Но спросить ребята не решились.
Мама не ела того, что они приносили из столовой: у нее был плохой аппетит, и Сережка покупал ей молоко и яйца.
Раза два маму навещал доктор — пожилая, полная женщина в халате, надетом на зеленую шерстяную кофту. Она шумно входила в комнату, хвалила ребят за порядок, а потом выгоняла их на кухню.
— Скоро мама поправится, — говорила она, выписывая лекарства, — а вы берегите ее. — Потом задумчиво кивала головой и совала Сережке голубенькие рецепты с печатью.
Мама поправлялась, — иногда садилась, читала книги.
Сережка уже не шикал на Пека, когда тот заводил свои реактивные самолеты и таскал по полу старый электрический утюг.
Подошло воскресенье.
Когда Сережка проснулся, в комнате сверкало солнце. После пасмурных февральских дней было оно еще не окрепшим, но очень веселым.
Пек в одних трусах стоял на коврике и, подражая старшему брату, выравнивал на своей постели одеяло.
Мама спала, повернувшись к стене. На стуле возле ее изголовья лежали бумага и автоматическая ручка. Видно, она писала папе и поздно заснула. Сережка осторожно подошел к ней. Лицо мамы было спокойным. Солнце вспыхивало в ее пушистых волосах золотыми искорками. Тени под глазами исчезли, а на щеках появился румянец.
Сережке вдруг стало так хорошо, что он шлепнул себя руками по голым бокам и хитро подмигнул Пеку.
— Пек, знаешь что?… — Сережка прислушался к маминому дыханию и оттащил брата за шкаф. — Давай маме на завтрак суп сварим!
Глаза Пека зажглись надеждой.
— С клецками?
Сережка кивнул.
Ребята быстро оделись. Пек начал закатывать на рубашке рукава.
— Сережка, и себе по тарелочке, ладно?
— Ладно, — сказал Сережка, — я побегу мясо куплю, а ты начинай картошку чистить.
На кухне Пек достал из корзины пять картофелин, сел на табурет и взялся за нож.
— Добавь еще одну… — крикнул из дверей Сережка, — пусть по две на каждого будет!
Скоро он прибежал из магазина и выложил на стол перед Пеком порядочный кусок мяса.
— Во, с мозговой костью… Для навара.
Пек ткнул пальцем увесистую, пористую кость.
— Крепкие мозги… Может, разварятся, а?
— Наверно, — согласился Сережка. — Продавец сказал: специально для супа.
Ребята вымыли мясо под краном, положили в кастрюлю, нарезали туда картошку, морковку, лук и поставили на плиту.
Сережка несколько раз видел, как мама приготовляла тесто для клецок. Он вытащил кулек муки, отсыпал немного в миску, разбил туда яйцо, добавил соли.
— А какой водой разводить надо, сырой или кипяченой? — спросил Пек.
— Наверно, сырой… всё равно в супе вскипит, — решил Сережка.
Ребята месили тесто до тех пор, пока можно было ворочать ложкой, а когда ложка начала гнуться, Пек предложил покатать тесто по столу.
— Крепче будет, — убеждал он.
Сережка вывалил тесто на стол, но сдвинуть его с места оказалось не так то легко. Оно намертво прилипло к клеенке.
— Ну и пусть прилипло, — пробормотал Пек, — ты муки добавляй, и на одном месте замесим.
Сережка поручил это дело брату, а сам пошел пробовать мясо. Он долго тыкал в суп вилкой и, наконец, крикнул Пеку:
— Пора загружать!..
— Загружай… — уныло отозвался Пек, с трудом вытаскивая из теста свои толстые, коротенькие пальцы.
— Значит, не отлипает? — глубокомысленно спросил Сережка.
— Не отлипает, — подтвердил Пек.
— Ну и пусть, мы стол к плите придвинем.
Ребята с трудом придвинули стол к плите. Сережка окунул ложку в бульон, затем поддел ею немного теста.
— Ты по полной бери, — запротестовал Пек, — маме поправляться надо… И вообще толстые клецки вкуснее…
Скоро Сережка пригасил газ, и они пошли накрывать на стол.
Мама уже проснулась. Она поцеловала обоих сыновей и подозрительно глянула на Пека. Локти у того были в муке.
— Это я об стену в кухне, — неумело соврал Пек, отряхиваясь.
Сережка переменил на мамином стуле салфетку, расставил тарелки и побежал за супом. Суп был густой и мутный… Разлив его по тарелкам, Сережка недовольно подвинулся к Пеку.
— Не мог уж замесить как следует. Все клецки разлезлись.
— А вот и не разлезлись, — проворчал в ответ Пек, вытаскивая из тарелки большой, в полкулака, комок теста.
Мама удивленно помешивала суп ложкой.
— Что, если она есть не будет? — прошептал Сережка, соскабливая ложкой прилипшую к зубам клецку.
Пек завел глаза под лоб, веки у него начали подозрительно пухнуть. А мама отхлебнула одну ложку, другую, с улыбкой посмотрела на ребят и сказала, что давно мечтала о таком супе.
Р. КрасильщиковаПодруги
С Верой Сазоновой
Тюрина Васса
Учатся вместе с первого класса.
Лучших подружек, чем девочки эти,
Вы во всей школе не сможете встретить!
Если у Вассы неладно с дробями
(Всяко бывает, ведь знаете сами),
Вера подруге помочь не откажет,
Всё объяснит ей и всё ей покажет.
Если для Веры остался неясным
Новый урок с безударною гласной,
Васса задаст упражнение Вере,
Выполнит Вера, а Васса проверит.
Вместе подруги бегут на каток,
На рукоделье,
В юннатский кружок,
В детскую библиотеку районную
Тюрина ходит и ходит Сазонова.
…Произошло это после истории.
Девочки наши о чем-то поспорили,
Вера в чернила перо обмакнула,
Васса нечаянно Веру толкнула.
Вера, принявшись записывать правило,
Кляксу большую в тетрадку поставила.
Вера у Вассы резинку спросила,
Тюрина вдруг почему-то вспылила,
И, попрошайкой назвавши подружку,
Васса от Веры услышала: «Плюшкин!»
Дальше и больше, слово за словом —
Вот у подружек и ссора готова.
С кислою миной за партою — Тюрина.
Губы поджаты, брови нахмурены.
Красная, рака краснее вареного,
С видом обиженным, рядом — Сазонова.
Так и поссорились наши подружки,
Так и конец наступил этой дружбе…
Врозь они ходят теперь на каток,
На рукоделье,
В юннатский кружок,
В детскую библиотеку районную
Тюрина ходит одна,
Без Сазоновой.
Если ж на лестнице встретятся обе —
То друг на друга глядят исподлобья…
Вот и судите: вправду ль крепка
Дружба, что рвется из-за пустяка?
Л. БрандтПират
Свет, яркий режущий свет увидел Пират, когда на двенадцатый день жизни у него впервые открылись глаза. До этого мир существовал для него только в виде вкуса молока, запаха псины и сосны и ощущения тепла, исходившего от тела большой, похожей на немецкую овчарку, суки.
Рядом с ним копошилось еще шесть комков из мяса, хрящей и шерсти, но Пират их еще не видел, хотя и смотрел на мир уже открытыми раскосыми глазами.
Пират жил мало дней на свете, и у него не было еще воспоминаний. Он не знал, что большая серая сука, дающая ему свое молоко, тепло и любовь, приходилась ему мачехой.
Его мать, ржаво-желтая поджарая волчица, лежала в это время в дальнем логу, забившись в заросли высокой травы, и прижималась израненным боком к холодной, сырой глине.
От худобы волчица казалась высохшим на солнце трупом. Она лежала не двигаясь, не шевелясь, уткнув нос в кочку и закрыв глаза. Только уши жили самостоятельной жизнью на остромордой воспаленной голове. Они чутко стояли на страже и вздрагивали от малейшего шороха.
Временами волчица медленно поднимала голову, с трудом открывала желтые раскосые глаза, мутно глядела по сторонам, потом, жадно и долго фыркая и давясь, лакала воду из ближайшей лужи. На короткое время у нее прояснялись глаза, она поворачивала голову, на непослушной шее и зализывала рану на левой лопатке. Ребра тогда так выпирали наружу, что, казалось, неминуемо должны были прорвать присохшую к ним кожу.
Одиннадцать дней назад, окровавленная, с зарядом дроби в лопатке и в боку, приползла волчица в этот лог, и с тех пор ни разу никто ее здесь не побеспокоил. Только изредка бесшумно раздвигались кусты и на краю лога появлялся большой лобастый волк с мощной, пышной шеей и необычайно темной для волка окраской.
Появлялся он совершенно бесшумно, но острые, толстокожие уши волчицы недаром казались единственной частью тела, не утратившей жизни. Волчица открывала глаза, потом морщила нос и показывала гостю крепкие зубы.
Волк останавливался и темнокоричневыми глазами подолгу, не мигая смотрел на волчицу. Во взглядах волка и волчицы не было ничего похожего на ласку.
Постояв несколько минут, волк исчезал так же бесшумно, как и появлялся. Волчица еще некоторое время смотрела ему вслед, потом бессильно роняла голову на сырой, холодный мох.
В тот день, когда Пират впервые открыл глаза, волк явился к волчице не один. Он держал в зубах крупного зайца. Волчица подняла голову и насторожилась. Волк долго стоял на своем обычном месте, не выпуская добычи, затем шагнул вперед. Волчица молча подняла губу и оскалила зубы. Но взгляд ее уже казался не таким настороженным, и от этого оскал более походил на улыбку, чем на угрозу.
Волк сделал несколько осторожных шагов, уронил зайца и исчез в кустах.
И сразу же над местом, где лежал мертвый заяц, закружились вороны. Волчица зарычала и снова оскалила зубы, отчего стала еще более раскосой, потом впервые поднялась на ноги и, проковыляв несколько шагов на трех ногах, легла рядом с зайцем.
Вороны до позднего вечера кружились над логом, но опуститься не смели. После захода солнца в темноте раздалось сопение, чавкание и хруст костей.
Около полуночи, когда взошла луна, кусты раздвинулись и на небольшой прогалине показалась волчица.
Кости выпирали у нее из-под кожи, шерсть свалялас