У дальнего конца стола сидел Крутов, пожилой человек с красноватым от ветра лицом, с которого не сходило выражение озабоченности. Но у этого человека были на редкость добрые голубые глаза.
Крутов работал в экспедиции второй год. Он умел плотничать, ремонтировал обувь, был хорошим охотником на морского зверя и знал обращение с собаками.
Он долго прислушивался к нашему разговору с летчиками, потом твердо и убежденно заявил:
— Упряжку я всё-таки соберу!
Крутов привел в порядок старенькую расшатавшуюся нарту, разыскал упряжь, а потом одну за другой стал подбирать собак.
Первым на его зов пришел Серый — старый вожак, приземистый, с широкой грудью и большой головой. У него были умные, чуть усталые глаза. Левое ухо стояло, а правое висело, — было прокушено в одной из драк.
Повинуясь многолетней привычке, он подошел к нарте и сел. Крутов надел на него упряжь и крикнул Найду.
Небольшая черная собака, легко перепрыгивая через высокие заструги, подбежала к Крутову.
— Лапки поправились? — спросил Крутов.
Собака повела своими маленькими стоячими ушками, у которых только самые кончики слегка свисали.
Он внимательно осмотрел ее лапы, потому что знал, — от Найды отказались из-за хромоты.
— Поправились лапки! Умница! Будешь бегать рядом с Серым.
Потом прибежал Бельчик, совсем еще молодой пес, ходивший в упряжке только один год. Его короткая шерсть имела цвет сухого речного песка. Прозвище осталось за ним со щенячьего возраста, когда он действительно был белым. Бельчика оставили из-за его шерсти, — она не защищала собаку от холодов, особенно в дальних поездках. Когда приходилось ночевать под открытым небом, собака сильно мерзла.
Глаза у Бельчика были светлокарие, зоркие и беспокойные. Он примчался с громким лаем. Этот лай был требовательным и настойчивым, призывающим. Бельчик призывал других собак к нарте.
— Организатор! — улыбнулся каюр и ласково погладил уши собаки. — Полай еще, а то Сокол и Нордик не слыхали.
Бельчик тявкнул еще раз, остановился позади Найды и дал надеть на себя упряжь.
— Тузя, Тузя! — закричал Крутов. — Тузя, сюда!
Игривой, легкой побежкой приблизилась к каюру крупная лайка. Темнобурая шерсть собаки была густа, как у медведя. На широкой спине ее лежал загнутый кольцом пышный хвост.
Собака бросилась каюру на грудь так стремительно, что едва не сбила его с ног.
Эту лайку Крутов привез с собой с дальних промыслов, часто ходил с ней на охоту и очень любил ее за веселый нрав. На Тузю никто не посягал, и собака оставалась всегда вместе со своим хозяином.
— Сокол! — позвал Крутов черную собаку, которая дремала у входа в дом. — Соколушка, поди сюда; наверно, устал лежать-то!
Сокол закрыл глаза, притворился спящим.
— Сокол! — громче крикнул Крутов. — Ко мне!
Собака недовольно пошевелилась, вздохнула, но продолжала лежать.
— Сокол! — в третий раз, уже грозно позвал каюр, взял с нарты бич и показал его собаке.
Сокол встрепенулся, встал, сделал несколько шагов и опять лег.
Крутов молча погрозил бичом.
Тогда собака, повизгивая и скуля, поползла к нарте. Она ползла по снегу, точно у нее отнялись ноги, ползла и скулила. Так она подползла к нарте, медленно поднялась, покосилась на бич и понурила голову.
— Придется поработать, Сокол, — сказал Крутов, — положение у нас очень тяжелое. Надо помочь людям, — они тебя кормят. Ишь ты, какой жирный! Тяжело будет бегать. — Каюр запряг собаку.
— А где твой братец? — спросил он Сокола. — Ну, конечно, на своем посту против кухонного окна. Ожидает, когда повар выбросит косточку. Нордик, ко мне!
Черная собака, очень похожая на Сокола, — ее отличали только несколько белых пятен на груди и лапах, — услышав окрик, быстро скрылась за домом.
Каюр бросился за Нордиком, но собака удрала на морской берег и спряталась среди торосов. Долго за нею гонялся Ушаков, пытался соблазнить куском хлеба, но Нордик был хитер.
Теперь в упряжке насчитывалось пять собак, но для длительных поездок с тяжело нагруженной нартой этого недостаточно. Надо восемь, а то и десять.
Крутов задумался. Можно было бы взять Розу, но она кормила целый выводок щенят. Старый Букет был таким дряхлым, что только спал.
— Ли́са возьмем, — посоветовал Ушаков и побежал за собакой в котух — низенький теплый сарай, где зимовали наши собаки.
Лис — небольшая, но сильная собака рыжеватой масти, с широкой грудью и выразительными глазами. Висячие и широкие уши делали ее голову совсем круглой.
Во время дальней зимней поездки собака сильно поморозила лапы. До сих пор на подушечках не зажили ранки. Правда, лапы уже не кровоточили, на ранках успели нарасти корочки, но собака еще ходила так осторожно, точно училась ходить.
— Хочешь в поход, Лис? — спросил Крутов.
Собака ласково потерлась о его колени.
— Лапы забинтуем, — посоветовал Ушаков, — сошьем чулки и будем надевать до тех пор, пока ранки не закроются совсем.
— Дело, — согласился Крутов, — попробуем.
В пару Ли́су каюр подобрал собаку, которую все звали Старухой. Она попала в экспедицию, очевидно, случайно, — никто не знал ее настоящего имени. По всем признакам, ей было очень много лет. В экспедиции ее любили за кроткий нрав и честную — из последних сил — работу.
— Нам на рысях ездить не придется, — сказал Крутов, — упряжка подбирается спокойная, — значит, и Старуха не отстанет от других. — Повозившись около нарты, Ушаков снова отправился на ловлю Нордика. Через несколько минут он передал в руки каюра упирающуюся собаку.
— Лень всё еще держится, — с укоризной заговорил каюр. — Ладно, постараюсь и тебя приучить к трудовой жизни. Будешь ходить в одной паре с Соколом, в самой последней паре, чтобы вас можно было бичом достать! — Крутов показал Нордику бич.
Каюр заставил собак подняться, еще раз осмотрел упряжь. Впереди к нарте прикреплен семиметровый потяг — толстый сыромятный ремень из шкуры моржа. От потяга попарно идут лямки упряжи, которая охватывала шею и грудь каждой собаки.
Крутов сел на нарту. Бельчик оглянулся на него и залаял. Сокол переступил с ноги на ногу, зевнул. Нордик покосился на бич. Серый насторожился, налег грудью на лямку. Подтянулась и Найда.
— Пошел, Серый! — скомандовал Крутов. — Пошли, ребятки!
Скрипнули полозья. Нарта развернулась и заскользила по снегу.
— Поть! — крикнул каюр. Серый повернул налево, объезжая угол дома.
— Та! — еще раз крикнул Крутов, и упряжка вслед за передовым повернула направо.
Вожак хорошо помнил слова команды и быстро выполнял приказы каюра.
Крутов направил собак вдоль островка, прикрикнул, и нарта понеслась с такой скоростью, что за ней трудно было бы угнаться даже хорошему лыжнику.
Вскоре к дому, около которого мы стояли и разговаривали с летчиком, лихо подкатила упряжка. Разгоряченные собаки легли. Жирный Сокол стал хватать снег.
— Пойдет, — коротко, но убедительно сказал Крутов.
— А что собаки будут есть? — спросил Гришин.
— Будем охотиться. А на первое время возьмем небольшой запас мяса и рыбной муки.
— До северной оконечности дальнего острова двести пятьдесят километров, — напомнил нам штурман. — Сколько времени вы протащитесь туда на упряжке?
— Много, — отвечал Крутов. — Самое малое — неделю, а то и все десять дней.
Летчики переглянулись.
— А если мы подбросим вас? — спросил командир машины.
— Вы поможете сохранить нам десять дней для работы на острове.
— Готовьтесь!
Всё приготовлено, но вылет пришлось отложить из-за погоды. Низкая облачность закрыла горизонт, посыпала снежная крупа, видимость сократилась до двух-трех километров. Теперь у нас появилось время, чтобы еще раз прочитать письма, просмотреть газеты и журналы.
Ушаков и Крутов продолжали укреплять нарту, чинили упряжь. Гришин сидел над маленькой — в одном легком чемодане — рацией, проверял ее работу, тренировался в работе ключом. В тесной комнатке радиста вертелся щенок. Буяну недавно исполнилось четыре месяца. Щенок долгое время болел, — очевидно, простудился, но Гришин, любивший собак, вылечил его витамином «В». Этот способ лечения радист открыл сам и очень гордился славой щенячьего доктора. Буян привязался к Гришину и не отходил от него ни на шаг.
Крутов запряг собак и вместе с Ушаковым прокатился по острову, испытывая одометр. Велосипедное колесо, выглядевшее на снегу очень странно и неуместно, катилось за нартой. С каждым оборотом колеса щелкал счетчик. Всё новые, всё увеличивающиеся цифры выползали в окошечке счетчика и показывали расстояние, пройденное нартой.
После испытания Крутов отсоединил одометр от нарты, чтобы не поломать его во время погрузки в самолет. Велосипедное колесо и вилку он положил на пустую металлическую бочку, стоявшую на краю посадочной площадки, и заботливо прикрыл куском парусины.
— Вот, теперь всё в порядке, — облегченно заявил он. — Теперь мне требуется тетрадь и карандаш. Хочу записывать.
Я дал каюру толстую записную книжку в полотняном переплете и карандаш.
Поздним вечером следующего дня — мы уже собирались ложиться спать — подул легкий северный ветерок и разогнал мглу.
— Вылетаем, — сказал командир машины.
Началась погрузка. Я отошел с командиром машины в сторону. На снегу разостлали карту.
Я просил летчика сделать две посадки. Первую — на южном берегу большого острова, около продуктовой базы, которую мы завезли вездеходом. Здесь высаживается маленький отряд Анны Сергеевны. Потом я показал летчику на узкий, глубоко вдающийся в сушу залив на северном побережье. Там должен был остаться я с каюром и упряжкой собак. От места высадки, работая, пойдем к южному берегу, где соединимся с отрядом Анны Сергеевны.
Командир машины отметил на карте места посадок и обещал приземлиться с возможной точностью.
Крутов подтянул к самолету нарту.