Всё лето геологи искали в тайге алмазы. Но не нашли…
Пришла осень. Начались дожди. Геологи стали собираться домой. Перед отъездом к начальнику партии пришёл завхоз.
– Остались продукты, – сказал он. – Сто банок сгущёнки, три пуда муки, мешок компота и ящик масла. Куда всё это девать?
– Надо поставить лабаз, – решил начальник.
Геологи взяли топоры да пилы и за три дня срубили в тайге лабаз. Неподалёку от речки Чурол.
Лабаз получился вроде небольшой избушки без окон, с бревенчатыми стенами. Он поставлен был на четырёх столбах, а столбы выбраны с таким расчётом, чтоб медведь не мог по ним залезть. По толстому-то столбу медведь сразу залезет в лабаз. А полезет по тонкому – столб задрожит, избушка заскрипит наверху – медведь напугается.
По приставной лестнице наверх подняли продукты и спрятали их в лабаз. Потом лестницу убрали в кусты. А то медведь догадается, возьмёт да и сам приставит лестницу.
Геологи ушли, и лабаз остался стоять в тайге. Посреди вырубленной поляны он стоял, будто избушка на курьих ножках…
Весной вернулись геологи. Но теперь искали они алмазы в другом месте, в стороне от Чурола.
– Как там наш лабаз-то? – беспокоился завхоз.
– Стоит небось, – отвечал ему Пронька, молодой парень, который тоже рубил этот лабаз.
– Ты сходи-ка проверь. Да принеси сгущёнки; а то ребята просят.
Пронька взял мешок и ружьё и на другой день утром пошёл к лабазу на речку Чурол. Он шёл и посвистывал в костяной пищик – дразнил весенних рябчиков.
Пронька глядел на ёлки – нету ли рябчиков – и под ноги поглядывал – не мелькнёт ли среди камушков какой-нибудь алмаз…
Из-за кустов увидел Пронька свой лабаз, тут в груди его стало холодно, а в голове – горячо. На корявых еловых ногах высился лабаз над поляной, а под ним стоял горбатый бурый медведь. Передними лапами он держался за столб.
Ничего не соображая, Пронька скинул с плеча ружьё и прицелился в круглую булыжную башку. Хотел уж нажать курок, но подумал: «А вдруг промажу?!»
Пронька вспотел, и из глаз его потекли слёзы – он никогда не видел медведя так близко.
Медведь зарычал сильнее и трясанул столб лапой. Лабаз заскрипел. В раскрытой его двери что-то зашевелилось. Оттуда сам собой стал вылезать мешок муки. «Мешок ползёт!» – ошеломлённо думал Пронька.
Мешок перевалился через порожек лабаза и тяжело шмякнулся вниз.
Когтем продрал медведь в мешке дырку, поднял его и стал вытряхивать муку себе на голову, подхватывая её языком. Вмиг голова бурая окуталась мучной пылью и стала похожа на огромный одуванчик, из которого выглядывали красные глазки и высовывался ржавый язык.
«Карх…» – кашлянул медведь, сплюнул и отбросил мешок в сторону. Распустив пыльный хвост, мешок отлетел в кусты.
Пронька осторожненько шагнул назад.
А наверху в лабазе по-прежнему что-то шевелилось и хрустело. Из двери высунулась вдруг какая-то кривая рука в лохматой варежке и кинула вниз банку сгущёнки.
Медведь подхватил банку, поднял её над головой и крепко сдавил. Жестяная банка лопнула. Из неё сладким медленным языком потекло сгущённое молоко.
Медведь шумно облизнулся, зачмокал.
«Кто же это наверху-то сидит?» – думал Пронька.
Сверху вылетели ещё две банки, а потом из двери лабаза выглянула какая-то небольшая рожа, совершенно измазанная в сливочном масле. Облизываясь, уставилась она вниз.
«Медвежонок! – понял Пронька. – А это внизу – мамаша».
Медвежонок тем временем спустился вниз и тоже схватил банку сгущёнки. Он сжал её лапами, но, как ни пыжился, не мог раздавить. Заворчав, медведица отняла банку, раздавила и лизнула разок. Потом отдала банку обратно.
Медвежонок негромко заурчал, облизывая сплющенную банку, как леденец. Подождав немного, медведица рявкнула и лёгкими шлепками погнала его к лабазу. И тут Проньке вдруг показалось, что медведица оглядывается и смотрит на него исподлобья.
Пятясь и приседая, отошёл Пронька несколько шагов и побежал…
И тут вдруг ему в голову пришла лихая мысль: попугать медведицу.
Пронька поднял ружьё и сразу из двух стволов ударил в воздух.
Не успел ещё заглохнуть выстрел, как Пронька крикнул во всё горло:
– Прокопий! Ты чего стрелял?
Помолчал и ответил сам себе басом:
– Глухаря грохнул!
– А велик глухарь-то?
– Зда-а-ровый, чёрт, килишек на пять!
От крика своего Пронька развеселился, его насмешило, как он ловко соврал про глухаря.
«Ладно, – решил он, – пойду обратно! Буду орать на весь лес, издали пугать медведицу. Небось не выдержит, убежит».
Не спеша пошёл он к лабазу. Он нарочно продирался через кусты и шумел изо всех сил: ломал сучки, стучал сапогом по стволам деревьев и всё время орал – разговаривал, как будто он не один в тайге.
Уже перед самым лабазом Пронька даже запел.
Размахивая топором, он вывалился на поляну, где стоял лабаз. Ни медведицы, ни медвежонка не было.
В раскрытую дверь лабаза высунулся разорванный мешок, из которого сочилась струйка муки.
– Ромашки сорваны, – орал Пронька, – увяли лютики…
Голос его звучал хрипло, мотив Пронька врал, потому что петь сроду не умел. Он хотел кончить песню, но побоялся, что медведица где-нибудь рядом, и заорал для острастки ещё сильней.
Под песню разыскал он в кустах лестницу и полез наверх, в лабаз. Там был полный разгром: мешки разодраны, ящик с маслом расковырян, повсюду валялись банки сгущёнки, сушёные яблоки, груши и чернослив.
Пронька слез на землю, поднял сплющенную банку сгущёнки. Медведица сдавила её так, что банка превратилась в жестяной блин.
Пронька сунул этот блин в карман и на всякий случай запел громче…
• 1. Что тебе понравилось в рассказе?
• 2. Расскажи об удивительной находчивости медведицы.
• 3. Как ты думаешь, зачем Пронька шумел, разговаривал сам с собой?
В. Л. Дуров. У классной доски
На арене – школа. На партах, будто настоящие школьники, сидят морские львы, свиньи, слон, телёнок, ослик, пеликан, фокстерьер Пик и большой сенбернар Лорд.
Бэби – один из первых учеников. Он получает круглые пятёрки и даже с плюсом. Особенно он силён в арифметике.
Я вызываю Бэби к доске:
– Бэби, сколько будет три и четыре?
Бэби берёт хоботом громадный кусок мела и выводит на доске семь толстых палок. Порой он писал таким размашистым, слоновым почерком, что единицы не помещались на доске.
– Лорд, сколько не хватает единиц на доске?
И Лорд лаял ровно столько раз, сколько надо было. А пеликан, сидевший на второй скамье, шипел на весь «класс».
Я журил пеликана:
– Нельзя подсказывать… Нехорошо…
Как видите, совсем как в настоящей школе. И даже книги на партах лежат.
Книги были особенные, деревянные, и ученики перелистывали их кто как мог: свинья – пятачком, осёл – мордой, пеликан – длинным, будто ножницы, клювом, а морские львы – ластами.
Случалось, Бэби выводил на доске больше палок, чем нужно. Тогда Лео, морской лев, подбегал к доске, становился на задние ласты, упирался левым ластом в доску, а правым стирал лишние единицы.
Публика аплодировала и удивлялась. Ей всё это казалось чем-то вроде чуда. А тут никакого чуда не было. Я долго и терпеливо обучал зверей всем этим движениям. А некоторым вещам и учить не надо было. Так, например, сидя на арене за партой, старый пёс Лорд нередко зевал, широко раскрыв пасть. Я его этому не учил – он зевал от усталости. А я говорил:
– Лорд – плохой ученик: зевает на уроке. Надо ему поставить четыре по поведению.
И публика смеялась.
Но вот урок окончен. Парты убираются, и ученик Бэби подходит к своему учителю. Я ложусь на землю. Бэби высоко поднимает ноги и осторожно переступает через меня. Публика ахает и аплодирует.
Бэби быстро бежит вокруг арены и снова, ещё выше поднимая ноги, шагает через моё беспомощно раскинутое тело.
Вот он стоит надо мной. Я командую:
– Алле, Бэби!
И слон медленно начинает подгибать задние ноги, становится на колени, затем подгибает передние и осторожно опускается на меня.
– Раздавит, раздавит! – кричит публика.
– Довольно!
– Ай, раздавил!
Но Бэби и не думает меня давить. Правда, в нём примерно три тонны, и если бы он действительно лёг на меня, от учителя осталось бы мокрое место, но Бэби чувствует свой громадный вес. Как только его живот приближается ко мне, Бэби каменеет. Он напрягает все мускулы, старается удержаться в трудной позе и только тревожно гудит. По этому гуденью я узнаю, что Бэби хочет поскорее окончить утомительный номер и подняться.
– Алле!
Бэби медленно поднимается, выпрямляя толстые, как колонны, ноги. В публике облегчённо вздыхают.
– Бэби, алле!
И громадный слон поднимает передние ноги. Вот он стоит на одних задних ногах, высоко подняв передние, и балансирует. А я с распростёртыми руками стою под ним. И кажется, вот-вот слон не устоит на двух ногах и тяжёлая туша рухнет на меня.
– Алле!
Я отскакиваю.
Бэби ставит передние ноги на землю и с облегчением выпускает воздух через хобот. Публика аплодирует.
Я заставляю Бэби поднять хобот и открыть рот. Он послушно исполняет это. Затем я вкладываю в его рот голову и расставляю руки. Публика замирает. Бэби стоит смирно, несмотря на то что мои волосы щекочут его скользкий язык. В такой позе я не могу крикнуть: «Алле!» Я жду, пока публика не начнёт аплодировать и кричать: «Довольно!» Иногда приходится ждать долго, но ничего не поделаешь. И когда наконец публика начинает хлопать, я вынимаю голову из пасти Бэби, и мы оба кланяемся. Надо отвечать на аплодисменты, нехорошо быть невежливым.
• 1. Расскажи о «школе» Дурова. Кто там учился, какие были книги, какие изучались предметы?
• 2. Какой из цирковых номеров Дурова особенно поразил тебя? Расскажи про него.
• 3. Докажи, что животные любили Владимира Леонидовича Дурова.