ыл затхлый, но всё же для питья она годилась.
Целый день Валька наслаждался самостоятельностью. Он продолжал чувствовать себя капитаном, стоял «вахту» на мостике, командовал, затем передавал «вахту» своему воображаемому старпому и ложился на ботдек загорать. И, верите ли, есть ему совсем не хотелось. Только с наступлением темноты стало страшновато. Ветер засвистел в вантах, волны с шумом начали бить в кожухи колес. Качка усилилась. Внутри «колесника» что-то жалобно скрипело.
Валька решил посмотреть на буксир. «А то, чего доброго, еще оборвешься!» Он вытащил из рюкзака электрический фонарик и прошел на нос.
Тут, к своему ужасу, он увидел, что трос трется об острую кромку якорного клюза. Две пряди были уже перетерты.
Как же дать знать об этом на «Макаров»? Мысль пришла не сразу. Только поднявшись на мостик и случайно взглянув на луч фонарика, который он еще не успел погасить, Валька спохватился. Он же был лучшим связистом кружка ДОСФЛОТа! Недаром мичман Федорчук, преподававший там Морзе и семафор, говорил, что «Нестеренко передает буквы лучше всех». Кроме того, Валька вел переписку со своим закадычным другом, Витей Никитиным, только точками и тире. Так было интереснее.
Надо попробовать. Валька начал вызывать «Макарова», гася и зажигая фонарь Несчетное количество раз он передал фразу «Буксир перетирается», но ответа не было. Валька пришел в отчаяние. Неужели не увидят? Разрядится батарея, и тогда конец всему. И вдруг загорелся яркий прожектор «Макарова».
Валька даже не пытался прочесть, что давали с теплохода. Он понял, что его заметили. От сердца отлегло и страха как не бывало. Теперь «капитан Нестеренко» знал, что помощь близка и отважный Мурмур не даст погибнуть своему боевому товарищу. Только вот ругаться бы не стал.
Через час «Адмирал Макаров» снялся с якоря из Судакской бухты. На мостике рядом с капитаном, засунув руки в карманы своей курточки, с большим морским биноклем на груди, стоял Валька.
— А на руле мне можно будет постоять, Алексей Никитич? Я умею. В кружке тоже учили, — неожиданно попросил он Мурова.
— Можно. Вот обойдем этот мыс и встанешь. Кстати, буква «Т» пишется не точка два тире, а одно тире.
— Я знаю. Да вот путаю их почему-то. Сколько раз уже бывало, а всё путаю. Обязательно вместо «Т» передам «В».
Е. КршижановскаяМладший брат
Теперь у меня есть отчим. Он такой замечательный! Большой, сильный, — одной рукой меня поднимает. Он врач и заведует целым отделением в больнице.
Но я расскажу с начала. В общем, отчим к нам переехал. Перевезли его вещи. Среди них — ящик с инструментами. Там и гвозди, и напильники, и молотки.
Мама сразу огорчилась, что ящик занял много места в кладовке. Но после она увидела: наше мужское дело — важное. Мы с этими инструментами кресло мамино починили и полку для книг. И много еще всего.
А потом отчим поехал в Москву за своим сыном — Димкой, который всегда жил там у бабушки и своего папу редко видел.
Мама мне сказала:
— Димка маленький, ему всего шесть лет. Он рос без матери. Мы должны быть с ним ласковы, чтобы ему с нами хорошо жилось. Ты его не обижай!
Зачем же? Я рад младшему брату. Мы с мамой накупили ему игрушек. Поставили в мою комнату его кровать и над ней повесили коврик с зайцами. И стали ждать Димку.
Они приехали раньше, чем думали мы с мамой, и мы не встретили их на вокзале. Вошел отчим и маленький, круглый человечек в меховой шубке. Он молча остановился посреди комнаты.
Мама сняла с него шубу, потом шарф, теплую кофту, рейтузы, и тут от Димки осталось ужасно мало!
Какая-то палочка в синем матросском костюме. А лицо у него — ничего, мне понравилось. Темная челочка, глаза синие, и вокруг них много ресниц выросло. Лоб большой, а вот щеки худые и подбородок острый. Так что всё лицо похоже на треугольничек. И бледный очень.
Мама хотела его поцеловать, а он как закричит:
— К ба-абушке хочу!
— Что ты, успокойся, — сказал отчим и взял его за плечи.
Димка весь перегнулся и упал на пол. И давай колотить пятками и орать — то басом, то визгливо:
— Ба-абушка!
В общем, весь день прошел в крике. У меня даже голова разболелась. За обедом Димка не хотел есть, немножко погодя — просил котлеты. Наконец мама уложила его спать. А отчим сел в кресле и вздохнул:
— Как избаловала его бабушка! Немыслимый мальчишка. Он всех нас замучает.
На другое утро я включил радио и начал делать гимнастику. Это я люблю. Двигаешься и чувствуешь, как сон уходит из тела. И становишься крепким.
Вдруг слышу, — скрип какой-то. Оказывается, Димка сидит в кровати, покачивается. Лицо сморщил и хрипло ноет:
— Разбудил меня… я бабушке скажу…
— Пора вставать, Димка.
— Не хочу. Зачем ты ногами крутишь?
— Зарядку делаю.
— Зачем?
— Чтобы мускулы были.
— Зачем?
— Ну-у… чтобы сильным быть.
— Зачем?
— Фу ты! Тебе не хочется быть сильным? — я подошел к Димке, согнул в локте руку. — На, попробуй!
Он пощупал мой мускул. Закатал рукав рубашки и согнул свою бледную палочку-руку. На месте мускула что-то капельку шевельнулось. Димка вздохнул:
— Нет, я слабенький. Бабушка так говорит. Одень меня.
— Одеть?
Что я, в няньки ему записался? Я чуть не стукнул его. Но вспомнил, что мама просила быть ласковым с ним… и стал одевать. Выходило у нас как-то неважно.
— Это еще что? Здорового парня одевать, как младенца? Позор! — крикнул отчим, входя. Потом он мне сказал: — Игорек, собирайся в школу, а то опоздаешь. А мы тут разберемся.
Не знаю, как там они разобрались, только на другое утро Димка сам возился с одеванием.
В школе ребята спросили меня про Димку: какой он, понравился ли мне. Я ответил так, вообще. Хвастаться-то нечем.
Димка слабый, слабый, а игрушки ломать — силы у него хватает. За месяц, что живет с нами, почти всё испортил.
Мы с мамой, еще до его приезда, купили ему большой деревянный грузовик. Димка изуродовал его, — не узнать. Мне противно было смотреть, и я взял инструменты отчима и стал чинить грузовик.
Димка вернулся с гуляния.
— Зачем ты ломаешь грузовик! — заорал он.
— Да я не ломаю, а чиню.
— Неправда, ты бьешь молотком!
Он хотел вырвать у меня машину, но я не дал.
Надо было прибить еще колесо. Тогда Димка начал топать ногами и выгибаться во все стороны, как вареная макаронина. И всё кричит:
— Ты сломаешь, отдай!..
А я не обращаю внимания. Он орет — я прибиваю. Он ревет так, что весь его треугольничек мокрым сделался, — я всё равно прибиваю колесо. Наконец все слезы вышли из него, и ему нечем было плакать. Он только вздыхал на всю комнату. Я прокатил грузовик.
— Дай мне! — кричит Димка.
— На, бери. Не буду больше с тобой связываться. Знать не хочу тебя!
Он опять заревел. Надоели мне его капризы. И я сказал, что он плакса, опротивел мне, что я не дотронусь до его вещей.
Димка уже не плакал, открыл большие глаза и слушал. А потом забрал, сколько мог, игрушек, поднес мне и сказал:
— Нет, ты бери мои вещи. Давай помиримся.
— Видеть не могу тебя, убирайся! — я толкнул Димку и ушел.
Когда я вернулся, Димка сидел на своей скамеечке. Он весь сгорбился, уткнул лицо в колени и грустно смотрел на грузовик.
Мне стало жалко Димку. И чего я накричал на маленького! Но что делать, не просить же у него прощения.
После этого случая Димка стал как-то стесняться меня. Он уже не просил играть, не встречал меня.
Ну и пускай.
Были мы с Димкой дома только вдвоем. Позвонили. Мы побежали открывать. Мужчина с большими черными усами протянул мне пакет и письмо и попросил передать это отчиму.
Интересно, что в пакете? Димка хотел посмотреть, но я не позволил. Положил пакет на стол отчима и пошел к себе готовить уроки.
Димка что-то затих… Ищу… ну вот! Сидит он на столе отчима. Пакет раскрыт. Это большая коробка конфет, на крышке богатырь нарисован. Димка весь перепачкался шоколадом, доволен, улыбается:
— Попробуй, вкусно.
— Что ты наделал, Димка! Как ты смел открыть! Это папе принесли. Нельзя у старших брать без спроса.
— А у младших можно? Ты грузовик взял без спроса.
— Так я тебе починил, а ты коробку портишь. Перестань есть!
Мне самому очень хотелось попробовать. От Димки вкусно пахло шоколадом… я мучился, мучился и подумал, что всё равно коробка начата… Взял одну конфету, другую, а потом уже много.
Димка сидит на столе, болтает ногами и еле, еле жует. Наелся.
— Как бы я хотел такие усы! — говорит он.
— У тебя уже есть шоколадные, — засмеялся я.
Тут вошел отчим и увидел, как мы веселимся. Он заметил коробку, нахмурился:
— Это принес такой, с черными усами?
Он прочел письмо и еще больше нахмурился:
— Что теперь делать? Эту коробку прислал мой больной. Я его вылечил, как всякого другого, а он выдумал какие-то дурацкие подарки мне совать. Терпеть не могу! В клинике ему не удалось, так он домой притащил.
— Очень хороший подарок, — сказал Димка.
— Что ты понимаешь! Это моя работа — лечить людей. Надо ему отдать эти конфеты, а вы съели.
Вот как скверно получилось! А Димка молчит, не говорит, что первый начал. Рад свалить на меня. До чего противный! А тут еще мама пришла и раскричалась на меня. Тогда Димка протянул к ней руки и сказал:
— Не надо на Игоря, он не велел мне трогать, а я потихоньку открыл и ел.
Мама и отчим хвалили Димку, что он сознался. А потом отчим сказал:
— Ну, надо исправить дело. Одевайся, Игорь.
И мы пошли с ним искать такую же коробку. Нашли и послали усатому больному.
Сначала Димка жаловался, когда ребята во дворе обижали его. Отчим правильно ему сказал: