Закончилось все тем, что именно в эту квартиру 18 апреля 1930 г. в ответ на письмо Булгакова в правительство позвонил лично Сталин. Спросил: хочет ли он уехать за границу, где хотел бы работать и обнадежил, что в МХАТе, если Булгаков подаст заявление о приеме, «они согласятся…». После этого разговора писатель, как пишут, «выбросил револьвер в пруд у Новодевичьего монастыря», а другу, писателю Вересаеву, сообщил: «В самое время отчаяния, по счастию, мне позвонил генеральный секретарь. Поверьте моему вкусу, он вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно»…
Вяч. Полонский, редактор «Нового мира», редкий по тем времена критик, еще в 1931-м написал, что Сталин «разбирался в литературе». Один литератор рассказал ему, как вождь принимал их, литераторов. «„Вот вы кричите о пролетарской литературе, — говорил им он, — а я и теперь еще читаю Салтыкова-Щедрина, Чехова, и с удовольствием читаю… Вы скажете, что я отстал, что у меня мелкобуржуазные вкусы, что ли. Так ведь нет. Вкус у меня не мелкобуржуазный, — а важно то, что они пишут хорошо. Вот научитесь писать, как они, перегоните, тогда и будете победителями“. Это очень умно, — пишет Полонский. — Сталин редко высказывается о литературе, искусстве… Жалко, что он так занят, что не может уделить немного времени культурному, то есть литературному, фронту и искусствам: он внес бы порядок… Он — один из немногих, который, кажется, глубоко понимает искусство и литературу».
Непривычно нам этакое мнение? Да! Но в последнее время я все больше нахожу предположений, что Сталин (разумеется, людоед!) был «спасителем» настоящих поэтов и писателей. Спас Цветаеву, не тронул ее и не дал тронуть. Дважды спас от ареста и расправы Ахматову, о чем я уже писал. Не тронул Платонова. Заботился о Пастернаке, как мог. Позволил Замятину уехать за границу. И вот — помог Булгакову в одно из самых тяжелых мгновений его. Разве неудивительно, если помнить, что за имена были среди спасенных?..
Возвращаясь же в дом Булгакова, надо сказать, что именно сюда, еще до развода с Белозерской, писатель приведет свою будущую третью жену — Елену Шиловскую, которая станет «другом дома». Кто только не бывал здесь у становящегося опальным Булгакова. Приходили Ахматова, Замятин, Вересаев, Олеша, Ильф и Петров (Катаев), братья Эрдманы и многие другие. Но напряжение между супругами росло. Да, за восемь лет жизни с Белозерской писатель посвятил ей «Белую гвардию», «Собачье сердце», пьесу «Кабала святош», а другая пьеса, «Бег», вообще была написана им по ее рассказам об эмиграции. Но его «Любан», «Банга», как звал ее дома, все больше отдалялась от него. Светская, общительная, расчетливая Любовь Евгеньевна (после смерти Булгакова она, например, станет домашним секретарем академика-историка Е. В. Тарле) уже завела «на паях» с женой актера Михаила Чехова скаковую лошадь в манеже и мечтала об автомобильчике, а на мужа все больше смотрела как на неудачника. Особо обидел его «Достоевский». Телефон в его кабинете висел над его рабочим столом, и, когда Люба, нависая над головой Булгакова, заболталась как-то с подругой, он не без укоризны заметил: «Ведь я же работаю, Люба!» Тут «наездница» и выдала ему: «Ничего, — ожгла, — ты не Достоевский!» Это стало едва ли не последней каплей, он долго бледнел, вспоминая это…
Белозерская переживет Булгакова на 46 лет, умрет в 1987 г. Насколько я знаю — в этом же доме. Правда, дом уже тогда был перестроен, и от уютной квартирки в цокольном этаже, первой отдельной квартиры Мастера, кажется, ничего и не осталось.
215. Плотников пер., 4/5 (с.), — Ж. — в 1911–1913 гг. — будущая «муза французских сюрреалистов», мемуаристка — Елена Дмитриевна Дьяконова (Гала Дали).
Пишут, что еще в России она любила звать себя Гала. Почему? — пишущие не объясняют. Но точно известно, что жила здесь с родителями и отцом ее был не Иван Дьяконов, первый муж матери, чью фамилию она «присвоила», а второй ее муж — адвокат, еврей, Дмитрий Гомберг, от которого она унаследовала уже отчество. Почему так? — специалисты опять-таки не объясняют. И, конечно, точно известно, что здесь она училась в женской гимназии Брюханенко (Бол. Кисловский пер., 4) вместе с сестрами Цветаевыми.
Из дома Цветаевых не вылезала, где любила говорить «о стихах» с Мариной, которая была старше ее на два года. Но эта «любительница высокого» умрет, приобретя, как пишут, «болезненную привычку» прятать за лиф любую полученную пачку купюр. Да и под матрасом ее найдут большую сумку, набитую все тем же — долларами…
Девочка была некрасива. На детских фотографиях она — «ангел в матроске» и с обрамляющими лицо пушистыми волосами. Вот волосы да спина и были главным ее «богатством». Когда в 1926-м Анастасия Цветаева навестит ее в Париже, уже госпожу Элюар, то сразу узнает те же пушистые волосы (правда, подвитые) и глаза, «те же — узкие, чуть китайские, карие, с длиннейшими ресницами. Этим глазам, — напишет Ася, — Поль Элюар посвятил одну из своих молодых книг»… А про спину ее напишет уже Сальвадор Дали, которого в 1929 г. познакомит с ней как раз Элюар. Тот увидит ее, даму старше его на 10 лет, на пляже и — со спины. «Ее спина, восхитительная спина, сильная и хрупкая, мускулистая и нежная, женственная, но мощная, заворожила меня… Отныне я не видел ничего, кроме этого экрана желания, сужающегося к талии и округленного ниже…»
Отсюда, из дома в Плотниковом, Елена, еще не окончив гимназии, была отправлена родителями лечить туберкулез в Давос — седьмой и восьмой классы окончила экстерном. Вернется, кстати, в 1913-м уже в другой дом родителей (см. Трубниковский пер., 26), где в коммуналке, рядом с комнатами Гомберга, но в 1921 г. будет одно время жить ее школьная подруга Ася Цветаева.
С французом Полем Элюаром, тогда молодым поэтом Эженом Эмилем Полем Гренделем, познакомится как раз в Давосе, «в пятиэтажном шале — среди зелени и снегов, из бруса с застекленными балконами». «С одной стороны, богатые туалеты состоятельных людей, с другой — смертельная болезнь и спрятанное отчаяние, — напишет ее сестра, Лидия. — Это и свойственное туберкулезникам сексуальное возбуждение почти всегда кончалось страстью». Словом, семнадцатилетняя Гала влюбилась в поэта и почти сразу стала звать его, 30-летнего, «мой мальчик». «Любой ценой добьюсь, — говорила, — что ты будешь мне послушен». Добьется, да так, что он примет в их супружескую постель третьего — ее нового любовника, а потом и все ее гомерические измены. Туберкулезное возбуждение — ничего личного.
В историю литературы она вошла, восторженно пишут ее поклонники, «чарующей перепиской» с Элюаром. Переписка и впрямь чарует. «Мой язык с твоим, в твоих устах и в твоей влажной розе, — пишет ей поэт. — Ты разукрашена моей спермой. Она у тебя на руках, на животе, на груди, на твоем необыкновенно оживленном лице. Мы снова будем целовать, ласкать, пронзать друг друга…» Но сам же летом 1929 г. знакомит ее со своим другом — испанским художником Сальвадором Дали. Тот, вообразите, еще «не знал женщин». Да, она еще «допускает до себя» Элюара, но говорит ему, что в ее сердце он — на втором плане. Она разойдется с ним в 1932-м, а брак с Дали оформит только в 1958 г., когда ей стукнет 65.
Жили роскошно. «Я богат, — смеялся Дали, — потому что кругом дураки…» Причуды его зашкаливали. Он требует, чтобы рядом с ним всегда находилась, например, корова или пианист в леопардовой шкуре за перекрашенным роялем. Гала, хоть и зовет себя порой «путаночкой», всегда рядом. Дали признается: «У меня две величайших любви — Гала и доллары». Комментатор в книге о нем подчеркивает: «Он мог бы добавить, что это Гала и добывала его доллары». А в это же время мать ее умирает от голода в блокадном Ленинграде. Увы, и Гала, и уже взрослая дочь ее от Элюара давно забыли ее и не переписываются с ней. Более того, Дали в это время «поет хвалы Гитлеру и Франко…». Гала тоже меняется, она торопится любить, пускается во все тяжкие, дарит юношам даже автомобили «в обмен на услуги известного свойства» и среди бесчисленных любовников выгуливает в «Саду Ялты» (так, в память о России, назвала огромный парк при подаренном Дали средневековом замке) очередного — самого Джозефа Фенхолда, исполнителя главной роли в мюзикле «Иисус Христос — суперзвезда». Ему 20, ей — 78! А Дали не только уже редко приглашается в подаренный им же замок, но, как и Элюар когда-то, он переходит, как пишут, к «практике созерцания» — развлекающихся с его «ненасытной женой» молодых любовников…
Вспоминала ли она Россию? Да, на старости лет даже побывала в Москве. Но Евгений Евтушенко, приглашенный как-то на ужин к супругам, услышал от нее: «Я купила туда тур и собиралась провести полгода, но не выдержала и двух недель… Эти русские могут быть счастливы, только когда напиваются».
Тему подхватит и Дали: «Когда я вижу на улицах лица так называемых „обыкновенных людей“, меня воротит, как от овсянки. Признаюсь, меня влекут лица на криминальных полосах газет… Убить — это преодолеть. Убить — это быть выше… Сам я никого не убил и презираю себя за это… Убийство настолько высоко, что не нуждается в такой мелочи, как моральные оправдания… — „Значит, Гитлер — это тоже высоко?“ — спросил Евтушенко. „А что Гитлер? — сказал великий маг… — В нем был известный размах, даже гениальность… А его Дахау, Освенцим? Какая адская грандиозность воображения!..“»
Евтушенко говорит, что обозвал его после этого «сволочью», а американский профессор, с которым он пришел в гости, просто плюнул в кофе великому художнику, на что Дали ответствовал: «Я пил кофе с лимоном, со сливками, с ликером, но еще никогда — с плевками…» — «И… отставив мизинец, поднес чашечку к губам…»
Гала умрет в 1982-м. Завещала набальзамировать себя и захоронить в замковом подземелье. Хотела приобщиться к фараонам. Планировала самоубийство, смерть перед алтарем. Но, как сказали бы ныне, — не срослось. Смерть явилась неожиданно и, как пишут, не дала, к счастью, «устроить ей последний „хеппенинг“». А жаль…
216. Плющиха ул., 11а (с. п.), — дом Д. Н. Щербачева.