— А потом? — осторожно спросила женщина с карими глазами, прождав некоторое время.
— Потом проснулась, — коротко ответила Хелен, и опять замолчала.
Бургомистр положил руку на плечо жены и покачал головой: не надо спрашивать. Хелен почувствовала прилив благодарности.
— Ты можешь его позвать? — задал Ларс главный вопрос. — Крысолова?
— Нет, — сказала Хелен. — Нет. Никто не знает, где он ходит и когда появляется. Но я могу попробовать спеть ту песню. Я её помню. Каждую ноту.
С каждым шагом Хелен всё более отчётливо чувствовала приближение конца пути. Она дрожала во сне и бредила наяву. Май теперь делил своё внимание между Хелен и Лизой — между маленькой девочкой, и молодой женщиной, глубоко внутри которой жила точно такая же девочка. Девочка, до которой Хелен пыталась докричаться и достучаться всеми силами души, — но, как ни старалась, не могла уловить и тени ответа.
По ночам к костру людей собирались призрачные твари, теснились за границей светового круга, шелестели и перешёптывались. Май обходил лагерь дозором, шипя на сгустки темноты, и они отступали. К утру на земле можно было различить отчётливую цепочку кошачьих следов, кольцом огибавшую холодное, погасшее кострище.
Хелен по-прежнему не могла говорить, только шептала. Но через пару-тройку дней, она чувствовала, голос вернётся.
Вот только всё чаще накатывала холодная уверенность: она не справится. Девушка по-прежнему не имела представления, с чем ей придётся столкнуться.
Что, если нужна будет другая песня? Которой ей не спеть?
Ту, первую ночь, Лиза проспала спокойно, уткнувшись носом в шерсть Мая. Серых теней не мелькало в доме, и ничто не шуршало в детской. Хелен лежала в гостевой комнате, беспокойно вздрагивая и прислушиваясь. Очень не хватало кота под боком, рука то и дело хватала пустоту.
Утром она сообщила Паулю, что остаётся в городе. Тот вздохнул и обнял циркачку так, что у неё заболели рёбра.
— Во что ты ввязалась, Хелен? — спросил он с укоризной, — Не говори, знаю, не скажешь. Ну так, стало быть, и мы остаёмся. С тобой.
— Уезжайте, — сказала Хелен быстро. — Пауль, не играй с судьбой, Ирке одиннадцать лет, Анатолю двенадцать. Уезжайте, пока не поздно.
Пауль помолчал, наклонил голову: Хелен была права.
— Петер останется. Присмотрит за дурочкой, — подвёл он итог и ещё раз обнял её.
Тем же вечером цирк уехал из города. Хелен и Петер остались.
Вспомнить, твердила себе Хелен, бредя по пустыне. Вспомнить. Кошмары. В голове, как пятнадцать лет назад, мешались сны, похожие на явь, и явь, похожая на сны. Зубастые создания, отвратительные твари, которых дети называли крысами за неимением лучшего имени. Как они выглядели. Как пищали, разевая пасти. Хелен пыталась вспомнить, как она шла, переставляя ноги, одну за другой, по такой же (или этой же самой?) пустыне, не в себе, окутанная кошмаром, повинуясь зовущей флейте…
…Их ещё можно спасти, сказал тогда Крысолов безутешным родителям. Я уведу детей, всех, что были укушены, тех, кто спит и не может проснуться, — сказал он. Многие из них больше никогда не вернутся, возможно, что и все. Но они будут живы, я вам обещаю.
Ему снова поверили — впрочем, как и в первый раз, у гамельнцев не было выбора.
Он заиграл, и спящие дети пошли за ним. Не проснулись — но пошли, не открывая глаз. Сквозь кошмары, которые продолжали им сниться.
Почти так же, как она идёт сейчас. Хелен чувствовала, что погружается в давно забытый сон, и не препятствовала этому. Ведь тогда всё закончилось хорошо: она в конце концов проснулась.
Но она по-прежнему не помнила, как это произошло.
Следующей ночью в доме Ларса Хелен увидела её. Крысу. Впервые за пятнадцать лет. Не серую тень, мелькнувшую у стены, а тварь во всей своей красе: сгорбленную, с вытянутой мордой, жёсткой, игольчатой шерстью. И её глаза, серебряно-алые. И пасть, полную зубов.
Крик Хелен разбудил всех спавших обитателей дома. Всех, кроме Лизы, которая проснулась и закричала на миг раньше той, что когда-то была десятилетней девочкой из Гамельна.
Они рыдали, обнявшись, Хелен и Лиза, охваченные одним и тем же страхом, а Май мурлыкал изо всех сил, сидя на плече у одной и зарывшись носом в волосы другой.
Теперь, пока один из мужчин нёс девочку, другой поддерживал спящую наяву Хелен. Май давно покинул корзинку и бежал за спотыкающимися людьми сам. Изредка он устремлялся вперёд, принюхивался и мяуканьем подгонял остальных.
Они были близко. Раскалённое небо висело над раскалённым песком. Тварь чувствовала, что её преследуют: теперь она не отдыхала днём, а упорно тащилась вперёд, гораздо медленнее, чем в начале пути. Ветер не успевал замести неровную цепочку следов.
Хелен вышла на площадь. Вышла ранним утром, так же, как он — тогда.
Она успела — ни один ребёнок в городе ещё не был укушен. Не был отравлен.
Небо было высоким и чистым. Город ждал, прислушиваясь всеми своими зданиями, всеми обитателями, каждым листиком на дереве.
Хелен глубоко вдохнула и запела.
До самого последнего момента она боялась, что у неё не получится, но благословение Крысолова было при ней, как он и пообещал при расставании. Из её горла полился не её голос, а мелодия флейты — знакомая, забытая, прекрасная, единственная на свете.
Люди слушали, ошеломлённые, очарованные. Город замер.
Из глаз Хелен текли слёзы: не она пела
— Крысолов играл на ней, через столько лет, играл на живой флейте, и флейта слушалась мастера, пусть даже его не было сейчас рядом — она выводила чистые ноты, одну за другой. Призывала. Приказывала.
Из домов начали выбираться серые тени. Хелен рыдала, не вытирая слёз, горло вибрировало, но она не фальшивила. Она пела. В кругу тварей, наливавшихся плотью под утренним светом. В кругу красных глаз с серебряным отливом. Хвостов, покрытых жирными металлическими чешуйками. Чёрных иззубренных когтей. Медленно бледнеющих. Снова теряющих облик. Растворяющихся. Теперь — Хелен надеялась всем сердцем — навсегда.
Из-за угла выскользнула ещё одна (последняя?) крыса. Песня звенела, лились последние ноты, но тварь проскользнула мимо замершего круга себе подобных и шмыгнула по улице, не задержавшись. Хелен мысленно застонала: всё-таки, одна жертва есть. Кто-то из детей сейчас спит в плену кошмаров, а вор убегает с драгоценной добычей, неподвластный чарам Крысолова.
Хелен даже не удивилась, узнав имя ребёнка — имя единственного пострадавшего. Просто поняла, что иначе и быть не могло. Судьба развела руками и ухмыльнулась.
… Мать Лизы не плакала, как и мать Хелен тогда, в Гамельне. Только переводила глаза с мужа на циркачку, спасшую город, но не уберегшую её ребёнка, — и под этим взглядом Хелен просто не могла сказать, что не может помочь, не знает, что делать дальше.
— Что с ней? — в десятый раз спрашивал Ларс, сидя над спящей дочерью.
«У неё что-то украли», — выводила Хелен пером по бумаге, будучи не в состоянии сказать и слова после того, как побывала живой флейтой, — надо полагать, человеческое горло плохо приспособлено для подобных звуков.
«У неё похитили какую-то часть. Я не знаю. Её нужно вернуть», — Хелен писала, не до конца уверенная в собственной правоте. — «Если не вернуть, девочка, в конце концов, умрёт».
— Что нужно делать?
Хороший вопрос. Где искать сбежавшую крысу — в какую щель она ускользнула?
Куда направлялся Крысолов, уводя спящих детей из Гамельна?
Им помог, как ни странно, Петер — молчаливый силач, на которого Хелен привыкла опираться в трудные минуты, как на стену, но вот ожидать от него умных мыслей ей и в голову не приходило.
Как оказалось, зря.
— Пусти кота, Хелен, — сказал Петер. — Он же учёный у тебя. Он почует, в какую сторону идти.
И Хелен хлопнула себя по лбу, обозвав дурой.
— … Где мы? — спросил Ларс, моргая и щурясь.
Жёлто-серый песок струился между растрескавшихся валунов, по жёлто-бурой земле пустыни.
Пустыни, которой никак не могло быть за городскими стенами.
Хелен вдохнула вязкий, раскалённый воздух, и шагнула вперёд, навстречу кошмарным снам пятнадцатилетней давности.
Куда они идут? Она не знала. Что будут делать, когда догонят крысу? Она не знала. Горло, истерзанное песней, почти выздоровело, и голос вернулся, но был ли с того толк — она не знала.
Ей хотелось плакать.
— Что мы будем делать, Май? — шептала она коту, когда была уверена, что её спутники не слышат.
Май не отвечал, только прижимался к ней, и от ощущения его пушистого тепла ей становилось немного легче.
Их вели следы, отпечатавшиеся на пыльной дороге — отчётливые, глубокие. Перед каждым очередным поворотом Хелен теперь задерживала дыхание, надеясь и боясь увидеть впереди тварь, похитившую часть (души?) девочки, которую тащил на руках спотыкающийся отец, держащийся уже только на отчаянной, безумной надежде.
У самой Хелен, как она с ужасом понимала, надежды почти совсем не осталось. Память подводила, а та единственная песня, которую она знала, уже была использована.
«В конце концов», — думала она с бесшабашностью отчаяния, — «мы просто достанем у неё из пасти то, что она тащит, как бы оно ни выглядело, и, может быть, поймём, что именно с этим надо делать…»
Май, шедший впереди, зашипел, изогнув спину, и замер на месте. Хелен почувствовала, как её с ног до головы окатило холодом, вопреки раскалённому зною.
Крыса стояла на дороге — стояла, повернувшись мордой к ним, ощерившись.
Какая она огромная, поразилась Хелен, ничуть не меньше её кота. Разве она была такой раньше? Здесь, в этой невозможной, мёртвой пустыне тварь словно бы выросла и стала гораздо реальнее,