о прошлое и немножечко настоящего.
Передо мной выросла стена из красного кирпича. А на её поверхности кто-то (может быть, бог) описывал сверху вниз и слева направо мелким шрифтом мою жизнь. Строчка мгновение. Абзац — год.
Восклицательный знак — вечность. Меня самого как бы не было, но вот он я — в бессознательном состоянии, похожем на сон. И эта бредовая мысль заслуживает уважения во сне. Так же, как заслуживает уважения стена из красного кирпича.
А что внизу? Пустота. И наверху — ничего нет. А позади стоял человек в очках, похожий на карандашный рисунок в полный рост, Может быть, моё воображение нарисовало его только что, а может быть…
На стене написано: «Двадцать четвёртое сентября тысяча девятьсот девяносто шестого». В тот день мы с Настей купили книгу по рисованию. Она научилась рисовать карандашом, а я забросил альбом и принялся учиться играть на гитаре. Нам было по двадцать четыре. Хотя нет. Мне было двадцать четыре, а ей всегда восемнадцать.
— Дело в том, что вашей сестре нужны деньги, — сказал человек в очках. Я не слышал его голоса. Я его вообразил в своём непонятном сне. — Вы помните, как вас зовут?
Я не мог ответить. У меня не было рта (а последние слова застряли в горле миллион лет назад). И у меня не было головы, чтобы хотя бы кивнуть.
— Ваше имя Виталий. А меня зовут Максим, — сказал нарисованный человек. — Две недели назад вы с женой отправились кататься на велосипедах и попали в аварию. Пока вы лежали в коме, мы связались с вашей сестрой и предложили ей отдать ваш… разум. Чтобы провести эксперимент.
На стене написано: «Шестое июня тысяча девятьсот девяносто восьмого». Странная дата для свадьбы. Да и сама свадьба… Настя была одета в белые джинсы и кроссовки, а ещё в майку с надписью «Love rock». Я натянул старенькие штаны (любимые), шлёпки и белую рубашку с идиотским рисунком на спине. Кольца мы купили в ювелирном магазине в ста метрах от ЗАГСа.
Я мысленно стёр нарисованного человека в очках и попробовал нарисовать Настю. Вместо этого я увидел уголок комнаты, половину зеркала и край дивана. На полу лежала футболка, небрежно брошенная перед тем, как я выкатил первый велосипед на лестничную площадку.
— Не пытайтесь уйти от реальности, — сказал человек в очках, возникнув совсем близко. Я увидел жирные, неровные линии, очерчивающие его подбородок и острый нос. — Вы всё ещё живы. Ваше тело — нет.
Но ваше сознание — в полном порядке. Мы взяли на себя смелость изъять ваш разум и заняться его изучением… Тут всё не так просто, вы же понимаете. Сохранить разум без физического тела практически невозможно. Мы работаем на пределе.
Войдите в наше положение. Всем первооткрывателям было не так-то просто….
Я снова стёр его, а заодно и край комнаты. Мне вдруг стало очень неуютно. Ощущение, будто жжёт где-то за глазами (но сейчас и глаз-то нет).
Я мысленно изобразил гитару. А дальше как-то само собой вышло, поместил себя в непонятную, невидимую, но комфортную оболочку, дотронулся до гитарных струн и подумал, что услышал мелодию. Это помогло мне успокоиться.
— Ну зачем вы убегаете! — нарисовался человек в очках. — Всё же лучше, чем просто так умереть. Давайте сотрудничать.
На стене написано: «Двенадцатое марта двухтысячного». Чудесный выдался денёк. Мы с Настей купили бутылку красного вина, сыр и плед. Потом вырвались за город, отыскали большой изумрудный холм и забрались на самую его верхушку. Мы пили вино, смотрели на голубое небо и думали о будущем.
— Нет у вас больше будущего! — сказал человек в очках. — Поймите же. Вы теперь просто… ну, комок сознания. Голый разум. Вы существуете в нашей лаборатории. Вас даже никто увидеть не может, кроме меня. А мне приходится глотать кучу таблеток, чтобы погрузиться в транс. Я очень надеюсь, что Толик с Веней правильно рассчитали дозу, а то я ведь могу и не проснуться.
И как ему верить? Я мысленно нарисовал стул (точно такой же стоял на кухне у моей тещи) и поставил его возле человека в очках. Тот поблагодарил и сел.
— Виталик, так уже лучше. Давай начистоту, ладно? Мы учёные, но мы не собираемся делать из тебя лабораторную крысу. Большая часть работы уже проделана. Теория готова на девяносто девять процентов. Мы, в принципе, достаточно точно рассчитали твои действия на два года вперёд. Нам просто нужно предельно ясно провести эксперимент. Ты же меня понимаешь?
Я мысленно отправил человека в очках в свою комнату. Усадил его на диван и положил на колени раскрытый альбом для рисования. Это был Настин альбом. Затем я написал на чистом листе, что, да, я всё прекрасно понимаю, но, чёрт возьми, что происходит?
И человек в очках ответил.
— Твоя судьба больше не в твоих руках, Виталик. Твоё будущее закончилось. Твоя жизнь зависит только от нас. Мы можем отключить все приборы прямо сейчас, и ты отправишься в Рай или в Ад, или куда-то там ещё. Но я бы посоветовал тебе остаться.
И я спросил: зачем?
А он ответил, что все люди мира будут мне благодарны, если я позволю провести эксперимент.
Всё, что было в моих силах, это стереть комнату и человека в очках и, оставшись в пустоте, впериться взглядом в стену.
А на стене было написано: «Шестое апреля две тысячи первого». Мы купили новый диван. Я и двое моих друзей тащили его по лестничным пролётам на пятый этаж. А на третьем этаже диван накренился и рухнул мне на ногу, сломав два пальца — большой и указательный. Я мчался в больницу на такси, а Настя сидела рядом, стирала капли пота с моего лица и тихо шептала на ухо о том, как сильно она меня любит.
В пустоте не существовало времени.
Невидимая рука бога всё писала и писала ровным почерком даты моей жизни, а когда дошла до самого низа стены, начала стирать в пыль старые воспоминания, а то и вовсе писать поверх них. Я пытался удержать самые яркие моменты, и мне ничего не оставалось, как сматывать белую нить почерка в клубок. Но кое-что всё равно развеялось и исчезло навсегда.
А хотел ли я уйти следом?
Человек в очках появился дважды, но я решительно стёр его, не дав вымолвить ни слова. Мне пока ещё было комфортно в невидимой оболочке, хотя я начинал испытывать тоску. Это чувствовалось примерно так же, как зуд в том месте, куда нельзя добраться, чтобы почесать.
Прошла вечность, прежде чем Максим появился снова, а я постарался его выслушать.
— Ты уникальный! — сказал Максим, присаживаясь на нарисованный стул. — Как же не понимаешь! Мы затратили столько времени и сил, чтобы извлечь разум из телесной оболочки и поместить его сюда, что уже просто не можем отступить. Если ты сотрёшь меня снова, придёт другой человек, а потом ещё один и ещё. Разве ты хочешь умереть?
Я положил ему на колени лист бумаги, на котором написал: «Нет».
А затем дописал: «Что вы хотите?»
И Максим рассказал мне суть эксперимента.
Я слушал его, а сам сматывал воспоминания в клубок, стараясь успеть сделать это прежде, чем невидимая рука бога сотрёт их в пыль.
На стене было написано: «Первое апреля две тысячи четвёртого». Настя меня разыграла: наняла рабочих, которые при моем появлении начали вытаскивать из квартиры мебель. Настя чуть ли не в слезах сообщила, что нам подняли квартплату до каких-то заоблачных высот и поэтому придётся срочно выезжать к Настиной маме, за город. Впечатлений было море. Здорово мы тогда посмеялись!
— …И по нашим расчётам выходит, что твой разум может заглядывать в разум других людей, — говорил человек в очках. —
Понимаешь, это вроде телепатии, только в немного другом ключе. Во сне люди обмениваются информацией между собой, передают эмоции, воспоминания, навыки и идеи. Человеческий сон — это что-то вроде закрытой трансляции. Глобальная Информация, как мы её называем, активно переваривает все события, происходящие в определённом отрезке времени, и распределяет основную их часть между разумами спящих людей. С пробуждением связь обрывается.
Я написал на листе: «А при чём здесь я?» Максим ответил:
— Твой разум освободился от телесной оболочки. После смерти разум стремится к распылению, он оседает в море Глобальной Информации и растаскивается по песчинкам сотнями тысяч спящих сознаний. А нам удалось удержать тебя от распыления, связать с миром живых, но и с глобальной Информацией тоже.
Ты будто всё время спишь. Но в то же время ты находишься в сознании, ты реален. Ну, а контакт с глобальной Информацией позволит тебе запросто заглянуть в разум других спящих людей и не исчезнуть при этом навсегда.
Я написал: «То есть я теперь чьё-то воспоминание?
— Нет. Скорее — ты теперь чей-то сон.
Я убрал лист с ног Максима и отвернулся к стене, сматывая в клубок белую нить собственных воспоминаний. Мне надо было подумать.
На стене написано: «Девятое ноября две тысячи четвёртого». На улице стоял крепкий мороз, от которого звенели замёрзшие ветки и замерзали губы. А мы с Настей стояли в тёмном подъезде и целовались.
Просто так, получая удовольствие.
Я написал прямо в воздухе, цветом угля:
«Что же я должен делать?» И Максим рассказал.
После того, как мне всё стало ясно, Максим исчез. Я не выпускал клубок из рук и зашёл за кирпичную стену. Мне казалось, что мир вокруг остался точно таким же — нереальным, сотканным из пустоты и вечности, но я угодил в чей-то сон.
Глобальная Информация, как говорил человек в очках. Я теперь что-то вроде сигнала, запущенного в свободный полёт и отталкивающегося от одного приёмника к другому. А приёмники — спящие люди.
Во сне я увидел поле золотого цвета и голубое небо, с рябью лёгких белых облаков на горизонте. В траве лежали две пожилые женщины в соломенных шляпках, и, громко смеясь, пытались придумать название каждому пролетающему мимо солнечному зайчику. Увидев меня, одна из женщин прикрыла глаза рукой и воскликнула:
— Боже! Какой красавчик! Вторая сказала:
— Невероятно! Я даже во сне ухаживаю за красивыми парнями!