льд?..
Подсчитано, Житков опубликовал за десять с небольшим лет 192 произведения — повести, рассказы, статьи. Книги его выходили почти каждый год: «Морские истории», «Черные паруса», «Паровозы», «Рассказы о животных», «Каменная печать», «Что я видел», но все — для детей. Знакомые, например, знали, что дома он держал ручного волка и по вечерам варил какие-то умопомрачительные собственные наливки и сам акварелью рисовал к бутылкам такие же умопомрачительные наклейки, но почти никто не знал, что в последние годы он мучительно писал трагический и гениальный роман «Виктор Вавич».
Это история нравственного падения околоточного Вавича в революцию 1905 г. своеобразный «ответ» и прошлому роману Горького «Жизнь Клима Самгина», и будущему «Доктору Живаго» Пастернака. Первые части романа «Виктор Вавич» увидели свет в 1934-м. Полностью его опубликуют только через три года после смерти Житкова, в 1941-м. Но, как и всегда с лучшими книгами, тираж этот в трех книгах будет тогда же уничтожен из-за отрицательной рецензии «генерала от литературы» Александра Фадеева. Экземпляр чудом сохранится в библиотеке Лидии Чуковской, которую в детстве, в доме Чуковского, Житков развлекал забавными рассказами. Вот тогда, в 1999 г., роман и увидит свет. Андрей Битов, прочтя его, скажет, что книга эта должна «занять нишу» между «Тихим Доном» Шолохова и «Доктором Живаго». Но лучше и раньше сказал о романе Житкова Пастернак, прочитавший его еще тогда, в 1941-м. «Это лучшее, что написано когда-либо о 1905 годе. Какой стыд, что никто не знает эту книгу, — сказал и добавил: — Я разыскал вдову Житкова и поцеловал ее руку…»
Повторяю, Борис Житков, скончавшийся в этом доме в 1938-м, уже три года как лежал на Ваганьковском. Нам остался лишь фильм Станислава Говорухина «День ангела», снятый по его рассказам, да улицы, названные его именем в разных городах страны.
201. Обуха пер., 6 (с.), — Ж. — с 1917 по 1921 г. — поэт, прозаик, литературовед, публицист, издатель и мемуарист, редактор журнала «Новый путь» (1902–1904) Петр Петрович Перцов.
«Рыцарем честным, честным и старым (по чекану) в нашей низменной журналистике, — назвал Перцова философ и литератор начала ХХ в. Василий Розанов. — Сотворяя его, Бог как бы впал в задумчивость, резец остановился… Ума и далекого зрения, как и меткого слова… у него „как дай Бог всякому“, и особенно привлекательно его благородство и бескорыстие: но все эти качества заволакиваются туманом… тихо сказанных слов; какого-то „шуршания бытия“, а не скакания бытия…»
Как поэта Перцова ценили и Афанасий Фет, и Яков Полонский с Владимиром Соловьевым, как мыслителя и публициста — Мережковский и Гиппиус. Пятьдесят пять лет отдал литературе этот «честный рыцарь» ее. Ведь он, кто не помнит, еще в 1895 г. выпустил сборник «Молодая поэзия», куда включил стихи почти неизвестных тогда Бальмонта, Брюсова, того же Мережковского, считавшего себя еще поэтом, и первым опубликовал в 1906 г. в газете «Слово», где был редактором литературного приложения, стихи Блока, Анненского и Сологуба. Любому только этого хватило бы «за глаза», чтобы остаться в истории литературы. Но, как многие отмечали, этот образованный литератор был «без претензии составить себе имя в литературе». Он, пишут, «прятался» за корифеями литературы, бесконечно помогая другим, и, обладая незаурядными талантами, намеренно оставался в тени Брюсовых, Мережковских, Розановых.
Дом № 6 по переулку Обуха
И именно в этом доме Петр Перцов оказался в положении хуже некуда — в полной нищете. Вот где он в одночасье потерял «голос проповедника», и началось жалкое «шуршание бытия» его. Никто не интересовался богатейшим архивом его, его «докладами», которые он пытался делать. Его в одночасье сбросили с «корабля современности» новые витии и тамбурмажоры революционной литературы. Что говорить, чтобы ему выжить в новой жизни, его друзья, Сергей Дурылин и художник Михаил Нестеров, решили организовать прием Перцова в Союз писателей СССР. Добились этого, но за пять лет до смерти поэта и прозаика, в 1942-м. А он до последних дней работал над главным философским трудом своим «Основания космономии» и — над продолжением своих литературных воспоминаний, «Брызги памяти» (1941), «Из дней былых» (1943), ну и, конечно, над «Записными книжками», работу над которыми закончил за год до смерти.
Не знаю, увы, где, в каком московском доме нашел свой конец благородный и бескорыстный «солдат литературы» Петр Перцов. Знаю, что в 1930-х гг. (а может, и раньше) его приютит у себя вторая жена Бальмонта — также написавшая воспоминания о Серебряном веке, Екатерина Андреева-Бальмонт в том доме, о котором я уже рассказывал (Бол. Николопесковский пер., 13, стр. 1), в доме, где висит ныне мемориальная доска только одному поэту — Бальмонту.
202. Ордынка Бол. ул., 4/2 (с. п.), — Ж. — в 1860-е гг. — философ, богослов, публицист, гласный Московской городской думы (1866–1876), один из идеологов славянофильства — Юрий Федорович Самарин.
Ордынка — очень интересная улица. Интересна своими сохранившимися домами, но еще более — теми, которые были утрачены.
Здесь, на месте дома № 69, 31 августа 1749 г. родился и жил с родителями в младенчестве будущий поэт, прозаик, публицист и переводчик Александр Николаевич Радищев. А почти напротив и тоже в не сохранившемся отцовском доме под номером 60 жил в 1757–1760 гг. журналист, прозаик, публицист, редактор, будущий основатель и издатель журналов «Трутень», «Пустомеля», «Живописец», «Кошелек», «Детское чтение…» и др. Николай Иванович Новиков. Одного этого было бы достаточно, чтобы назвать старую Ордынку столбовой дорогой русской литературы. А ведь здесь, как и Радищев когда-то, родился в 1804-м и прожил 18 лет с родителями в доме № 41, также давно не существующем, будущий поэт, драматург, историк, публицист, богослов, философ и художник Алексей Степанович Хомяков, в доме которого, кстати, много позже и на правах родственников Хомякова жили литераторы братья Киреевские — Иван, издатель «Европейца», редактор «Москвитянина», и Петр, собравший свыше 10 тыс. народных песен.
Наконец, позже, до 1887 г., в доме № 55/3, по счастью, сохранившемся, родились и жили в детстве будущий поэт, прозаик, драматург, литературовед, переводчик и издатель Георгий Иванович Чулков и его сестра — Анна Ивановна Чулкова, которая на десятилетие станет женой поэта Ходасевича, а в доме № 71/36 обитал в 1890-е гг. скромный литератор, издатель и педагог, редактор журналов «Друг детей» и «Пчелка», инициатор создания первого в России Учительского дома (1911) и руководитель кооперативного товарищества «Школа и знание» (1926–1929) — Николай Васильевич Тулупов.
Здесь же, на этой улице, в дивной красоты храме Иконы Божьей Матери «Всех Скорбящих Радость», который возвел архитектор В. Баженов, а перестраивал О. Бове (Ордынка, 20), в 1836 г. на торжественном освящении церкви присутствовала вся семья Достоевских, поскольку рядом жил их богатый родственник, купец Куманин (о чем я еще расскажу), а в наше уже время, с конца 1930-х гг., здесь не только бывала, но и любила сидеть в прицерковном садике Анна Ахматова. Наконец, чуть дальше, в пяти домах от церкви, в сохранившемся строении Марфо-Мариинской общины (дом № 30), в присутствии патронессы общины, великой княгини Елизаветы Федоровны, выступали с чтением стихов в 1916-м поэты Сергей Есенин и Николай Клюев.
На Большой Ордынке жил в 1917-м, вернувшись из эмиграции к практическим делам революции, большевик-революционер, ответственный редактор газеты «Правда» (с 1917 по 1929 г., с перерывом), будущий член Политбюро ЦК партии (1924–1929), академик (1929), главный редактор газеты «Известия» (1934–1937), теоретик марксизма и — прообраз главного героя романа А. Кёстлера «Слепящая тьма» — Николай Иванович Бухарин (дом № 47), и с 1923 по 1964 г. — издатель, историк российского книгоиздания, руководитель издательства «Светлана» (1918–1923), организатор и первый директор (с 1934 г.) букинистического магазина «Пушкинская лавка» — Алексей Григорьевич Миронов (уцелевший дом № 13/9).
Тут жили, наконец, писатели Павел Нилин (дом № 17), поэт и издатель Илья Ионов (дом № 64), а в доме, где скончался когда-то в 1906-м филолог, археограф, профессор Матвей Соколов (дом № 68), позже, в построенном на этом месте здании, жили (в 1980–2000-е гг.) актер, режиссер, сценарист, мемуарист Михаил Козаков и по 2009 г. — литературовед, критик, литсекретарь С. Я. Маршака и позже К. И. Чуковского — Владимир Глоцер.
Но домом, как бы соединяющим литературные эпохи, стал на Большой Ордынке дом № 17, хоть и перестроенный, но украшенный и памятником, и мемориальной доской в честь Литературы.
В нем, в 1830–1850-х гг., в двух двухэтажных корпусах своей усадьбы жили купец Александр Алексеевич Куманин и его жена — Александра Федоровна Куманина (урожд. Нечаева), родная тетка Ф. М. Достоевского.
Два двухэтажных корпуса бывшей усадьбы купца надстроили тремя этажами в 1938 г., и в левом корпусе, где и жила когда-то семья Куманиных, ныне музей «Куманинское подворье». Наверное, музея этого не было бы, если бы здесь, у своей тетки, не бывал великий Достоевский, который впоследствии — так утверждают! — изобразил этот дом как дом Парфена Рогожина в романе «Идиот». Мы помним дом, где совершилось похожее убийство, детали которого попали в роман Достоевского (см. Златоустинский Бол. пер., 4), но, если это дом Рогожина, то убийство Настасьи Филипповны совершилось здесь.
Тетка писателя жила также в своем доме там, где ныне располагается Историческая библиотека (Старосадский пер., 9). Само здание библиотеки выстроили в 1914 г., но в него вмонтировали двухэтажный особняк XVIII в. богатых родственников Достоевского. Обе улицы, и Старосадский, и Ордынка, помнят, думаю, как купчиха Куманина подъезжала к ним в «карете четверней» с ливрейными лакеями на запятках. Была она, пишут, «неугомонной, шумной, говорливой», но к детям лекаря Достоевского относилась заботливо. Много позже, в 1864 г., после ссылки, Достоевский застал ее уже полубезумной старухой, которая, сидя одна в пустом доме, лишь повторяла: «ключики… ключики…» Утверждают, что звон колокольчика в пустом доме «перешел» потом в роман «Преступление и наказание», а дряхлая старуха — в пустой рогожинский дом уже в романе «Идиот». Сам Достоевский переживет Куманину лишь на 10 лет, и, наверное, в этом доме племянники ее чуть не передерутся из-за наследства, разорвав всяческие связи. Достоевский, например, прервет из-за этого отношения даже с любимой сестрой, хотя окончательное соглашение по наследству будет достигнуто только после смерти писателя.