Минут десять идет сливание шлака. И вдруг расплавленная масса перестает быть тягучей, бежит по жолобу быстро-быстро, как вода. На дядю Петю и других вагранщиков сыплется целый дождь искр уже совсем другого вида — настоящие белые звезды, похожие на брызги бенгальских огней.
— Чугун пошел! — кричит дядя Петя, поворачивая к ребятам улыбающееся лицо. Он мгновенно забивает дыру глиной, останавливая огненный поток.
«Кажется, — суп готов», — думает Толя, вспоминая бабушкино определение.
— Слушайте меня внимательно, — говорит мастер-металлург громким голосом. — До недавнего времени на нашем заводе лили только обыкновенный чугун, из которого можно делать неподвижные части разных машин, детали, которые не подвергаются никаким ударам при работе. Только что вы видели простой чугун в жидком виде — небольшая струйка этого хрупкого металла вылилась из вагранки при сливании шлака. Но с недавних пор наш цех стал лить новый чугун — высокопрочный. Чтобы получить его, надо в простой чугун добавить определенное количество магния. Петр Сиворонов, рабочий нашего цеха, предложил некоторые изменения в устройстве обыкновенной вагранки, и, когда эти изменения были сделаны, мы получили возможность выплавлять новый чугун. Посмотрим же, как Петр Сиворонов будет загружать в вагранку магний.
Ребята перевели взгляд на печь и увидели, что все четверо рабочих стоят, запрокинув головы кверху, точно там вот-вот пролетит самолет. Толя тоже поднял голову. Он увидел, что прямо над вагранкой, покачиваясь, висит сосуд, напоминающий по форме большой колокол. Сосуд опускается всё ниже и ниже и, наконец, застывает в воздухе.
— Товарищи, — сейчас произойдет самое главное! — кричит дядя Петя.
У Толи заколотилось сердце. Сейчас должно случиться то страшное, отчего плакала бабушка. Но дядя Петя снова повернул к ребятам свое смелое оживленное лицо, и Толя разом застыдился и успокоился.
— Внимание, магний! — кричит мастер.
Висящий в воздухе колокол дернулся вниз и мгновенно исчез где-то в глубине котла с кипящим чугуном. Рокот, наподобие рева низвергающегося водопада, потряс цех. Стены котла сделались розовыми. Стало так светло, что Толя зажмурил глаза. И Толя вдруг понял: целый вулкан захлопнули крышкой. Ревет огненная стихия в бессильной ярости, и если уж вырвется, то никакое самоотвержение племянника не поможет дяде Пете. Спасение его — в твердом знании своего дела, в том, что дядя Петя сумел надежно сковать и подчинить себе страшный вулкан, сделав огонь могучим помощником человека.
Лишь успокоив бабушку насчет дядиной Петиной работы в цехе и отдохнув после пережитых страхов, Толя решил передать дяде просьбу Семена. Дядя Петя ответил раздумчиво:
— Котелок из высокопрочного чугуна! Это было бы интересно. Конечно, заводу некогда возиться с мелочами, но ваша просьба не такая уж бесполезная для нас. Сегодня детали турбин из нового чугуна делаем, а завтра, может быть, и для товаров широкого потребления этот чугун пригодится. Попробую попросить директора. Только надо, чтобы заявление было от имени школьников. И обязательно укажите, для чего нужен этот чугунок.
Что и говорить! Весь класс подписался под заявлением. Оно звучало так:
«Товарищ директор, мы, ребята, допустили досадную оплошность — разбили не принадлежащий нам чугунный котелок. Долг нашей чести — возместить убытки пострадавшему. Поэтому очень просим вас отлить у себя на заводе котелок из того высокопрочного чугуна, который, как мы узнали от экскурсовода, не бьется при ударах».
Через два дня дядя Петя принес Толе радостную весть:
— Директор наложил на ваше заявление такую резолюцию: «Изготовить в виде исключения и в целях опыта».
А еще через неделю целая ватага школьников ворвалась в бабушкину кухню, и Толя вручил старушке новенький, блестящий, как зеркало, чугунок.
— Это еще что такое? — изумилась бабушка.
— Чугун!
— Да какой же это чугун? Это же стальная посудина!
— Нет! Чугун! Только он не бьется!
В доказательство Толя так шарахнул котел о железный обод плиты, что звон пошел по всему дому.
— Озорник, что делаешь! — закричала старуха и отняла у внука чугунок.
Бабушка испробовала новую посудину на огне. Ох, и наваристые щи сварила она в чудесном чугунке!
На другой день в квартиру Сивороновых неожиданно явился главный металлург завода. Он стал расспрашивать бабушку, — каково ее хозяйское мнение о котелке. Жалоб не поступило, но весь поселок, узнав об этом посещении, хохотал до упаду, называя бабку Сиворонову активным рационализатором завода.
Высокопрочный чугунок и по сей день пользуется горячими старушкиными симпатиями. Это единственная новомодная посудина, которая не стоит у нее на полке в коллекции, а вечно находится то на огне, то в духовке.
С. АтрыганьевВ буран
Весной в степи цветение, летом — зной, осенью — дождь и унылые песни ветров, зимой — снега, снега и бураны. Когда на тебеневке[9] бушует буран, на усадьбе коневодческого совхоза Маховушки глухо стонет колокол.
Гул меди уносится далеко в степь, и его слышат в табунах за десятки верст от совхоза.
Маховушка — поселок с беленькими саманными домиками, длинными корпусами конюшен и молодыми тополями — затеряна в степи.
Зимой конские табуны ходят там, как корабли в бурном море, и лишь набат, слабо гудящий в реве снежной бури, указывает людям, где, в какой стороне Маховушка, тепло родного очага.
Трудно табуну: закружит ветром снег над землей, лошади прижмутся друг к другу и медленно бредут в подветренную сторону.
Впереди всегда — поводырь жеребец — косячник, за ним — окруженные матками жеребята, а сзади плетется табунщик.
На этот раз буран бушевал двое суток и все сорок восемь часов в Маховушке сторож Пахомыч и пожарник Яким, дергая поочередно за обледенелую веревку, заставляли колокол гудеть басисто и протяжно.
Пахомыч, зябко пряча морщинистую шею в воротник полушубка, бурчал себе под нос:
— И откуда что берется? Несет и несет. Достанется нынче Никите — тяжела тебеневка! А Тучке-то красавице срок жеребиться. Как-то она, матушка, будет…
Угрюмый пожарник молчал и только крякал, точно сам бродил с лошадьми по метельной степи.
Молодой табунщик Никита Пивоваров зимовал с табуном на отдаленном пастбище, открытой для ветров равнине. Вокруг — ни холма, ни балочки, ни стога сена. Попробуй укрой в буран лошадей! Удержи табун, когда ветер сшибает с ног самого косячника Нагиба!
Никита хоть молод, но считается опытным, хорошо знающим повадки лошадей табунщиком.
Он застенчив, румян, крепок. Серые спокойные глаза его светятся ласково, а слава отличного наездника не кружит ему голову.
В свободное время он не прочь вечерком, в клубе, пронестись в стремительной пляске или, гогоча от восторга, поиграть на площади в снежки с такими же, как он, добродушными парнями-здоровяками.
Накануне ветер пахнул теплом с юга; сторожевой лохматый пес Актай то и дело, чуя весну, катался в снегу, или, как говорил Никита, «принимал ванны».
Но когда Никита уже седлал верховую, всё разом переменилось. Солнце нырнуло за тучи, тучи низко и вяло поволоклись над озером, повалил снег.
Ветер прошумел камышом, распушил хвосты лошадей, закружил и понес хлопья снега.
Косячник Нагиб — золотисто-рыжий великан — сразу же стал теснить маток, осторожно подталкивать грудью жеребят, — он сбивал табун под ветер, к пригорку.
Лошади быстро сгрудились. Никита подъехал к Нагибу.
— Ну, братишка, держись: понесет нас ветром, как катун[10]. Успевай поворачивайся!
Он плотнее надвинул ушанку на лоб. И, точно поняв его, лошадь тряхнула головой и побрела за озеро.
С порывом ветра прилетел первый удар колокола.
«Пахомыч знать дает!» — подумал Никита и улыбнулся. Этот звук был знаком ему с раннего детства.
Табун двигался медленно. Снег покрывал спины лошадей пушистыми попонами. От тепла конских тел над табуном клубился пар, как в бане.
Нагиб то и дело ржал. Ему отвечали кобылы.
«Не отстаете?» — словно спрашивал косячник.
«Нет, нет!» — откликались матки.
Иногда Никита кричал:
— Э-гей! Нагибушка! Идешь?
И трубным голосом отвечал косячник:
— Иду… у!..
В сумерках Никита остановил табун на отдых. От густо валившего снега лошади из вороных, рыжих, гнедых превратились в белых и пушистых.
Издалека непрерывно доносился приглушенный зов набата.
Стоять на ветру было невмочь. Табун тронулся. Сумрак сгустился. Наступила ночь.
В темноте табунщик потерял из вида лошадей и лишь чувствовал их впереди себя по тяжелому дыханию и терпкому запаху пота.
Никита наклонился с седла и окликнул собаку.
— Ступай, Актай. Ищи!
Расторопный, с обледенелой шерстью пес знал свое дело: обнаружив отставшую лошадь, он яростно лаял, словно хотел загрызть нарушительницу порядка; кобыла тотчас занимала свое место в табуне.
За день некормленные лошади ослабли. К полуночи табун едва тащился. На зов Нагиба матки отвечали усталыми голосами.
Устал и Никита: обледеневший плащ и полушубок давили на плечи, прижимали к седлу; ноги, согнутые в коленях, затекли, замерзшие руки выпускали повод. Клонило ко сну, и в дремоте рев ветра, лай Актая Никита слышал отдаленно и смутно.
Убаюканный воем ветра и шорохом снега, Никита уснул, а когда, вздрогнув, открыл глаза, понял, — табун не двигается.
Хлестнув коня плетью, он проехал вперед. Пригляделся — метрах в ста что-то смутно чернело.
Усталость и сон мгновенно исчезли. Еще десять шагов вперед, и Никита остановил коня. Перед ним возвышалось высокое и длинное строение без крыши.
— Затишь! — вскрикнул Никита, от избытка радости став на стременах во весь рост.
Затишь представляла собой три массивных саманных стены, напоминавших огромную букву «П». Ветер не проникал сюда, и здесь было сравнительно тихо.