и ее муж, И. С. Черноуцан (у М. И. Алигер останавливалась А. А. Ахматова), И. И. Анисимов, М. Л. Анчаров, В. Е. Ардов (у жены которого останавливалась А. А. Ахматова), Н. С. Атаров, А. Н. Афиногенов, А. Л. Барто (урожд. Волова, потерявшая здесь сына, которого сбила машина), М. И. Белкина, В. Н. Билль-Белоцерковский (Белоцерковский), Д. Д. Благой, М. С. Бубеннов, Н. Е. Вирта (Карельский), В. В. Вишневский, Вечорка Татьяна (урожд. Т. Н. Ефимова, в замужестве — Толстая), В. А. Герасимова, Ф. В. Гладков, М. С. Голодный (Эпштейн), Л. И. Графова (Аксенова) и Э. Графов, Н. М. Грибачев, В. М. Гусев, В. В. Ермилов, А. А. Жаров, Вс. В. Иванов, И. А. Ильф (Файнзильберг), В. М. Инбер, В. А. Каверин (Зильбер), Э. Г. Казакевич, В. В. Казин, В. П. Катаев, В. П. Кин (Суровикин), В. Я. Кирпотин, С. И. Кирсанов (Кортчик), В. М. Кожевников, В. К. Кожинов, А. Д. Коптяева, Б. С. Лавренев (Сергеев), Е. Л. Ланн (вместе с женой, которая в этом доме покончила с собой), Б. М. Лапин, Ю. Д. Левитанский, И. Г. Лежнёв (Альтшулер), Ю. Н. Либединский и Л. Б. Либединская (урожд. Толстая), В. А. Луговской, Ю. А. Лукин, И. К. Луппол, Н. Н. Ляшко (Лященко), А. С. Макаренко, А. Г. Малышкин, Е. Ю. Мальцев, Г. М. Марков, П. Ф. Нилин, Л. В. Никулин (Окольницкий), И. А. Новиков, Л. С. Овалов (Шаповалов), Ю. К. Олеша, Л. И. Ошанин, П. А. Павленко, Ф. И. Панферов, Н. В. Панченко, Б. Л. Пастернак (у которого останавливалась А. А. Ахматова), К. Г. Паустовский, А. А. Первенцев, Е. Н. Пермитин, Е. П. Петров (Катаев), Н. Ф. Погодин (Стукалов), М. П. Прилежаева, М. М. Пришвин, Б. С. Рюриков, И. Л. Сельвинский, С. Н. Сергеев-Ценский (Сергеев), Роман Сеф (Р. С. Фаермарк), В. Н. Соколов, А. К. Тарасенков, К. А. Тренев, И. П. Уткин, К. А. Федин, В. Г. Финк, К. Я. Финн (Финн-Хальфин), И. Л. Френкель, В. А. Чивилихин, К. Г. Шильдкрет, В. Я. Шишков, В. Б. Шкловский (у которого в 1937–1938 гг. останавливался поэт, прозаик О. Э. Мандельштам и его жена — Н. Я. Мандельштам-Хазина), С. П. Щипачев, И. Г. Эренбург, И. И. Юзовский (Бурштейн), А. Я. Яшин (Попов-Яшин).
В этом же доме жили немецкий поэт И. Бехер (с 1935 по 1945 г.), польский поэт, журналист, гл. редактор журнала «Интернациональная литература» С. Р. Станде, китайский писатель и поэт Сяо Сань (в СССР был известен как Эми Сяо; наст. фамилия и имя Сяо Цжычжан) и многие другие.
Впрочем, к моменту заселения этого престижного здания рвачество среди «инженеров человеческих душ», о котором предупреждал перед смертью редактор «Нового мира» Вяч. Полонский, приобретало просто гигантские размеры. «Писатели, — заносил в дневник Полонский, — зарабатывают больше, чем писатели в любой стране… За ними ухаживают… Недавно выдали 70-ти писателям, во‑первых — пайки: икра, колбаса, всякая снедь из совнаркомовского кооператива, все, чего лишены простые смертные. Сверх того — по ордеру на покупку вещей на 300 руб. — по дешевой цене. Многие получили квартиры в кооперативном доме писателей, то есть выстроенном на деньги правительства. Леонов зарабатывает тысяч до 50-ти в год, Пильняк — не меньше. Никифоров, — пролетарский писатель, немногим меньше… Но несмотря на это — все они недовольны… Отвратительная публика… Они заражены рвачеством. Они одержимы мещанским духом приобретательства… Все они собирают вещи, лазят по антикварным магазинам, „вкладывают“ червонцы в „ценности“…»
Увы, это было правдой. Об этом писал М. Булгаков, это беспощадно высмеивала М. Цветаева, над этим и позже издевалась в мемуарах вдова Мандельштама — Надежда. Но дом устоял. В нем и ныне 90 % квартир занимают поэты, прозаики, публицисты.
148. Лебяжий пер., 1 (с.), — доходный дом Г. Г. Солодовникова. Здесь дважды, в 1913–1914-м и в 1917 г., снимал комнату начинающий тогда поэт Борис Пастернак.
Дом знаменитый. Его, в двух шагах от Кремля, строил правнук Николая Гончарова (отца Натальи Гончаровой-Пушкиной) и — отец художницы Натальи Гончаровой — Сергей Михайлович Гончаров. Сам он, крупный представитель московского модерна, живя в собственном доме (Бол. Палашевский пер., 7), построил в Москве больше 30 домов. А именно этот дом, с майоликами Врубеля и Васнецова под самой крышей дома, закончил в 1914-м.
А в 1913 г. здесь впервые появился, чтобы снять комнату на последнем этаже, довольно странный юноша с нескладной фигурой, легкой, почти женской, но прихрамывавшей походкой, с толстыми губами «медного отлива» и сверкавшими на лице белками глаз. Боря Пастернак! Ушел из крикливой, доброй, нервной еврейской семьи, где царили надрыв, слезы, валерьянка. «Скандал утром, — пишет его отец. — Желание настоять на своем. Больше жить вместе невозможно…» А сын его просто выл: «Мама милая, я гибну… и мне ясно, что все это чуждое мне благополучие, благодушие… — увеличивающаяся гибель. Пока не поздно, я верну себя себе…» И — ушел. Снял комнату здесь, где одна девушка «как с полки» достала его жизнь и пыль «обдула». Так сочинит стих про каморку со спичечный коробок, где окно смотрело прямо на Кремль.
Кстати, потом назовет по-настоящему «счастливыми» 1913 и 1917 гг., как раз те, когда с перерывом, но в одной и той же комнатенке, жил в этом доме. А счастья всего и было, что в табачном дыму, дурея от крепкого чая, он писал здесь стихи и спорил по ночам с поэтами Асеевым, Бобровым, которого звали тогда «русским Рембо», с молодыми философом Дурылиным и литератором Костей Локсом. Последнему, к слову, посвятит «Февраль», первый из известных стихов своих, и именно про Локса скажет: он научил его писать прозу. А с Юлианом Анисимовым, поэтом и ярым антисемитом, именно тут долгой бессонной ночью ждал дуэли. Из-за антисемитизма! Дуэль не состоялась, ибо Анисимов неожиданно церемонно извинится! Но стреляться должны были 29 января, в день рождения Пастернака и — в день смерти Пушкина.
Я был в его комнате, поднимался под крышу. И вспоминал его жизнь. Отсюда в старом синем плаще он бегал к «синим оковам», к сестрам Синяковым, где влюбился в Надю, отсюда ездил в Петроград, к двоюродной сестре Оле Фрейденберг, в которую был перманентно влюблен, отсюда ходил, прихрамывая (он повредил ногу, упав с лошади в детстве), давать уроки и к сыну поэта Балтрушайтиса Жоржику (Покровский бул., 4/17), и на Воронцово поле к «Бубчику», отпрыску фабриканта Саломона (Воронцова Поля ул., 8), и к «привязчивому мальчику» Вальтеру, сыну Морица, владельца крупных магазинов (Пречистенка, 10). Но главное, сюда, правда уже в 1917-м, к нему забегала стройная девушка в черной шубке — Лена Виноград, дочь присяжного поверенного, которая и достанет его жизнь «как с полки»…
Ей было 20, она была кузиной братьев Штихов, его друзей, и перебралась с родителями в Москву из Иркутска. Жила с ними в Хлебном (Хлебный пер., 30), куда поэт провожал ее, и училась на каких-то курсах. Из-за Лены он чуть не ляжет на спор на рельсы под Софрино. Хотя страшную любовь к ней, «нездоровую, умопомрачительную», он, кажется, выдумает. В стихах про Лену и про комнату в Лебяжьем напишет: «Из рук не выпускал защелки, ты вырывалась, и чуб касался чудной челки, и губы — фиалок…» Но она, трезвая, скажет потом: все было не так. «Я подошла к двери, собираясь выйти, но он держал дверь и улыбался, так сблизились чуб и челка. А „ты вырывалась“, — продолжит, — сказано слишком сильно, ведь Борис Леонидович по сути своей был не способен на малейшее насилие, даже на такое, чтобы обнять девушку, если она этого не хотела. Я просто сказала с укором: „Боря“, и дверь тут же открылась…»
Поэт — мир воображаемый! «Вы неизмеримо выше меня, — захлебывался он в письмах к ней. — Когда Вы страдаете, с Вами страдает и природа, она не покидает Вас, так же как и жизнь, и смысл, и Бог…» Увы, Лена выйдет замуж за владельца мануфактуры и переживет поэта на 27 лет. Но вот ведь штука: счастливой, кроме как в стихах его, уже не будет.
Они с Леной увидятся еще раз, когда он переберется жить к приятелю, журналисту Давиду Розловскому (Сивцев Вражек, 12). Тогда, в ноябре 1917-го, даже выходить на улицу стало опасно, «постовые открывали вдохновенную стрельбу из наганов, и многие гибли от шальных пуль…». То-то удивится поэт, когда к нему забежит Лена. Вот тогда, в сумерках, не зажигая огня, наигрывая ей что-то на рояле, он, между прочим, и скажет: жизнь скоро наладится, и в торговых лавках на Охотном снова будут висеть зайцы. Ошибся, зайцев в Охотном никто не увидит уже. Но революцию примет восторженно. Как мальчишка — землетрясение. Да что там, через 20 лет, в 1936-м, будет с жаром говорить одному критику: «Я хочу быть советским человеком…» Все должны жить как все — это кредо, и потому революция, которая, по его словам, вырезает все лишнее, — есть «великолепная хирургия». Он не знал еще, что, когда напишет два этих слова про «хирургию» в романе «Доктор Живаго», лишним станет и сам, и его с улюлюканьем и самого «вырежут» из жизни. Цена иллюзий поэта: и любовных, и социальных…
149. Ленинский просп., 82/1 (с.), — Ж. — в 1959 г., в коммунальной квартире — поэт, прозаик и философ Даниил Леонидович Андреев (сын писателя Л. Н. Андреева) и его вторая жена — художница и мемуаристка Алла Александровна Андреева (урожд. Бружес, в первом замуж. Ивашёва-Мусатова).
Здесь провел свои последние дни один из самых оригинальных умов ХХ в., поэт и мыслитель Даниил Андреев, человек, создавший поэмы, запечатлевшие его мистические созерцания «миров просветления» и «миров возмездия», философ, написавший трактат «Роза Мира» — опыт метаисторического познания и план спасения человечества общими усилиями мировых религий — «лепестков единой Розы».
Один из последних снимков прозаика и философа Даниила Андреева
В 1906-м его, родившегося в Германии, отчего при родах умерла его мать, привезла в Россию бабушка по матери, ибо отец его, известный уже писатель Леонид Андреев, обвинил, вообразите, младенца в смерти любимой жены. И первым адресом Дани, где он проведет четыре года, стал дом сестры его бабушки, Добровой, жены известного в Москве врача (