Он подошел к койке, присел на нее и прислонился ухом к отверстию.
За стеной раздавалось ровное и глубокое дыхание спящего Алексея.
«Нет, не скажу. А когда Алексея поведут, в последний раз я призову его к мужеству».
Алексей в это утро спал долго. А как проснулся, сразу же постучал Сергею:
— До чего я сон сейчас хороший видел! Будто в речке купаюсь. День такой жаркий, солнечный, а вода прохладная, чистая. И Володька со мной купается, на перегонки мы плывем. Люблю я купаться, — прямо из воды бы не вылезал, — засмеялся Алексей.
Как обычно, по тюремному распорядку, проходил день.
Сергей с тревогой и волнением отмечал, что вот уже кончился обед и уже за окном сгущаются сумерки, что скоро придет стражник и зажжет тусклую лампочку в камере, а там, смотришь, вечерняя поверка, — а там и…
Сергей старался не думать, но думал только об этом.
Он сидел у стола, обхватив руками голову, когда в конце коридора послышался звон офицерских шпор. Шаги остановились у дверей соседней камеры.
Приникнув ухом к отверстию в стене, Сергей прислушался. Больше всего он боялся, что раздадутся крики и вопли о пощаде. Но всё было тихо.
— Собирайся, — сказал чей-то грубый незнакомый голос.
В ответ не последовало ни звука.
Снова шаги. Вышли из камеры — и захлопнулась дверь.
Сергей бросился к «глазку»; сейчас он простится с Алексеем и поглядит на него. Шутка ли, двенадцать ночей по душам беседовали!
Но «глазок» был наглухо закрыт.
И в то время, когда он стоял, прижавшись вплотную к двери, случилось то, чего не ожидал никто из стражников, но о чем втайне думал Сергей.
Алексей, который спокойно, без сопротивления и без единого слова вышел из камеры, вдруг вырвался от стражников, подбежал к двери Сергея и, ударившись всем телом об нее, крикнул что было у него силы на весь тюремный коридор:
— Прощай, Сергей, прощай, дорогой товарищ! Иду умирать. Долой самодержавие! Да здравствует революция!
— Да здравствует революция! — закричал Сергей. — Мужайся, Алексей! Клянусь, мы победим!
На глазах у него навернулись слезы гордости за этого парня, который пошел на смерть смело, как и подобает революционеру.
Перепуганные стражники схватили Алексея и поволокли его по коридору. Они пытались закрыть ему рот, но он отбивался и кричал свое:
— Прощайте, дорогие товарищи! Да здравствует революция!
И, словно эхо, доносилось в ответ из каждой камеры:
— Да здравствует!!
Всеволод АзаровСын народа
Тут всё полно тишиною
Бессмертной воинской славы
Стоит над могилой героев
Памятник величавый.
Поднялся доблестный воин
В бронзовой плащ-палатке,
Хранят напряжение боя
Лица суровые складки,
Лучи зари освещают
Красный мрамор и серый.
И часто парк навещают
Немецкие пионеры.
Германской республики дети,
В грядущем что стало бы с вами,
Когда бы не воины эти,
Что мир защитили сердцами!
И песнь благодарная звонко
Здесь в небо плывет голубое.
Спасенного в битве ребенка
К себе прижимает воин.
Был Красный Веддинг далеко от нас.
К проспекту Красных Зорь и Красной Пресне
К нам приходили с запада не раз
Антифашистов боевые песни.
И если мы сегодня их споем,
То снова испытаем чувство то же…
Их пел когда-то в городе своем
Десятилетний пионер Сережа,
Любил он шум прибоя
С детских лет.
Стоял их домик на Морском канале,
С заводом рядом,
Где отец и дед
С пологих стапелей суда спускали.
Восторженный любитель голубей,
Знаток событий в Гамбурге, в Шанхае,
Он понимал, что звездных пять лучей —
Планеты пять частей обозначают.
Ведь мальчик под звездою был рожден,
Которая для всех народов светит.
Беззвучно, не по-детски плакал он,
Когда убили Сакко и Ванцетти.
О тех, чей гимн Интернационал,
О тех, кто и под пыткой были немы,
Он из газет рассказы собирал
В свою тетрадку с мопровской эмблемой.
Там братья сквозь решеток переплет
Привет платком нам посылали красным!
Поздней, когда Сережа подрастет,
Он школьную тетрадку развернет,
Охваченный всё тем же чувством властным.
Принес однажды в школу почтальон
Листок, что был, казалось, обожжен
Огнем боев. Своим рукопожатьем
За помощь нас благодарили братья.
А месяцем позднее, в тот же год,
Из Гамбурга пришел к нам пароход.
Вплотную к морю, вдоль всего причала,
Людей советских множество встречало
Того, кто к миру звал страну свою.
В толпе, средь стариков и молодежи,
Под пионерским знаменем в строю
Стоял от счастья замерший Сережа.
Привычно человек шагнул на сходни,
Ротфронтовским приветом руку поднял.
Открытое лицо, спокойный взгляд,
Он улыбался.
Он опять с друзьями.
Германии рабочей делегат
Гордился нами,
Радовался с нами.
Весь порт морскими флагами расцвел
В честь этой долгожданной, братской встречи,
И вот к ребятам
Тельман подошел,
Сереже руки положил на плечи.
Увидел мальчик светлые глаза,
Открытый воротник рубашки белой.
«Расти большой! —
По-русски гость сказал, —
У нас с тобою в жизни много дела.
Когда-нибудь и ты приедешь к нам,
Желанный гость Германии свободной,
Пускай тебе, дружок мой, будет там
Так хорошо,
Как мне у вас сегодня!»
В ту зиму, в январе, собрал Сережа
Детекторный приемник самодельный…
Скороговоркой, а потом раздельно,
Передавал эфир одно и то же,
Куда бы ты ни повернул рычаг,
Слова — «В Берлине подожжен рейхстаг!»
…………………………………………..
«Немецкому народу» на фронтоне
Чернеет надпись. О каком народе
Тут стены говорят?!
О том, что продан,
О том, кого в окопы вновь погонят.
Горит рейхстаг!
Враг в собственной стране!
И вот уже трибуна вся в огне,
С которой Клара Цеткин говорила.
Обугленные рухнули стропила.
И заглянула гибель тем в глаза.
Кто отдал коммунистам голоса.
И бюллетеней белых миллионы
Разорваны на мелкие клочки.
Оцеплены рабочие районы
И двери с петель рвут штурмовики!..
О, если б нам с тобой, Сережа,
Прийти, чтобы друзьям помочь!..
Спешит своим путем прохожий.
Он видит, как светлеет ночь,
Несет тайком ведерко клея
И пачку свернутых листов.
На них, как будто кровь алея,
Пылают буквы гневных слов.
«НАЦИ — ПАРТИЯ РЕВАНША.
МЫ — КОММУНИСТЫ — ПАРТИЯ МИРА!»
Прежде чем солнце встало, раньше
Чем пробудились рабочих квартиры,
Каждая заговорила стена,
Побежала надпись вдоль здания:
«ГИТЛЕР — ЭТО ВОЙНА,
А ВОЙНА ПОГУБИТ ГЕРМАНИЮ!»
Нес человек ведерко клея
И драгоценные листы бумаги,
И на стенах,
Как утренний свет алея,
Маленькие возникали флаги.
Оглянулся, —
Нет, не следят.
О доме
Вспомнил,
Он мать повидать не вправе…
Под шагами тяжелыми скрипнул гравий.
— Хальт! —
За ним побежали вдогонку,
В спину выстрел ударил.
Он упал.
Кровь, стекая струею тонкой,
Чернела на тротуаре.
А завтра по той же аллее —
Серой,
От дождя весеннего скользкой —
Шел другой человек с ведерком клея,
Рядовой непобедимого войска.
За небылицей
Плели небылицу:
«Тельман давно перешел границу».
Почему же в кварталах всех,
На вокзалах
Сыщикам роздан его портрет?!
Нет!
В рабочих квартирах,
в цехах,
в котельных
Партии слово у людей на устах.
И, как прежде, боевая подпись — Тельман
На влажных от свежей краски листах.
Он с народом,
Он поста не покинул!
Но предатель главную явку назвал.
В Шарлоттенбурге, районе Берлина,
Эсесовцы оцепили квартал.
Почему, как на поле сражения знамя,
Вождя не смог ты сберечь, народ?!
Перестуками в стены тюремных камер
Об аресте Тельмана весть идет.
Соратникам верным, в подполье скрытым,
Стойкость передает он свою.
В одиночной камере Моабита
Тельман —
в строю!
Твердость его
Фашистов бесит.