— Что ж ты раньше молчал?! — Дашка попробовала заорать и закашлялась. — Да, конечно, миленький, родной, золотой, вытащи меня отсюда! — умоляюще зашептала она, растирая горло.
— От первого укуса узы подчинения сильнее всего, бесполезно было, — голос сделался задумчивым. — Значит так, вставай, ищи мел, уголь, сажу, маркеры — что угодно, чем можно чертить на полу. И спички. Да не стенай так. Пободрее — тебе нужно далеко уйти до заката.
Даша пошла, заставляя себя, придерживаясь за стенку, переставлять ноги. Это было много, много сложнее, чем разлепить глаза поутру, явиться на пары, — для той, прежней Дашки испытания страшнее невозможно было вообразить. Ноги-колонны не слушались и норовили подогнуться.
Тело было чужим и деревянным. Она так мучительно долго шарила по квартире, что солнце успело вкатиться в зенит. Наконец Дарья нашла коробку радужно-ярких детских мелков, неизвестно как попавших в обувной ящик этой унылой квартиры.
Победно вскинув руку с добычей, поковыляла обратно, но в прихожей ненароком скользнула взглядом по зеркалу.
Вот сейчас к ней вернулся голос! Узрев своё отражение, девушка завопила громче и отчаянней, чем во время нападения ядвиги. Из зеркала на неё потрясённо смотрела болезненного вида старуха. В посеревшем, морщинистом и изъеденном язвочками лице ещё угадывались Дарьины черты. Тело оплыло, руки, сжимающие заветный коробочек, подрагивали. Волосы, потрясающие золотистые волосы, которые девушка практически не красила, ну разве что чуть-чуть, на тон осветлила — торчали выцветшими, седыми клоками! Это чудовищное отражение было самым невозможным из всего невозможного, случившегося с ней.
Дарья себя обожала. Она себя баловала, холила и лелеяла, искренне считая, что создания очаровательнее, красивее, нахальней и непосредственней во всем мире не найти. Самонадеянно, эгоистично, но как приятно жить с таким нехитрым мировоззрением! Свою красоту Даша ценила больше всего на свете. Наверное, потому, что ничем другим природа её не наделила.
Нет, само собой, ещё были бульдожья хватка в делах житейских и непомерное самомнение, но каких-нибудь выдающихся способностей девушка не обнаруживала. Скорее, наоборот, задушила их в зачатке пестуемой ленью и привычкой получать всё, ничего при этом не делая.
И сейчас она перенесла бы животный ужас от всей этой мистики, откромсала бы при случае ядвиге голову и легко смогла бы с этим жить, приняла бы возможность существования говорящих украшений и жутких чудовищ, но вот этого, что смотрело на неё из зеркала, Дарья не могла ни принять, ни пережить.
— Ты! Ты-ы! — взвыла она, истерично тряся кулон. — Я что, такой и останусь? Слышишь? Разве можно такое повернуть обратно?!
— Говорю же, здоровый образ жизни — и всё образуется, — зашипело украшение с настоящим змеиным присвистом. — Прекрати, меня мутит, дурёха!
Дашка автоматически перестала трепать цепочку, но от зеркала отойти была не в состоянии. Стояла, с мазохистским упорством разглядывала свою чудовищную внешность и начинала потихоньку подвывать.
— Милочка, дурочка, ну-ну, будет, — медово-сладким голосом пропел кулон. — Давай, шевелись, беги отсюда, и всё вернётся на круги своя. А будешь бездействовать — так и сгинешь, становясь всё гаже и гаже.
Увещевания возымели действие — Дашка подобралась, нервно засуетилась, на удивление быстро прошла к порогу, куда приказал голос, и принялась чертить и ворожить по указкам кулона, то и дело его подгоняя. За всем этим показательным возбуждением и бурной деятельностью так хотелось скрыть глухой ужас из-за проклятого лица, взглянувшего на неё из зеркала и всё ещё стоящего перед глазами.
Дарья никогда не была сильна в рисовании, а уж тем более в черчении, так что на вырисовывание правильных, пропорциональных фигур для загадочного обряда ушла прорва нервов и драгоценного времени. Невыносимая морока — рисовать по указке, когда у горе-учителя даже рук нет, чтоб исправить огрехи. Выпрямившись над готовой схемой и отряхиваясь от цветной пыли, Дарья испытывала зверскую усталость напополам с волнением. В окна настырно лез серый вечер, приближая возвращение загулявшей ядвиги; кулон обругал Дашкину тупость, предположил, откуда растут у девушки руки, и продолжал общение крайне сварливым тоном.
И пока Даша не видела ничего спасительного в пересечении геометрических абстракций на полу.
— Так… ладно… ладно… — прокряхтел болтающийся на её шее кулон, неизвестно как разглядывая работу. — Топорно, местами криво — без линейки же мы не умеем. Но, в общем и целом… сойдёт, — голос потеплел на пару градусов. — Дальше пусти свою кровь ровно перед линией порога.
Нож у тебя есть… Что встала? Быстрее, быстрее, шевелись!
— Хочешь, чтоб я порезала себе вены кухонным ножом, который валялся в этой дыре, а потом ядвига им резала бутерброды? — истерично хихикнула Даша. Из всего перечисленного её больше всего пугало «порезать вены».
— Заразу боишься подцепить, куколка чистоплотная? В тебе сейчас такая дрянь, хуже которой не найти. Так что давай, режь быстрее! Можешь, конечно, уколоть пальчик, но вряд ли ты оттуда столько выцедишь…
Даша уже не слушала. Закусив губу и держа руку над порогом, примерялась ножом к по-старчески вздувшимся ниткам вен. Нож заметно дрожал. Девушка сильно и неуклюже ткнула лезвием в синюю прожилку, не поперёк запястья, как положено приличной суициднице, а будто укол в больнице делала, проколола вену остриём. Накатила мимолётная боль, потом на коже проступила вязкая капля, и Дашка во все глаза уставилась на неё. Кровь была чёрная, густая и невыносимо смердящая. Девушка непроизвольно дёрнула рукой, желая стряхнуть эту мерзость, с тошнотой осознавая, что ею наполнено всё тело, сердце с каждым толчком качает вонючую жижу в сплетение вен. Кровь разлетелась тёмными шариками ртути. Дарья зажала рот рукой, подавляя крик и рвотный позыв. Что за вещество течёт внутри неё?
Размазала неровную полосу вдоль порога. Кровь текла нехотя, толчками, быстро съёживаясь чёрной плёнкой. Как только Даша перестала сжимать-разжимать кулак, ранка закупорилась тёмной пуговкой корки.
— Та-а-ак, — голос звучал довольно. — Теперь поджигай! Да не кровь, не кровь! Рисунок поджигай!
Девушка уже не стала спрашивать, как можно поджечь выведенные мелом линии. После лазания по полу на коленках накатила внезапная, угнездившаяся в самой глубине мышц и нервов усталость. Даша безразлично чиркнула спичкой и поднесла огонёк к жвачно-розовой загогулине чертежа. Переплетение линий мгновенно вспыхнуло стеной огня. Дашка еле успела отшатнуться — реакция у неё сейчас была не ахти какая. Девушка потрясённо плюхнулась на пятки и во все глаза рассматривала протянувшуюся от пола до потолка полыхающую завесу. Пламя было чуть толще нитки — горели только линии начертанных на полу фигур. Мерно, спокойно, не потрескивая, не колышась от ветра, не буйствуя, как то положено неуправляемому пламени пожара, тонкое полотно огня вырастало из оставленного мелом следа и тянулось в потолок и, может, даже выше.
Дашка уселась поудобнее, приготовилась ждать чего-то. Выход из квартиры был пока перекрыт окончательно — очевидно, от огня должно произойти что-нибудь зрелищное, что скинет с неё несвободу действий, парализующим узлом угнездившуюся в груди. И откроет проход, само собой…
— И чего расселась? Ждёшь милочкуядвигу? Давай быстренько шагай через огонь! И встряхнись, уже почти свободна, только пошевеливаться надо резвее! — жизнерадостно скомандовал кулон.
— Куда шагать?! — потрясённо уставилась на него Даша.
— В огонь! Он сожжёт связь, посредством которой тобой руководит ядвига. Ну!
— Оно и меня сожжёт вместе с этой связью! — Дашка как сидела, так и отползла задом, отталкиваясь руками.
— Ну ладно, трусь, наблюдай за закатом.
А потом пронаблюдаешь, как безболезненно пройдёт через этот огонь ядвига и цапнет тебя за шейку. Может, тогда поверишь, — процедил кулон ледяным тоном и очень вовремя замолчал. Никакие слова не подействовали бы на девушку так, как постепенно проваливающееся за горизонт солнце.
Дарья поднялась мучительно медленно — ноги подгибались от страха и слабости. Прошаркала на кухню, подобрала нож, оставленный ядвигой, — на всякий случай и для пущей уверенности, а на самом деле — чтоб хоть на минутку отойти подальше от огня, оттянуть принятие решения. Стиснула ручку ножа, оценила, как нелепо он выглядит: затупившийся, короткий, с пёстрой кухонной ручкой. Нервно фыркнула и вернулась в прихожую. Постояла, прислушиваясь к ощущениям в теле, поняла, что быстро проскочить огонь, как хотелось бы, она физически не в состоянии. Придётся шагать медленно, и, если безделушка соврала, если пламя жжётся, — это мучительный конец, страшнее и больнее, чем от зубов ядвиги. Дашка судорожно вздохнула. Жить хотелось. Дико, страстно, до одури, любой ценой. Если есть хоть малейший шанс — она пойдёт в огонь, а когда жар охватит обессилевшее тело, — Даша будет знать: она пыталась, не сидела, сложа руки, всё возможное сделала. Когда девушке угрожала опасность, просыпался почти звериный инстинкт самосохранения, готовность хоть глотки грызть ради спасения себя любимой.
Дарья нервно оправила волосы, ощутила их ломкую сетку под пальцами, вспомнила, что стало с внешностью, — в груди вспыхнула ярость, сжирая остатки страха, и девушка тяжело шагнула в огонь.
Ни-че-го. Никакой боли, никаких препятствий, только лёгкое потрескивание там, где тело прорывало ткань пламени. Девушка прошла несколько огненных стен, повторяющих запутанный узор на полу, ноющий узел в желудке взорвался, заставив мучительно согнуться, а потом накатила одуряющая лёгкость и ощущение свободы. Нет, тело по-прежнему было тяжёлым и неуклюжим, но исчезла скованность, необходимость подчиняться, весь день прессовавшая сознание. Дашка, не веря своей удаче, толкнула дверь и ввалилась в пустой подъезд. За спиной с тихим шелестом гас огонь. Девушка оглянулась и успела ещё увидеть, как языки пламени втянулись в обуглившиеся полосы чертежа. Придерживаясь за перила, стиснув зубы, Дарья с трудом одолела лестницу. На первом этаже тяжело отдышалась, привалившись к стене и разглядывая сквозь дверной проём проклятый двор, где всё началось. Во дворе между тем опасно потемнело, и уже зажёгся единственный тусклый фонарь. Кулон озабоченно засопел. Даша поняла его без слов, заставила себя оторваться от стенки и на максимальной скорости, какую можно было выжать из одряхлевшего тела, поковыляла прочь. Она вышла из подъезда, пересекла сонный двор, увидела возле мусорных бачков свой — кто бы сомневался! — выпотрошенный чемодан, споткнулась пару раз на выбоинах, добралась до следующего дома и начала уже с приливом радости соображать, как бы выбраться на трассу или связаться со знакомыми. Из-за не ровного ряда гаражей вынырнула парочка. Парень с пивом в руке и звонко хохочущая, легкомысленного вида девица. Молодой человек пошатывался, девушка, наоборот, почти порхала, легко кружась на шпильках и пребывая, видимо, в пьяной эйфории.