Десять лет, до 1929 г., устроившись библиотекарем, проживет она в жалкой конуре также снесенного ныне дома (Пыжевский пер., 3). И всячески скрывая свое «княжество». А песенка ее жила открыто, ее пели по всей стране, на всех новогодних праздниках, даже в Колонном зале Дома Союзов, даже в Кремле. «И однажды, — заканчивает Холмогоров, — по радио Раиса Адамовна услышала: „Песенка про елочку. Слова и музыка композитора Леонида Бекмана…“» Позже узнала — сам Бекман умер еще в 1939-м, но мать Михаила Холмогорова, узнав сей факт, возмутилась: «Давайте докажем, — предложила она родственнице, — что автор — это вы!..»
Вот тут-то, несмотря на тихие протесты автора, и пригодился черновик стихотворения и, как выяснится, случайно сохранившиеся в архивах гонорарные ведомости журнала «Малютка». После суда она стала получать причитающийся ей гонорар. Но по-настоящему знаменитой стала в 1958 г., когда писатель Евгений Велтисов (кстати, автор знаменитого «Электроника») написал о ней в «Огоньке»…
Похоронили Кудашеву в 1964 г. на Пятницком кладбище. Там и стоит ей памятник. Его поставил Холмогоров. И вывел на постаменте слова, принадлежащие ныне едва ли не всем: «В лесу родилась елочка…» Даже всю песенку приказал вырубить в камне…
158. Мансуровский пер., 9 (с.), — деревянный дом мещанки П. Ф. Емельяновой (1834), потом — поручика И. П. Полетаева, позже — купца первой гильдии С. В. Топленинова и его жены Е. В. Топлениновой (урожд. Власовой). Ж. — сыновья купца — братья Сергей Сергеевич и Владимир Сергеевич Топлениновы.
У Сергея Топленинова, художника-декоратора, театрального макетчика и его жены Екатерины (Марии) Львовны Нестеренко (урожд. Кекушевой), в 1920–30-е гг. останавливался прозаик и драматург Михаил Афанасьевич Булгаков. Останавливался и писал в полуподвале дома, в выделенной ему комнате, свой главный роман, получивший название «Мастер и Маргарита».
Дом № 9 по Мансуровскому переулку
В этом же доме жили врач Василий Дмитриевич Шервинский, отец поэта, прозаика и переводчика Сергея Васильевича Шервинского, а на 2-м этаже в 1930-е гг. — литератор, мемуарист Сергей Александрович Ермолинский с женой Марией Артемьевной Ермолинской (урожд. Чимишкиан), у которых также бывал их друг Михаил Булгаков. И по вечерам Сергей Топленинов, как пишут мемуаристы, брал порой в руки швабру и стучал в потолок, приглашая заболтавшихся друзей к себе в полуподвал — «выпить рюмочку».
Отсюда, из этого дома, Михаил Булгаков вместе с Ермолинским часто ходил кататься на лыжах по Москве-реке, и доходили они порой в своих «походах» до Ленинских гор и Нескучного сада. Но и Ермолинский, и Сергей Топленинов в разные годы, но были арестованы.
Как вспоминал Ермолинский, за месяц до ареста он заметил в Мансуровском «праздно гулявшую парочку, которая иногда заходила и в их дворик». Он понял, за домом следят. Не думал, что за ним, но когда однажды он с Марикой вернулся поздно, то в дверь дома, стоило им погасить свет в своей комнате на 2-м этаже, «бешено застучали». Это случилось в 1940-м. А несколько ранее был арестован и Сергей Топленинов.
Дом в Мансуровском в русской литературе — уникален. В подвале этого дома (в мастерской Топленинова, где часто работал и писатель) Булгаков «поселил» своего мастера-писателя из последнего романа. Как вспоминают свидетели, братья Топлениновы, слушая чтения глав романа в исполнении автора, буквально вскрикивали, узнавая свой дом. «Маленькие оконца над самым тротуарчиком, ведущим от калитки. Напротив, в четырех шагах, под забором, сирень, липа и клен. „Ах, ах, ах! — рассказывал в романе Мастер о жизни в этом доме поэту Бездомному. — Зимою я очень редко видел в оконце чьи-нибудь черные ноги и слышал хруст снега под ними. И в печке у меня вечно пылал огонь!“».
Так вот, именно в оконце подвала Топленинова стучала носком туфельки Маргарита, когда навещала своего бедного возлюбленного. Кстати, именно так навещала здесь самого Булгакова его будущая третья жена — Елена Шиловская (в известной степени прообраз романной Маргариты), чей реальный роман с Булгаковым именно здесь и развивался.
Остается добавить лишь, что этот сохранившийся до наших дней дом и ныне находится в частном владении. В 1918-м советская власть попыталась реквизировать это строение, но нарком Луначарский, хорошо знавший старшего из братьев Топлениновых — Владимира, помог вернуть здание в частное владение семьи Топлениновых. Позже, с 1980-х гг. здесь проживал художник Владимир Алексеевич Курский, который добился включения «Дома Мастера» в перечень объектов культурного наследия.
159. Маросейка ул., 17/6 (с. п.), — дом купца первой гильдии М. Р. Хлебникова (1780-е гг., предположительно — арх. В. И. Баженов, перестроен в 1886 г., арх. Г. А. Кайзер). Ж. — генерал-фельдмаршал, военный теоретик, граф Петр Андреевич Румянцев-Задунайский и его сыновья Сергей и Николай Румянцевы. Последний, Н. П. Румянцев, министр иностранных дел и государственный канцлер с 1807 по 1814 г., прославился созданием знаменитого Румянцевского музея.
Про Николая Румянцева, друга Вольтера, собеседника Талейрана и почти приятеля Наполеона (Румянцева хватил удар, инсульт по-нашему, когда Наполеон напал на Россию), написано много интересного и загадочного. Вы сами, при желании, прочтете это. Могу лишь сказать, что именно он снаряжал экспедицию в Америку, те самые корабли «Юнона» и «Авось» Николая Резанова, и следил за романом 42-летнего Резанова с пятнадцатилетней Кончитой-Консепсией Аргуэльо. А здесь же, в этом сохранившемся доме, граф жил, уже выйдя в отставку и занявшись вплотную своей коллекцией (28 тыс. книг, свыше 70 рукописных, которые он завещал «беречь, как глаза», свыше тысячи географических карт, коллекции живописи, монет, минералов и т. д.).
«Портрет И. И. Дмитриева» (1835)
В. А. Тропинин
Но для меня этот дом интересен прежде всего тем, что он единственный из сохранившихся среди четырех московских домов, где жил поэт, баснописец и мемуарист, министр юстиции в отставке и сенатор Иван Иванович Дмитриев. Он жил здесь, у друзей, всего год (1814), пока строился его собственный дом, куда он переедет и где проживет до конца жизни (Спиридоновка ул., 17).
Возможно, это не правило, но человека к старости тянет в любимые места. Это можно сказать и о поэте, родоначальнике сентиментализма в литературе Иване Дмитриеве. Ведь в его стихах и «пиесах» имя Москва встречается довольно часто. «Примите, древние дубравы, — писал он, — Под тень свою питомца муз! // Не шумны петь хочу забавы, // Не сладости цитерских уз; // Но да воззрю с полей широких // На красну, гордую Москву, // Сидящу на холмах высоких, // И спящи веки воззову!» Именно Москву он считал с детства своим родным домом.
Он, полковник гвардии, поселился здесь, когда вышел в отставку. Но сама гражданская служба его поразила. «Я будто вступил в другой мир, совершенно для меня новый, — напишет в книге „Взгляд на мою жизнь“. — Здесь и знакомства и ласки основаны по большей части на расчетах своекорыстия; эгоизм господствует во всей силе; образ обхождения непрестанно изменяется, наравне с положением каждого. Товарищи не уступают кокеткам: каждый хочет исключительно прельстить своего начальника, хотя бы то было за счет другого; нет искренности в ответах; ловят, помнят и передают каждое неосторожное слово…»
Он был уже известным поэтом, его имя «стояло в одном ряду» с именами прославленного Державина и друга его молодости и без преувеличения авторитета для него Карамзина. Ведь он скромно хотел назвать свой первый сборник «Мои безделки». Но с названием этим его опередил как раз Карамзин, и тогда Дмитриев вослед называет свою первую книгу стихов «И мои безделки».
Поселившись в Москве, а он жил до этого в несохранившихся домах с 1799 г. (Тверская ул., 16/2; и Бол. Козловский пер., 12), Дмитриев решил заняться переводами, но тот же Карамзин, бывавший здесь, разочаровал его: «Я рассмеялся твоей мысли жить переводами! Русская литература ходит по миру с сумою и клюкою… Странное дело! У нас есть Академия, университеты, а литература под лавкою…» Но Дмитриев упорно «вставал очень рано, — как вспомнит его племянник, — сам варил себе кофий, потом немедленно одевался» и уходил подолгу гулять. Прислушивался к разговорам прохожих, ценил редкое слово, заслушивался песнями цыган в Марьиной роще, да и сам писал и басни, и песни. Удивительно, но он первым в России собрал и издал «Карманный песенник, или Собрание лучших светских и простонародных песен». Об этом любил говорить с московскими литераторами: с молодым Жуковским, с Херасковым, Вяземским, Погодиным, Измайловым, Жихаревым, с Василием Львовичем Пушкиным. А став сенатором и возглавив комиссию, выдававшую пособия пострадавшим от нашествия французов, особо помог сестре Василия Львовича — Анне Львовне, потерявшей имущество в 1812 г. Позже, уже на Спиридоновке, будет бывать у него и Александр Пушкин. Он не только пошлет ему последнюю главу «Евгения Онегина», но и возьмет эпиграфом к одной из глав поэмы две стихотворные строки Дмитриева.
«Думал ли я, — напишет он, убиваясь, узнав о смерти Пушкина, — пережить его…» Но переживет гения всего на семь месяцев — умрет 3 октября 1837 г. И памятником ему станут слова Белинского, написанные после смерти его: «Дмитриев принадлежал к числу примечательнейших людей прошлого века и примечательнейших действователей на поприще русской литературы…»
Дом же этот, где ныне посольство Республики Беларусь, и в будущем останется литературным. В 1880-е гг. в нем будет жить писатель-деревенщик, мемуарист, автор воспоминаний о Толстом, Тургеневе и Некрасове Николай Васильевич Успенский (двоюродный брат прозаика Глеба Успенского), а уже в 1950-е гг. — поэт, прозаик, переводчик Юрий Маркович Даниэль (лит. псевдоним Николай Аржак) и его жена — лингвист, публицистка, правозащитница