Увы, Петровку, как и всю страну, не обошли роковые тридцатые годы. В 1938-м и как раз отсюда Буданцев уехал навестить родину в Рязань, где 26 апреля был арестован и погиб (умер от истощения) в лагерях Колымы в 1940 г. Миндлин напишет потом: «Когда арестовали Сергея Буданцева, мы с Платоновым онемели от ужаса, боли, ошеломления. Должно быть, потому, что Буданцев был для нас — почти что мы сами. Поверить, что у Буданцева могла быть тайная жизнь врага народа, ни Платонов, ни я никак не могли…»
Писатель был приговорен к восьми годам лагерей за «контрреволюционную пропаганду». Он будет работать забойщиком на золотом прииске Колымы и в 1940-м скончается в лагере «Инвалидный». А неопубликованный его роман «Писательница» увидит свет лишь десятилетия спустя.
Жене его, Вере, как и водилось в то время, никто и не подумал сообщить о смерти мужа, и она все 1940-е гг. писала ему письма и слала телеграммы. До нас дошла ее телеграмма от 11 февраля 1947 г.: «Родной Сереженька сегодня 28 лет нашей свадьбе».
Мужа ее, повторю, не было на свете уже ровно семь лет.
211. Петровка ул., 18/2 и 19 (с.), — два этих дома на этой улице замечательны уже тем, что их связало одно имя — Чехов.
«Как-то мы, пишущие, сидели в татарском ресторане, — заканчивал Антон Павлович один из своих рассказов, названный „Хорошие люди“. — Я рассказал, что недавно был в Ваганьковском кладбище и видел могилу Владимира Семеныча. Могила была совершенно заброшена, сровнялась уже почти с землей, крест повалился; необходимо было привести ее в порядок, собрать для этого несколько рублей… Но меня выслушали равнодушно, не ответили ни слова, и я не собрал ни копейки. Уже никто не помнил Владимира Семеныча. Он был совершенно забыт…»
В рассказе говорилось о модном литераторе, который «по-писательски, красиво откидывая волосы», строчил для журналов «колонки» и фельетоны и — неожиданно умер от воспаления легких и какой-то «фистулы в коленке». А «хорошие» якобы люди, якобы знавшие Владимира Семеныча, почти мгновенно забыли усопшего. Ни одного «хорошего» человека Чехов в рассказе не называет — просто «хорошие», и все. Но, если хотите, я могу назвать их имена. Ибо в татарском ресторане, который располагался в 1880–1890-х гг. на 1-м этаже сохранившегося до наших дней дома № 18/2 (тогда это был торговый комплекс купца Якунчикова, построенный в 1874 г. архитекторами Фрейденбергом и Шестаковым), собирались по вечерам писатели и художники, сотрудники знаменитого журнала «Будильник». Сборы постепенно переросли в литературный кружок, который посещал и Чехов, писавший тогда для «Будильника» еще под псевдонимами Чехонте и Брат моего брата, и много других — «хороших людей». Двоих мы помним и ныне — это репортер Гиляровский и плодовитый тогда писатель Амфитеатров. А вот остальные — Андерсон, Арсеньев, Граве, Щиглев, какой-то поэт Будищев и сатирик Антипов — все они, ну прямо как Владимир Семеныч из рассказа Чехова, давно забыты и бог весть, где похоронены.
Да, именно они сидели в этом ресторане, веселились, острили, хохотали, ведь «Будильник», литературно-художественный журнал, просуществовавший, кстати, до 1917 г., был журналом сатирическим и славился «осмеянием наших неустройств». Что ж, «досмеялись» до 1917 г. И если вы, нынешние, окажетесь вдруг рядом, зайдите в нынешний ресторан на этом месте и поднимите, что ли, рюмку за них…
Последняя фотография А. П. Чехова
И — за другой дом, в ста шагах отсюда, дом, стоящий и ныне под номером 19. Ибо там, незадолго до смерти, жил всего год, до начала 1904 г., автор рассказа «Хорошие люди» Антон Павлович Чехов. Жил с сестрой Марией Павловной и женой Ольгой Леонардовной Книппер. Пишут, что жила здесь и ее племянница, тогда шестилетняя будущая актриса и, по неподтвержденным данным, советская разведчица, близкая знакомая Гитлера и его присных, — Ольга Константиновна Чехова (урожд. Книппер). Жили не в построенном доходном доме Коровина (1899, арх. И. Кондратенко), выходящем фасадом на Петровку, а в дворовом флигеле за ним. Там бывали у больного уже Чехова Горький, Короленко, Бунин, Леонид Андреев, Бальмонт, Телешов, Найденов. И там же была устроена для актеров МХТ первая читка написанной драматургом в 1903-м пьесы «Вишневый сад». Последней пьесы его. Станиславский, кстати, запомнит, что Чехов радовался найденному названию пьесы, но долго колебался, как произносить его: «Ви`шневый» или все-таки «Вишнёвый сад». Тоже, кстати, пьеса о грядущих катастрофических переменах для страны, про «досмеявшихся»…
«Досмеявшиеся» вселятся в этот дом позже. В 1918–1919 гг. здесь будет жить поэт, прозаик, драматург, киносценарист и мемуарист Анатолий Мариенгоф, у которого в 1919-м будет останавливаться Сергей Есенин. Тут, с поэтами Шершеневичем и Рюриком Ивневым, они фактически «оформят» как направление в поэзии имажинизм и «Ассоциацию вольнодумцев» (официально временем его рождения считают 10 февраля 1919 г.). Потом в этом доме будет жить тогда еще поэт Василий Абгарович Катанян, будущий третий муж Лили Брик. И, наконец, в конце 1930-х гг., здесь поселится художница, литератор и режиссер Еликонида Ефимовна Попова, у которой бывали Осип Мандельштам и Борис Пастернак.
О ней, о «сталинистке умильного типа», как назовет ее жена Мандельштама, Надежда Яковлевна, и о ее муже, актере Яхонтове, я уже писал, рассказывая об их доме в Варсонофьевском пер., 8, писал о том, как флиртовал с ней влюбчивый Мандельштам. Здесь же в 1937-м Еликонида, ее все звали Лилей, жила одна, временно уйдя от Яхонтова. Мандельштамы знали Попову с 1927 г. Но здесь, после ссылки в Воронеж, поэт так увлекся Лилей, что она в письме к сестре, признается: «Приехал Мандельштам — поэт. Влюбился в меня, написал стихи… В ссылке он помолодел лет на двадцать, выглядит хулиганистым мальчишкой и написал мне стихи, которые прячет от Надежды Яковлевны (!!). Если там вековые устои рушатся, то я об одном молю, чтоб не на мою голову…»
Видимо, здесь, пишут некоторые биографы поэта, они стали любовниками. Мандельштам в стихах Лиле пишет о двух родинках на ее груди, а она в дневнике пишет о какой-то упопомрачительной кровати в ее комнате: «Это была не постель, а целая поэма экстаза. Это была французская постель, белая, вся в венках из лепных роз… Однажды, когда Мандельштам, задумавшись, обозревал эту роскошную кожаную площадь, немногим меньшую моей комнаты на Новом шоссе, родилось еще одно определение — поле битвы…»
Любила ли она поэта — вопрос. Во всяком случае, в ее дневнике есть запись: «Они ночуют у меня в маленькой комнате. Моя Катя (домработница. — В. Н.) ворчит, что они топчут простыни и суют окурки в хлеб…» А 17 июля 1937 г. записывает уже не без злости: «Этот непроходимый, капризный эгоизм. Требование у всех буквально безграничного внимания к себе, к своим бедам и болям. В их воздухе всегда делается „мировая история“ — не меньше, — и „мировая история“ — это их личная судьба, это их биографии. В основном постыдная, безотрадная, бессобытийная, замкнутая судьба двух людей, один из которых на роли премьера, а другая — вековечная классическая плакальщица над ним. Его защитница от внешнего мира, а внешне это уже нечто такое, что заслуживает оскала зубов…»
Что ж, прощаясь с этим домом, можно сказать: именно благодаря поэту Еликонида Попова действительно попала в «мировую историю», а поэт, уже через год убитый в лагере, да и жена его — «плакальщица», что называется, «по полной» испытают на себе именно «оскал зубов» эпохи, которая так нравилась хозяйке этого дома.
212. Петровка ул., 20 (с.), — Ж. — в 1910–1920-е гг. — самый таинственный прозаик, филолог, переводчик 1930-х гг. и, как считается ныне, один из самых интеллигентных и профессиональных советских разведчиков — Марк Лазаревич Леви (лит. псевдоним М. Агеев). А таинственен он потому, что только после его смерти читатели знаменитой книги некоего М. Агеева «Роман с кокаином», наделавшей на Западе много шума, узнали, что настоящее его имя как раз Марк Леви.
Рукопись романа пришла по почте из Стамбула в Париж в 1932 г. Пришла в литературный журнал «Иллюстрированная Россия», где в то время, насколько мне известно, работал Александр Куприн. Потрясены романом были и маститый критик журнала Георгий Адамович, и мэтр русской литературной эмиграции Мережковский. Исповедь гимназиста Вадима Масленникова, сползавшего в бездну жизни, по стилю сравнивали с Прустом, по психологизму с Достоевским, а по изяществу письма — с Набоковым. Последнюю версию выдвинул сам Никита Струве. Словом, роман напечатали «с колес», но автор его исчез. В истории литературы такого, кажется, и не случалось еще. И если это «глобальная мистификация», гадала русская литературная эмиграция, то кто этот талантливый смельчак?..
А между тем элегантный, отлично одетый, вежливый и молчаливый, любящий и сочинявший музыку, увлекавшийся «самодеятельной» киносъемкой Марк Леви, в прошлом сын купца 1-й гильдии, а в 1930-х — скромный сотрудник французского отделения издательского дома «Либрери Ашет» в Турции, разъезжал по Стамбулу «хвостиком» за советским корреспондентом ТАСС, при котором, по совместительству, трудился простым переводчиком. Признаваться в авторстве «Романа с кокаином» и не думал. Позади у него был университет, жизнь в этом доме на Петровке, участие в Гражданской войне, где сражался с войсками Деникина, потом — работа в Германии в какой-то меховой фирме и обучение немцев языкам, потом, ненадолго, Париж, и вот — Турция. Турки и выслали его в СССР в 1942-м. За что про что — неведомо. Удивительно, но ни в лубянскую тюрьму, ни в лагерь он не попал, более того, стал профессором литературы в педвузе Еревана. Он и скончается в Ереване в 1973 г., так и не признавшись публично в авторстве нашумевшего когда-то парижского романа.
Книгу его, по счастью, обнаружит через полвека, в 1983 г., литературовед Лидия Швейцер. Пишут, что нашла ее на полке букиниста в Марселе. И «Роман с кокаином» снова «стал сенсацией», его перевели на английский и итальянский, а уже в 1989-м он впервые вышел и в СССР, в журнале «Даугава». И лишь в 1996 г. литературоведы Марина Сорокина и Гаррик Суперфин установили: автор — Марк Леви. Как пишут ныне, «в ереванских, стамбульских и парижских архивах нашлись его письма к издателям и черновые варианты концовки „Романа с кокаином“».