(урожд. Гангнус).
Это первый московский адрес поэта. Потом будут соответственно: Тверская ул., 14 (знаменитый дом княгини Зинаиды Волконской, где ныне Елисеевский магазин); Зои и Александра Космодемьянских ул., 35/1, Усиевича ул., 23/5; Черняховского ул., 5, корп. 2; Котельническая наб., 1/15, корп. Б; и последний — Кутузовский просп., 2/1. Но именно здесь, на Мещанской, все в его жизни только начиналось.
Это жилье матери поэта, Зинаиды Ермолаевны, в прошлом геолога, ставшей актрисой (отец поэта, тоже геолог и поэт-дилетант Александр Гангнус, оставил семью в 1938-м). И сюда она вселилась, вернувшись в 1944-м из эвакуации, со станции Зима. Здесь же, в 1944-м, мать поменяла ему, двенадцатилетнему сыну, отцовскую фамилию на свою девичью — Евтушенко. И главное, — все, может, самые важные события его жизни начинались здесь.
Е. А. Евтушенко
Сюда он пришел, когда через четыре года его исключат из школы в Марьиной роще (его, как двоечника, заподозрят в сожжении классного журнала), здесь через девять лет он напьется, когда его исключат из Литинститута вроде бы за «прогулы» и дисциплину, или, как он сам говорил, — за публичную поддержку романа Дудинцева «Не хлебом единым». Исключали, как видим, отовсюду, пока он сам не стал «исключением из правил».
Смотрите: в 1949-м он публикует в газете «Советский спорт» первое стихотворение, а через три года, в 1952-м, у него, двадцатилетнего, выходит первый сборник «Разведчики грядущего». Тогда же его принимают, минуя кандидатский стаж, в члены Союза писателей, где заодно выбирают секретарем комсомольской организации Союза. А осенью 1952 г., без экзаменов, без представленного аттестата зрелости (школу он, кажется, так и не закончит), принимают в Литинститут. Сплошное «исключение»! Наконец, здесь в 1957 г. он становится мужем своей сокурсницы по институту Беллы Ахмадулиной (вот тогда они и переехали в комнатку на Тверской). Головокружительная карьера и жизнь, если это слово применительно к поэзии!
Все в его жизни будет окутано легендами и противоречиями. Говорили, что, защищая скульптора Эрнста Неизвестного, он якобы прямо сказал Никите Хрущеву, что тот «идиот». Что отправил уже Брежневу телеграмму, протестуя против ввода советских войск в Чехословакию, а председателю КГБ Андропову клялся, что «погибнет на баррикадах» или даже «повесится у стен Лубянки», защищая от высылки Солженицына. Пишут, что в 1963 г. он был номинирован на Нобелевку по литературе, что в 1965 г. получила тюремные сроки большая группа молодежи, которая объединилась для «защиты Евтушенко» и собралась «провести демонстрацию». Наконец, легенда ли, что поэт Степан Щипачев, придя в ЦК партии, готов был бросить свой партбилет, если Евтушенко не выпустят за границу? Что сам Пол Маккартни так увлекся его стихами, что читал их «битлам» перед их первым концертом в Европе, и что жена генерала Судоплатова уговаривала мужа «не вербовать в агенты КГБ» талантливого Женю?..
Разумеется, им много было сделано за длинную жизнь. Он первым опубликовал антисталинские стихи, поэму «Бабий Яр», он действительно получил орден Трудового Красного Знамени из рук советского правительства (1983) и отказался из-за войны в Чечне получать следующий орден, но уже из рук Ельцина. Он снял как режиссер два фильма по своим же сценариям («Детский сад» — 1984 г. и «Похороны Сталина» — 1991 г.), составил антологию поэзии ХХ в. «Строфы века» (875 персоналий и больше 1000 страниц), наконец, он и впрямь один из самых переводных поэтов — его стихи изданы более чем на 70 языках. Все — так! Но у меня не выходит из головы некий символизм одного эпизода из его жизни, которым он поделился как-то с поэтом Евгением Рейном.
Якобы в 1968 г. его пригласили на праздничный обед в дом семьи Кеннеди в США. Там известный дипломат Аверелл Гарриман объявил, что министр юстиции Роберт Кеннеди принял решение выставить свою кандидатуру на пост президента. Тут же начались речи и тосты в честь этого. Поэт тоже сказал несколько слов и, желая эффектно закончить спич, поднял над головой старинный бокал: «А сейчас, — сказал, — я разобью этот бокал за успех господина Кеннеди». Его вовремя остановила хозяйка дома, попросив объяснить, чем этот разбитый бокал сможет помочь в таком трудном деле?..
Поэт сказал — есть такой русский обычай. Его закидали вопросами. Можно ли бить другую посуду и вообще стекло? Оконное, например? Словом, его попросили выпить из другого бокала и разбить именно тот. Этот-де слишком дорог семье: ему 200 лет…
Короче, принесли новый бокал, налили в него шампанского, и Роберт Кеннеди чокнулся с поэтом. Вот после этого Евтушенко, пишет Рейн, и «шарахнул бокал что было сил о чугунную решетку камина…» Но бокал, представьте, не разбился. Он, как шарик от пинг-понга, отскочил от решетки и подскочил к потолку. Гости зааплодировали, а поэт только тогда сообразил — хрустальный бокал подменили пластиковым.
И тут, как рассказывал Евтушенко, он «внутренне похолодел». Это была дурная примета. «Вмешалось Провидение, — пишет Рейн, — непонимание, косность, тайные, враждебные клану Кеннеди силы». Он никому не сказал о своих предчувствиях, но 6 июня 1968 г. Сирхан-Сирхан застрелил Роберта Кеннеди на предвыборном митинге…
Такая история… Не так ли, подумалось, происходило и с подменой иных фактов в жизни самого Евтушенко, когда выдуманное в его жизни становилось реальностью, а реальное — выдуманным. Ведь подлинная биография покойного еще не написана…
162. Мещанская ул., 14 (с.), — Ж. — с 1970 по 1998 г. — поэт, прозаик, эссеист, переводчик (Дж. Джойса, Т. С. Элиота и многих других) и мемуарист (автобиографический роман «Альбом для марок») — Андрей Яковлевич Сергеев и его жена — филолог, редактор, мемуаристка Людмила Георгиевна Сергеева (урожд. Ельцова). Здесь, в квартире Сергеевых, неоднократно останавливался и жил — поэт Иосиф Александрович Бродский.
Бродский, приезжая в Москву, и прежде останавливался у Сергеевых, на Мал. Филевской ул., 16, где они жили с 1962 по 1969 г. Того дома уже нет, снесли недавно. Но там, на 4-м этаже, стояло любимое кресло-качалка Бродского, там в двухкомнатной квартире он и жил с 1965 г. А потом кресло (как пишут, «эпохи русского модерна») вместе с поэтом, по-прежнему наезжавшим в Москву, переехало в этот дом, на Мещанскую.
Там, на Филевской, в кооперативном доме «Работник печати», было просто гнездо русской литературы. На 5-м этаже его жил прозаик Георгий Владимов и философ Александр Пятигорский. А бывали у всех троих Анна Ахматова, Арсений Тарковский, Кома Иванов, Василий Аксенов, Андрей Битов, Владимир Войнович, Белла Ахмадулина, Андрей Синявский, Томас Венцлова, Станислав Красовицкий, Леонид Чертков, Валентин Хромов, Паола Волкова, пушкинист Илья Файнберг, Карл и Элендея Профферы, британская «блоковедка» Аврил Пайман и многие другие. А Бродский даже дивану, «обжитому» им в квартире Сергеевых, посвящал шуточные стихи.
«Вошел красивый, широкоплечий молодой человек, очаровательно рыжий, с милыми веснушками на лице, с лучезарной улыбкой и такого обаяния, что оно могло прошибить стены, — напишет потом Людмила Сергеева, — вошел и… хотел снять башмаки. Я его остановила: „Не делайте этого, у нас в доме нет половой проблемы, никто не снимает обувь!“ „Здорово у вас в доме устроено!“ — весело ответил Бродский, прошел сияющий в комнату и тут же сел в качалку…» Потом признавался, что в Москве его интересует мнение о своих стихах только двух человек — Андрея Сергеева и блестящего переводчика с английского — Виктора Голышева, которого все звали Мика. А позже, уже в эмиграции, скажет поэту Томасу Венцлова: «В том, что я уехал в Штаты, повинен, в сущности, Андрей Сергеев, ибо с его переводов у меня начался роман с американской поэзией…»
Про дом Сергеевых много чего можно написать. Здесь бывала Ахматова, не без труда уже поднявшаяся на этаж, тут организовывались выступления Бродского в Москве, здесь переживались и громкие «скандалы» поэта с журналами «Юность» и «Новый мир», где поэт ради, казалось бы, «триумфальных публикаций», отказался что-либо менять в подготовленных подборках стихов, отсюда он ходил на могилу Фриды Вигдоровой, навещал Лидию Чуковскую и своего друга по Петербургу — Евгения Рейна. Наконец, здесь дважды бывала Марина Басманова — единственная любовь Бродского, причем последний раз уже беременная сыном Бродского.
Но «половая проблема», которую я, шутки ради, упомянул вначале, случилась и здесь. Просто однажды, когда хозяин дома был в ялтинском Доме творчества, Иосиф заночевал в этой квартире. В одной комнате он, в другой — Людмила Сергеева. «Утром за завтраком Иосиф вдруг говорит: „Если бы кто-то из моих приятелей узнал, что я провел ночь в квартире с молодой красивой женщиной и между нами ничего не произошло, они бы решили, что со мной приключилось неладное“. — „Но я ведь жена вашего друга и ваш друг! — „Они бы все равно так подумали“, — ответил покрасневший Иосиф, которому стало неловко“. — „А вы боитесь, что у вас будет короткий донжуановский список?“ — „Не то что боюсь, но хотелось бы, чтобы список был длинным“. — „Не беспокойтесь, он будет длинным“, — пообещала я Иосифу. И тут же на его лице появилась очаровательная улыбка в „полтора кота“. Нет, сердиться на него было невозможно…»
Ну и последнее, если про дом на Мещанской. Здесь, у Сергеевых, останавливалась потом не раз, приезжая из Парижа, «близкий друг дома», жена Андрея Синявского — Мария Васильевна Розанова.
163. Милютинский пер., 14 (с.), — владение купцов Милютиных (с ХVIII в.). Ж. — в конце 1860-х гг. — историк, библиограф, пушкинист, основатель и редактор журн. «Русский архив» Петр Иванович Бартенев. И в этом же доме, в боковом флигеле (стр. 1), снимал квартиру литератор, купец 2-й гильдии Яков Кузьмич Брюсов, в семье которого в 1873 г. родился и прожил здесь первые годы жизни будущий поэт, прозаик, критик, переводчик и педагог, один из основателей русского символизма —