— Дяденька, я не знал, что на мыло всякая падаль идет.
— То-то, милый; кто из чего варит. Мы такого добра немало перерабатываем. Наш товар ночью привозят, чтобы перед народом не было зазорно. Ну, а раз попало в подвал, — то тут уж что хочешь уйдет. Давай тебя на мыло переделаем.
Петька срубил крышку с барабана — и на пол посыпались красивые белые крошки. Выковыряв топором несколько кусков, Петька перенес их в бачок и, отбив крупный кусок, остановился с глыбой в руках и спросил:
— Много ли класть?
Мастер обернулся и сердито затопал ногами.
— Ты что, ошалел? — орал Исаич. — Тебе кто велел хватать соду руками! Тебе пальцы отъест. Бросай сейчас же!
Петька выпустил кусок и испуганно смотрел на руки.
— Натирай салом! — велел мастер. И пока Петька послушно натирал руки, потом соскабливал сало и вновь натирал, — мастер учил:
— Никогда наперед не суйся без спросу ни в какие дела. Долго ли до беды! А потом отвечай за тебя, не перед законом, так перед совестью.
Исаич убавил огонь в топке и налил в котел раствор из бачка. Началась варка мыла, и воздух постепенно стал очищаться. Правда, этого Петька не замечал. Он в изнеможении опустился на пол и закрыл глаза. Недолго он так отдыхал. Мастер растолкал его и заставил мешать в котле. Как потом разливали мыло, — Петька забыл. Туманом был застлан весь конец дня, только запомнилась тяжелая форма с мыльной плавкой, придавившая ему пальцы.
— Ну, пойдем, я тебе калач куплю, — сказал Исаич, когда они вечером вышли из подвала. — Ты славный, оказывается, парень, надо тебя побаловать. Ведь целый день ничего не ел?
— Не ел, — тихо ответил Петька. Он шел рядом с мастером, шатаясь, как пьяный. Изредка, натыкаясь на Исаича, Петька широко открывал глаза и старался держаться прямо.
Базар закрывали, он был почти пуст, и мастер издали показал Петьке румяную торговку.
— Запомни ее, это тетка Людмила.
— Дай-ка нам хороший калачик, — сказал Исаич тетке, когда они подошли к столу, за которым торговка стояла, навалясь на доски грудью.
Порывшись в корзине, прикрытой тряпкой, тетка Людмила протянула Исаичу огромный пшеничный калач.
— Ему дай, — сказал Исаич, — это он со мною работает. — Ну, Петя, благодари тетку Людмилу да иди себе. Смотри, запомни ее; гляди, какая она красивая.
Исаич остался разговаривать, а Петька поплелся домой.
По дороге он передумал. От одежды воняло, в животе мутило. Идти домой в таком виде казалось немыслимым, и Петька свернул к реке.
Положив калач на камни, он разделся донага и долго тер руки песком и мылом, кусочек которого ему дал Исаич. Как бы оно ни было сварено, — мыло давало белую пену, и первоначальная брезгливость к нему у Петьки исчезла. Тщательно умывшись, он выхлопал одежду и даже постирал рубашку. Потом опять умылся, прополоскал рот и после глотка воды страшно захотел есть. Еще голый, сидя у воды, он съел половину калача, а другую оставил.
После купания даже усталость почти прошла, и Петька довольно весело поздоровался с матерью.
Сидя за столом, он поедал всё, что ему подставляла мать, и, не замечая, съел и ее и свой обед и почувствовал себя сытым только после третьей кружки чая.
— Не тяжело тебе, Петя, там работать? — спросила мать, внимательно глядя на него.
— Ну, чего там! Работа как работа, — сказал Петька, невольно подражая голосу Исаича.
— Что ты там делаешь?
— Сегодня в котле мешал палкой. Обыкновенный котел, — соврал Петька, стараясь избежать расспросов.
На следующий день работа повторилась. Только не нужно было бить гирей по барабану с содой, которой хватило на много варок.
Исаич начал приучать Петьку к делу.
— Вот гляди, — говорил он, поднимая лопатку над котлом, — это есть мыльный клей!
С лопатки в котел падали капли, потом потянулась длинная струйка. Лизнув ее языком, Исаич добавил:
— «Дает укол» — значит, много свободной воды. Будем варить еще. Ты встань сюда и помешивай. Нет, нет, да и поглядывай на лопатку. Если начнет это, значит, мыло-то тянуться, тогда кричи меня.
Мастер вернулся с ведром воды и вылил ее в котел. Поймав на себе изумленный взгляд Петьки, Исаич подмигнул ему:
— Хэ, хе, хе! Это для равновесия в хозяйском глазе.
Ничего не понимая, Петька взобрался на плиту к деревянной воронке, встал на скамейку и, поднимаясь на носки, принялся помешивать в котле, стараясь доставать мешалкой до чугунного дна. Он глядел, как там переливалась кипящая жидкость молочного и желтого цвета, как будто в котел влили чай, кофе и молоко, и всё это кипит, клокочет, вьется отдельными струями и никак не смешается.
Исаич прилег на стол для резки мыла; в горле у него захлюпало, как в котле, и он храпел, пока Петька не разбудил его, когда мыло, стекая с лопатки, стало вытягиваться нитями. Исаич потянулся, зевнул и сказал Петьке:
— Я тут один управлюсь, а ты вот что — забирай брус мыла да снеси его тетке Людмиле. Она даст деньги, купишь молока и калачей, и мы с тобой пообедаем.
«Может, он шутит», — подумал Петька и недоверчиво посмотрел на мастера. Воровать было стыдно, а не слушаться мастера — вроде страшно.
Он, мучительно краснея, пытался отговорить мастера.
— Дядя Исаич, а вдруг хозяин встретится?
— А ты не бойся! Он вони сторожится, и его в это время сюда не дозовешься. К ночи только придет.
Ели в другой комнате. Тут было почище и не так дико воняло. Затворив двери в варочную, Исаич распахнул форточку.
— В нашем деле беспременно надо молоко пить, а иначе сдохнешь: чахотка и четыре крышки! — сказал он. — Ты после работы бери мыла, на базаре продашь — деньги будут; всё равно Полканов тебе жалования не заплатит, а заплатит, так на два калача. За мыло-то уж, наверняка, удержит столько, сколько и не снести тебе.
— Да-а, а вдруг он заметит? Не буду брать. Кабы хозяин дал, тогда — другое дело.
— Что тебе! Кто тебе хозяин? Я хозяин! — закричал Исаич и, оттопырив губу, передразнивал: — «Хозяин, хозяин!» Он только котел купил да сала достал на первую варку, а я жизнь на это дело кладу, кровь моя тут вянет. Он только деньги получает, а я всем делом верчу. Видал ты его когда на работе? А мы одинаковые в паях… только на его пай — деньги, а мне — гроши.
— Ты не сомневайся в этом деле, — продолжал Исаич, немного успокоясь, — я хозяина не боюсь, а кто из нас честнее, — мы посмотрим! Он велит мне для весу воду лить, а я не лью, потому что хуже мыло бывает; и если по его воле всему быть, так народу он продаст один кисель — мошенницкое мыло. Он у народа ворует, у матери твоей крадет, в мыло пакость кладет, а я не даю. Тебе он велел доглядывать за мной? — неожиданно спросил мастер, прервав речь.
Молчание для Петьки было тягостно, и неловко было оттого, что Исаич так прямо и верно задал вопрос. Покраснев, Петька ответил:
— Велел…
— Ну, вот, — вздохнул мастер, — ведро воды, брус мыла — ерунда. Он боится, как бы я целую варку на сторону без него не продал. А случись так, — всё равно: поругается и такой же станет. А нового мастера ему не найти. Кто пойдет работать в такой вертеп? Хотя две трети пая обещай. Кто пойдет? Кому своей жизни не жалко? Знаю я про него, — из чего мы мыло варим, — кричал Исаич, как хмельной, грозясь кулаком и расплескивая молоко себе на колени.
Петька уплетал за обе щеки калачи, но твердо решил не брать мыла. И, чтобы не носить к тетке Людмиле, тут же придумал уловку:
— Тетка Людмила тебе, Исаич, заказывала, самому велела приходить. Почему, говорит, не ходит?
— Ладно, ужо схожу.
Подобрев, Исаич продолжал говорить о себе.
— На хороших-то производствах мыло мы варили из чистого сала. Разные туалетные мыла бывали, а тут — тьфу! Вот, сударик, и разберись тут, кто прав, кто виноват.
Каждый день, возвращаясь с работы, Петька шатался от усталости. От духоты голова болела, он худел с каждым днем, горбился и начал кашлять. Но он был горд: он имел работу. И не всем солдатским детям повезло так, как Петьке: большинство из них голодными слонялись по улицам и рылись в мусоре, как бездомные кошки.
Королек избрал себе более «легкий» труд, — торговал папиросами в россыпь, по штукам. Петька, возвращаясь с работы, видел Королька в ораве мальчишек, бегущих за покупателями и орущих: «Шапшал», «Лаферм», «Богданова»! Редко кто из прохожих останавливался. Но стоило человеку остановиться, и к нему сразу протягивался десяток грязных кулаков с зажатыми в них пучками папирос. Мальчишки кричал: наперебой и лепились, словно надоедливые мухи.
— Бросай ты свои папиросы, — сказал Петька. — Вот бы нам с тобой поступить куда-нибудь слесарить, — там чистота и воздух хороший.
— А хорошо у тебя работать? — спросил Королек.
— Нет, в первые дни меня по два раза тошнило. Теперь привык, только руки и ноги болят.
— Уходи оттуда.
— Нет, не уйду, нельзя. Работать надо.
— Уйдешь всё равно, — убеждал Королек.
— Нет, не уйду! — продолжал спорить Петька. — Хочешь, я тебе кровью расписку напишу?
Хотя у Петьки кроме рук и ног болела еще грудь, но от собственно решимости ему стало легче; вспомнилось, что близко воскресенье, тогда он может отдохнуть. А Исаич вчера еще сказал, что в субботу Полканов заплатит деньги, и мысль о том, что он принесет матери получку, радовала его.
«Интересно, — сколько я заработал?» — думал Петька и от этого страшно хотелось рассказать Корольку, как он работал, и мечтал о том, как интересно они могут провести воскресенье.
— Может, порыбачить съездим, а? — спрашивал Петька оживляясь. — Пойдем сходим на реку.
У Петьки радости хватило до субботы: денег он от хозяина не получил. В субботу Полканов не заехал на завод, и Исаич сказал:
— Ну, я к нему, тово, вечером зайду, о тебе напомню, а ты в воскресенье приходи.
Петька хмурый пришел домой и матери сказал за столом:
— Хозяин сегодня денег не дал. Я к нему завтра схожу за получкой.
— Ах, Петя! Он же говорил, что тебе денег выдавать не будет. Придется мне самой сходить, — сказала мать.