Тошно сердцу от звериных жалоб,
Неизбывен горечи родник…
Не волчиха, родина, пожалуй,
Плачет о детенышах своих.
(«На водоразделе», 82)
С 1922 г. он является сотрудником газеты «Дальневосточная трибуна», после ее закрытия переходит на положение «свободного журналиста», много печатаясь в русской периодике соседнего Китая: журналах «Рубеж», «Луч Азии», альманахе «У родных рубежей», газете «Рупор» и др., не гнушаясь и литературной поденщины: критических разборов, рифмованной рекламы и фельетонов в стихах. В 1924 г. бывший белый офицер А. Митропольский бежал через тайгу в Китай и обосновался в Харбине:
Словно маятник молотком, —
Об одном, об одном, об одном:
Не Россия ли за окном?
Не последний ли взор ее,
Не последнее ль острие
В сердце беженское мое?
(«Разве жизнь бывает тесна…», 241)
20 августа 1945 г., после занятия Харбина советскими войсками, А. Несмелов был арестован. Дата его смерти, долгое время остававшаяся неизвестной, выяснилась лишь в 1970-е гг.
«Поэзия для человека — один из способов выражения своей личности», — писал Николай Гумилев в своих «Письмах о русской поэзии» [3]. Исследование творчества А. Несмелова — это исследование личности русского писателя не в ее обыденной, будничной («нормальной») обстановке, а в обстоятельствах исключительных и экстремальных — в обстоятельствах эмиграции. Именно эмиграция сделала из Арсения Несмелова писателя трагического склада. Почти все его творчество автобиографично, что дает возможность отождествлять образ самого поэта и его лирического героя.
Стихи Арсений Митропольский начал писать еще в кадетском корпусе (сначала тайно), и первые его публикации — в «Ниве» — относятся к 1912–1913 гг. Некоторые произведения его сборника «Стихи» (Владивосток, 1921) не свободны от различных влияний. Еще далеко до того уровня стихотворного и словесного мастерства, которое поэт продемонстрирует в своих зрелых сборниках. В ранней поэзии Несмелова — при всей ее оригинальности и самобытности — можно обнаружить перекличку с творчеством различных поэтов: И. Северянина, М. Цветаевой (с которой он состоял в длительной переписке), Н. Асеева, В. Маяковского (с которым был лично знаком). Явственно здесь и влияние северянинской музы с ее салонным дендизмом:
Запах вдыхая аниса,
Хочется выпить ликер,
Но нарядить Адониса
В фрачный костюм — куафер.
(«Голубой разряд», 25)
А. Несмелов иногда прямо заимствует северянинскую лексику («громокипящие законы», «надоедный день»), так же отдает предпочтение составным неологизмам («слезотечь», «смехозыбь», «морелюбы», «веселая Оль-Оль»), подхватывает у своего предшественника ритмический рисунок «поэзы», окрашенной — северянинской же — ироничностью:
Вы растоптали завязь
Бледного fleur d-orang’a…
…
Взгляды мужчин — наркотик
(Ласки оранг-утанга!),
Ваш искривленный ротик —
Это, пожалуй, боль.
(«Истеричка.
Лирический репортаж, 29–30»)
Только найдя свою собственную тему — тему романтики Белого движения, поражения и изгнанничества («Но по ночам заветную строфу / Боюсь начать, изгнанием подрублен…» — «О России», 104), Арсений Несмелов вырастает в большого поэта, взыскательного художника, выразившего ярче, чем кто-либо другой из поэтов русского дальневосточного зарубежья «тоску, острей которой нет» («Родина», 164), разлуки с родной землей. Воспетые Мариной Цветаевой в ее Лебедином стане рыцари Белого движения в несмеловских стихах так же сражаются, гибнут или — после поражения — скитаются в эмиграции, превратившись в «воинов с котомками» [4]. Доминантой несмеловского творчества, главным стержнем его человеческой и поэтической судьбы становится лично им выстраданная тема эмиграции, вместившая «четверть века беженской судьбы» («Великим постом», 225) и достигающая такой высоты и пронзительной силы, что это ставит его в ряд самобытнейших русских поэтов.
«Ведь вы же женщина —
о Родина!»
Источником надежды и веры для А. Несмелова на всем протяжении его творчества всегда оставались русский язык и Россия, очень часто выступающая в его стихах как категория духовная и нравственная. Вместе с тем образ России для поэта многозначен, что раздвигает границы его лирики, — он может быть затаенно интимным и глубоко личным. Если в русской литературе традиционно восприятие России в образе матери (исключение здесь составляет лишь поэзия Александра Блока, в которой образ России предстает различными гранями: возлюбленной — невесты — жены), то для А. Несмелова Родина выступает не только в традиционном образе, но и в образе любимой женщины, с которой лирического героя связывают сложные, драматические отношения. Свое прощание с ней в 1924 г. (стихотворение «Переходя границу») он сравнивает с прощанием с любимой женщиной, когда мужчине, несмотря на смертельную боль и обиду, следует вести себя мужественно и сдержанно, без упреков и жалоб. Несколько раз для передачи живой, естественной разговорной речи использован такой авторский прием, как перенос части фразы из одной строки в следующую (enjambement):
Пусть дней немало вместе пройдено,
Но вот не нужен я и чужд,
Ведь вы же женщина — о Родина! —
И, следовательно, к чему ж
Все то, что сердцем в злобе брошено,
Что высказано сгоряча.
Мы расстаемся по-хорошему,
Чтоб никогда не докучать
Друг другу больше. Все, что нажито,
Оставлю вам, долги простив,
Вам эти пастбища и пажити,
А мне просторы и пути.
Да ваш язык. Не знаю лучшего
Для сквернословий и молитв.
Он, изумительный, — от Тютчева
До Маяковского велик. (81)
Выброшенный в чужой ему мир, А. Несмелов очень остро ощущал трагизм своей судьбы. Если, например, в художественном мире другого известного русского поэта-эмигранта Валерия Перелешина (1913–1992), выросшего в Харбине, взаимодействуют, врастая друг в друга, три равнозначных текста — русский, китайский, бразильский, и для него китайская тематика органична и естественна, то для Арсения Несмелова эмиграция — трагедия, и он, русский, остается внутри чужой культуры.
В сборниках эмигрантского периода («Кровавый отблеск», «Без России», «Полустанок», «Белая флотилия») сознание обреченности переплетается с отчетливым пониманием необратимости происшедших в России перемен и невозможности туда вернуться: «Россия отошла, как пароход /От берега, от пристани уходит…» («О России», 103). Прочно врезаны в память эпизоды, обретающие свою значительность только потому, что связаны с Россией («Родина»): с «горечью бездонной» вспоминается провинциальный русский городок («Тихвин»), тишина арбатских переулков («Как на Россию непохоже», «Москва пасхальная»), с безмерным сочувствием показаны последние земные минуты старого русского генерала, ищущего на карте родную тамбовскую деревню («Кончина»).
Пылится в ломбарде ростовщика связка русских орденов, и среди них — белая эмаль и строгий простой рисунок св. Георгия («В ломбарде»):
Не алчность — робость чувствую в глазах
Тех, кто к тебе протягивает руки,
И ухожу… И сердце все в слезах
От злобы, одиночества и муки. (78)
Георгиевский крест для боевого офицера Арсения Митропольского-Несмелова, как и для его предшественника Николая Гумилева (у которого «…святой Георгий тронул дважды / Пулею не тронутую грудь» [5]), — высший солдатский «знак доблести» («В гостях у полковника», 229), воспетый во многих его стихах. Примечательно, что именно в строках об ордене св. Георгия, свидетельствующих о русской боевой славе, в стихах А. Несмелова появляется образ Н. Гумилева с эпитетом «прекрасный»: «Твой знак носил прекрасный Гумилев, / И первым кавалером был Кутузов!» (78). Напомним, что в русской поэзии Серебряного века, по сути, — только три поэта-воина: поручики Николай Гумилев, Арсений Несмелов и казачий подъесаул Николай Туроверов, каждый со своей трагической судьбой.
Но горше всего для поэта то, что для России навсегда потеряно молодое поколение:
Кто осудит? Вологдам и Бийскам
Верность сердца стоит ли хранить?..
Даже думать станешь по-английски,
По-чужому плакать и любить.
Мы — не то! Куда б ни выгружала
Буря волчью костромскую рать, —
Все же нас и Дурову, пожалуй,
В англичан не выдрессировать.
(«Пять рукопожатий», 88)
К потомку, через столетия задумавшемуся над «многоречивым» томом» «Наша эмиграция в Китае» [6] поэт обращает свое «не суди!»:
«…Из твоего окна
Не открыты канувшие дали:
Годы смыли их до волокна,
Их до сокровеннейшего дна
Трупами казненных закидали!
(«Потомку», 152).
У А. Несмелова в высокой степени развито обостренное чувство личности, личного самосознания. Его внимание привлекают такие же личности, такие же индивидуальности, как он сам, люди сильного и цельного характера. Весьма примечательно, что в его поэзии вообще отсутствует тема двойничества, тема раздвоения и раздробления личности, столь распространенная как в мировой, так и в русской литературе рубежа ХIХ — ХХ веков.