сидел за мольбертом, делая копии с картин, что, впрочем, не помешало ему открыть как раз в этом доме первый в Москве магазин фотопринадлежностей. Затейливый коктейль, не правда ли: художник и торгаш? Да и мать, еврейка чистых кровей (ее отец был составителем «Книги Кагала»), породнившаяся с поляком, тоже — та еще «смесь». Если учесть, что ей было за 40, когда родился Владя (а он был шестым ребенком ее — три брата и две сестры), а отцу — за 50, то неудивительно, что дитя росло умненьким. Гены! Потом, в гимназии, учился так хорошо, что «шел на медаль». Но не получил ее, и знаете из-за чего — из-за «развращающего влияния на товарищей» — из-за «язычка» язвительного. А ведь Бог шельму метил, ведь как раз из-за языка поэт едва не умер, родившись в этом доме.
Он был еще грудным, когда на языке его образовалась опухоль. Из-за нее младенец отказывался есть, и кормилицы его уходили: «не жилец». Выкормила новая кормилица — тульская крестьянка Елена Кузина, а спас Смит, врач-англичанин, сообразивший прижечь опухоль ляписом. На языке, правда, навсегда осталось затвердение, «заплатка» — как знак на будущее. По счастью, на дикции поэта она не отразилась. Но, образно говоря, «отразилась» в стихах. Ведь именно Кузиной он посвятит один из лучших своих стихов. Помните? «И вот, Россия, „громкая держава“, // Ее сосцы губами теребя, // Я высосал мучительное право // Тебя любить и проклинать тебя…»
Удивительно, но когда Ходасевичу станет «нечем дышать» в советской стране и он, вместе с будущей третьей женой Ниной Берберовой решится на побег на Запад, он этот стих потеряет. Он был дорог и ему, и Нине, ведь когда он в компании поэтов читал эти строки, его почти сразу просили прочесть еще раз, и — поразительно! — никто и ничего не хотел читать своего после. Боялись сравнения.
Так вот, это стихотворение найдется, но уже в Берлине. Берберова вспомнит потом: он, еще в Петрограде, в 1922-м, «пошел покупать на Сенной рынок калоши, продал для этого только что полученные из Дома ученых (Кубу) селедки. Впопыхах купил калоши на номер больше, чем надо, засунул в них черновик стихотворения и пошел ко мне. Через год черновик нашелся в калоше, — заканчивает она и не без гордости добавляет: — Он у меня хранится до сих пор…»
Кстати, в этом стихотворении были слова и про «язык». Не про «язык с заплаткой» — а про язык, который русский поэт Ходасевич сохранил до конца жизни. «В том честном подвиге, в том счастье песнопений, // Которому служу я каждый миг, // Учитель мой — твой чудотворный гений, // И поприще — волшебный твой язык…»
С Камергерского Ходасевичи уже осенью съедут. Будут жить в двух шагах отсюда, в не сохранившемся ныне