– Каталина, дитя мое, как хорошо, что вы пришли. Оказывается, я люблю, когда кто-то есть дома.
Назвать Катю «дитя мое» позволило ему плохое самочувствие и существенная разница в возрасте, а именно почти двадцать лет.
Сеньор Морено, тихо покашливая и кутаясь в роскошный шелковый стеганый халат, черный, с золотой вышивкой на рукавах, беспокойно ходил из конца в конец своей просторной пятикомнатной квартиры. Потом он выпил лекарство и закрылся в спальне.
Часа через полтора Катя услышала сильный захлебывающийся кашель. Видимо, сеньор Морено не мог остановить приступ. Потом Катя услышала, что, задыхаясь от кашля, сеньор Морено зовет ее. И Катя ринулась на помощь.
Сеньор Морено полулежал на кровати. Халат его был растерзан на груди. В руке он сжимал флакончик ингалятора.
– Пустой… – просипел сеньор Морено и снова закашлялся.
Катя метнулась на кухню, схватила из шкафчика с лекарствами ингалятор, и через минуту приступ был купирован.
– Разве там был еще один флакон? – удивился сеньор Морено и пожал слабой рукой Катины тонкие пальчики.
– Я подумала, что этот должен скоро закончиться, и купила на прошлой неделе новый.
Удивлению сеньора Морено не было границ. Еще больше удивился он, увидев, как из Катиных прекрасных глаз катятся слезы самого неподдельного сострадания.
Катя сидела на краешке кровати, и ее горячие слезы капали прямо на руку сеньора Морено, которую Катя прижимала к своей груди. Сеньор Морено опустил взгляд на вырез Катиного форменного платьица и почувствовал, что никакого приступа астмы у него словно и не было. Наоборот. Ему захотелось срочно доказать этой прелестной женщине с прозрачно-голубыми глазами и свежим пухлым ртом, что он вовсе не хилый старик, а мужчина в самой поре.
Доказательства заняли всю первую половину дня и часть второй. Причем за все это время астма ни разу о себе не напомнила, а доказательств хватило бы и до вечера, и осознание этого факта еще больше воодушевляло сеньора Морено. Но Катя, томно и счастливо вздохнув, сказала, что еще не закончила уборку квартиры, и выскользнула из постели, при этом дав сеньору Морено сполна насладиться видом своих обнаженных статей.
…Визиты Патрисии в Барселону и ответные визиты сеньора Морено в Париж скоро сошли на нет. Катино место горничной заняла толстая некрасивая хорватка, которую сама Катя и наняла. А через год сеньор Морено представил Катю друзьям и родственникам в качестве гражданской жены.
…С этого места становилось совершенно не важным, что Катя в своей биографии сочинила, а что было правдой. Ее вымышленная и ее реальная биографии в этой точке совпали, что само по себе было невероятной удачей, сказочным везением.
Теперь Катя знала, что жизнь ее задалась. Но одно обстоятельство все же отравляло Катино существование. Она называла его про себя «синдромом горничной».
Когда в их чудной квартире на улице Жероны собирались друзья сеньора Морено и вели блестящие разговоры о политике, живописи и литературе, Катя неизменно чувствовала себя не в своей тарелке. Она чувствовала себя лишней на этом празднике интеллектуальной жизни.
И тогда Катя решила стать писательницей.
– Наташка, родная, не могу больше. Ну, что мне делать? Представляешь, звонит Каталина Хуановна из своей Барселоны, сообщает, что третью книжку закончила, какую-то там «Багамскую рапсодию». А по мне, так и вторая была перебором. Говорит, они с мужем вернулись из мирового турне, которое он ей подарил после выхода второй книжки. Ага, представляешь? И еще рассказала, что он собрал своих друзей, устроил колоссальную презентацию в каком-то русском книжном магазине и преподнес ей золотой кулон в форме перышка. В смысле, что она у нас писательница… Но третья книга! А я не могу больше, Наташка, не могу!
Как хорошо, что есть подруги, которых можно вот так выдернуть посреди ночи и излить им душу.
– Так, может, она опять врет. И про турне, и про перо. Пусть вставит его себе куда следует и летит дальше мир покорять. – Наташкину крайнюю недружелюбность я отношу на поздний час. – А за третью книгу и браться не думай.
– Что ж делать? И жалко вроде Катю… Она так тянется, выстраивает свою биографию…
– Слушай, жалостливая, а твое настоящее имя не мать Тереза случайно? Эта история только доказывает, что между заказчиком и литрабом должен стоять литагент. На худой конец, издательство. Чтобы ничего личного. Никаких там «войдите в мое положение» и прочей муры. Знала бы, не знакомила вас вовсе. Умеешь же ты всякую ситуацию довести до абсурда!
Интересно, на что это Наташка намекает этим «всякую»? Уж не на мою ли личную жизнь?
– Зачем же так грубить… А вообще, знаешь, есть идея! Позвоню-ка я завтра Галке Раменской. Галка все же профессионал. Задачу понимает. Времени у нее полно, она дома сидит, нигде не служит. Член Союза писателей. Звучит гордо. В разных местах то редактурой пробавляется, то литобработками. Ты что молчишь?
– Тебя слушаю. Правильно мыслишь. Отдавай третью книгу Раменской и выброси все из головы. И спокойной тебе ночи, дорогой товарищ.
На другой день звоню Галке. Так и так. Есть работа. Готова? Готова. Условия такие-то. Подходят? Подходят. Отлично. Теперь более подробно, чтобы не было никаких недосказанностей и недопонимания. В нашем деле они не нужны.
И я объясняю Галке еще раз, что она должна создать новый текст, вычленив из уже существующего Катиного синопсис. И потом идти по этой канве. И еще раз повторяю: ни в коем случае не править прямо в компьютере, как при редактуре или даже литобработке, а создавать новый, прошу прощения, продукт. Для пущей образности подпускаю метафору.
– Вот представь, Галка, что синопсис – это шампур. Кривенький, маленький, но шампур. По нему, в конце концов, можно молотком постучать, распрямить. А потом ты на этот шампур нанизываешь мясо. Практически собственное. Ничего, работа такая. Но это еще не главное. А главное, как сказано в одной известной книге, – огонь. Все начинается и заканчивается огнем! В общем, подбавь жару души, и тогда твой продукт готов. И еще. Не забудь, что у нас есть заказчик. Существо трепетное. Не надо с себя сразу все мясо сдирать и на шампур нанизывать. Надо сначала показать заказчику, что получается. Чтобы он одобрил. А потом двигаться дальше. Иначе могут быть проблемы на выходе.
После того как Галка клятвенно заверяет, что все поняла, и обещает первые страниц двадцать дать мне и Каталине на утверждение, я перевожу дух. Теперь осталось убедить Каталину, что Галка – это, по сути, мое альтер эго, что я доверяю Галке, как самой себе.
Каталина мне верит. А что ей еще остается делать? Книгу-то хочется.
И тут я совершаю очередную ошибку. Каталина просит у меня Галкин телефон, чтобы установить, так сказать, личный контакт, и я ей этот телефон даю.
А потом Каталина звонит Галке и рассыпается о своей прекрасной жизни. Ну, там, Мальдивы, Сейшелы и далее по списку. А Галка рассыпается о своей ужасной: безденежье, за квартиру полгода не плачено, и тоже по списку до бесконечности.
В общем, Галка прозрела в Каталине блондинку, а Каталина в очередной раз почувствовала себя богатой испанской родственницей…
Я стараюсь держать руку на пульсе. Звоню Галке каждые пять дней, и так в течение полутора месяцев. Интересуюсь. Удивляюсь, как быстро движутся у Галки дела. Смутные сомнения, которые терзают мою душу, все крепнут. Ну, не может человек, если он действительно переписывает текст, а не правит прямо в компьютере, двигаться с такой скоростью. Никак не может, будь он хоть семи пядей во лбу.
Говорю Галке, чтобы прислала по емеле кусок посмотреть. Галка отвечает, что модема у нее нет и денег на модем тоже нет, а специально ехать показывать – только драгоценное время терять. К тому же, говорит Галка, звонила Каталина, и они, видите ли, условились, что Галка покажет ей уже готовый текст, когда та приедет.
Через две недели события развиваются очень быстро и очень предсказуемо. Галка встречается утром со мной в издательстве и передает дискету с текстом. А потом едет встречаться с Каталиной в кафе, чтобы отдать ей еще одну дискету с текстом, который Каталина в своей гостинице может посмотреть.
Каталина, не выходя из роли богатой испанской тетушки, угощает Галку разными кофе-пирожными, дарит подарочки, а заодно, дура несчастная, отдает конвертик с деньгами. Не с авансом, а сразу со всей суммой. И при этом на текст она даже не взглянула.
А я в это самое время как раз взглянула. И ничего, кроме сердечной тоски и праведного гнева, не почувствовала.
Праведный гнев происходил от сознания того, что все, все без исключения наши с Галкой договоренности были нарушены. На экране монитора висел кое-где кое-как подлатанный Катин текст. Причем выглядел он после обработки еще чудовищнее, чем в своем изначальном виде. Какое затмение нашло на Галку, когда она бралась за эту работу, было для меня загадкой.
А сердечная тоска объяла меня от сознания, что предстоит «разбор полета». При этом Галка все же была моим «старшим товарищем по профессии». И вообще, нормальной теткой. Хотя теперь мне уже не казалось это столь очевидным. То есть избежать неприятного разговора было совершенно невозможно. Тогда я еще не знала, что Каталина отдала Галке все деньги.
Вечером звоню Галке. Она не отпирается, но объяснить, какое на нее нашло затмение и почему она работала с текстом не так, как было оговорено, не может. Потом начинает плакать и говорить, что я ее унижаю. От абсурдности момента у меня голова идет кругом. Чтобы закрыть тему, я прошу Галку вернуть Каталине деньги. Ну, хорошо, говорю, оставь себе сотню, за, так сказать, потраченное время, но не больше. Предположим, что это был аванс. Галка что-то мямлит в ответ, и я только надеюсь, что плохо поняла ее и с Каталиниными деньгами будет все в порядке.
Следом, из своей гостиницы, звонит Каталина. Она в полном ужасе. Говорит, что Галкин текст принять никак не может. Что это какой-то кошмар. Самое удивительное заключается в том, что собственный Каталинин «кошмар» не слишком отличается от Галкиного. Но Каталина свой «кошмар» в упор не видит, а Галкин – видит. Это наводит меня на мысль, что Каталина не такая уж блондинка, какой пробует казаться. Но думать мне об этом некогда, потому что на мой вопрос, зачем же она не глядя отдала Галке все деньги, Каталина простодушно замечает: