Одно на знакомый образ было. Решила Дубравка, что раз Санька в деревне навестить не может, то хоть чародейным методом одним глазком на мальчишку поглядит. Ведь, кроме него и бабушки, она доброго слова ни от кого не слышала. Налила ключевой воды в блюдечко, взяла веточку анютиных глазок и стала цветами воду по ходу солнца размешивать и слова нужные напевно вслух проговаривать. Когда рябь успокоилась, увидела девочка сначала большую избу со двора. Крылечко такое приметное — с резными балясинами. Наличники на окнах кружевные, белёные. Потом сквозь окно горница видна стала, стол большой, вышитой скатертью покрытый, за столом баба сидит, передником лицо прикрывает, плечами дёргает. Сначала Дубравка подумала, что смеётся женщина, потом поняла — плачет. Рядом с бабой на лавке Санёк примостился — руки в кулаки сжаты. А вокруг стола мужик толстомордый ходит, толкует что-то, красногубый рот широко разевает.
— Не к добру всё это, — подумалось Дубравке. — Не к добру.
Тут Варенуха вернулась. Девочка быстро пальцем в блюдце ткнула, картинка и пропала.
До рассвета промаялась Дубравка, всю ночь глаз не сомкнула, а с первыми лучами бабкин платок по самые глаза повязала и тихонько из хаты выскользнула. Дорога до деревни известная, не заблудишься, потом задами-огородами пробираться стала. Повезло ей, дом Санька третий от околицы оказался, а сам мальчик за сараем у поленницы сидел. Обрадовался он Дубравке, как услышал её — улыбнулся, потом опять погрустнел.
— Эй, Санёк, чего невесел, буйну голову повесил? — присказка девочке сама на язык прыгнула.
Мальчик носом хлюпнул, рукавом рубахи его вытер, помолчал немного, а потом рассказывать стал:
— Мамка за дядьку Семёна замуж собралась. Говорит: «Тяжело вдове одной с хозяйством, а ты, сынок, мне не помощник».
Дядька сначала ласковый был, гостинцы носил, а как они сговорились, стал мамку уговаривать меня в приют для убогих отдать. Мол, для них я обуза, а там меня ремеслу какому обучат. Мамка сначала ни в какую, но он — змей поганый — вчера её уговорил. Она повыла, повыла и согласилась. Послезавтра дед Михей меня в город увезёт. Он туда сына навещать поедет и меня с собой возьмёт. А я в приют не хочу. Я здесь с мамкой жить хочу.
Рассказал всё это Санёк и снова носом захлюпал. У Дубравки тоже слёзы на глаза навернулись, но она их не выпустила.
Нюни тут не помогут.
— Говоришь, дед через два дня в город поедет. Плохо. Времени совсем ничего. Но я что-нибудь придумаю. Обязательно придумаю!
Тут Санька в дом позвали. Дубравка его в щёку чмокнула и повторила:
— Я до завтра что-нибудь придумаю. С утра жди меня здесь, никуда не уходи. Жди.
Если жить только для себя, то и жить-то незачем. Есть в Вороньей книге заклинание на исцеление недужного от рождения. Слова в нём заковыристые — на чужом шипящем языке. Дубравка их на клочок бумаги записала и целый день учила, то и дело подглядывая — верно ли запомнила, не перепутала ль чего? Как только девочка уверилась, что без запинки сказать всё может, в очаг бумажку бросила.
Наутро с Саньком они на прежнем месте встретились. Дубравка мальчишечьи ладони в свои руки взяла и крепко сжала.
— Зажмурься и глаза не открывай, пока я не замолчу. Понял?
— Не дурак, чего тут не понять?
Санёк, и как смолк звонкий голосок, не сразу глаза открыл. Да и к чему ему слепыми-то таращиться? Распахнул, как понял, что стоит посередь двора с протянутыми вперёд руками, которые больше никто не держит. Сначала мальчик не понял, потом не поверил. Словно оглох Санёк, ноги в коленках подкосились, и он на землю плюхнулся. Родной двор чужим и незнакомым стал.
Чудно всё вокруг. Страшно-то как!
Минута, другая — слух возвернулся. Глянь, а то большое у столба знакомо хрюкает, а мелкие, что вокруг бегают, заквохтали по-куриному. Тут Санёк и про Дубравку вспомнил, позвал, да опоздал уже. Нет подружки. Ушла, исчезла, будто не было. Куда ему, глупому, новым взором углядеть, что ветра и в помине нет, а вдоль забора трава колыхается. Это крыса Рыбка домой в лес бежит. Она за Дубравкой последние дни тайком присматривала. А в зубах крысиных камушек зажат. Покраснел камушек и ещё больше на сердечко похож стал. Верит Рыбка, что умна её хозяйка и из такой беды внучку вызволит, верит и спешит-торопится.
2 местоЛев Власенко refantasy@mail.ru«Цветы Мананнана»
От редакции: Только свяжешься с кем-нибудь из страны фэйри — жди беды. Никакой священник не поможет. Не говоря уже о том, что красота действительно требует жертв — и отнюдь не всегда для этого хватит изнурительных диет или физических упражнений, бывают ситуации и куда серьёзнее…
Чтение летописей — не самое увлекательное занятие. Но когда среди забытых имён находишь собственных предков, отношение к истории тотчас меняется. Так случилось и со мной летом 1898 года. Закончив второй год обучения в университете, я решил посвятить свободное время личным делам. Тогда я ухаживал за девушкой из знатного рода и мне хотелось доказать её родителям, что я являюсь лучшей партией для их дочери. Для этого я решил составить генеалогическое древо своей семьи, йоркширских Блакстонов.
Перебирая церковные книги и другие документы, я наткнулся на любопытную историю, связанную с одним из моих дальних родичей. Описанные события полностью захватили моё воображение, и я решил изложить эту историю в своём дневнике.
Прежде чем начать повествование, я позволю себе сделать небольшое, но необходимое вступление, и рассказать о прошлом моей семьи. Как известно, большинство европейских благородных родов возводят свою родословную, самое меньшее, к Гектору или Агамемнону, признаться, мои родичи также не были лишены подобных предрассудков. Обойдя стороной очевидные мифы, следует сказать, что первые упоминания о йоркширских Блакстонах были сделаны в XII веке.
Мои предки никогда не были набожными католиками. Задолго до Реформации Блакстоны заслужили славу вольнодумцев. Отчасти благодаря столь сомнительной репутации мой предок Джеффри Блакстон оказался на стороне «круглоголовых» в гражданской войне и позже участвовал в ирландской экспедиции Кромвеля. Когда пришло время победителям делить добычу, Джеффри оказался достаточно предприимчивым, чтобы отхватить солидный кусок ирландской земли. Он догадался выбрать отдалённое и дикое место, поэтому после падения Республики никто не претендовал на его владения, и Блакстон не только благополучно попал под амнистию, но и добился, чтобы его вексель на владение землёй был подтверждён королевским словом. Так он стал лордом Блакстоном.
Земля, которую получил во владение сир Джеффри, располагалась неподалёку от северного побережья Ирландии, в графстве Донегал. До английской оккупации здесь стоял гордый престол могущественного клана О’Доннелл, второго по силе на всём острове. Когда зашла речь о возведении усадьбы, строители заломили несусветную цену за свои услуги, объясняя её сложностью по транспортировке материалов. Тогда лорд Блакстон принял неслыханное решение — взять камень с холма Гринэн. Этот знаменитый на всё графство пологий холм венчали развалины древней крепости. Покинутая и разрушенная, она пребывала в запустении: стены осыпались, поросли мхом и почти на половину своей высоты вросли в землю. В незапамятные времена эта твердыня была столицей одного из ирландских королевств, но ещё раньше первые камни на вершине холма заложили древние обитатели зелёного острова — народ из мифов и песен, Туата Де Даннан.
Использовать камень с Гринэн для строительства собственного дома казалось ирландцам даже не святотатством, а просто безумием, но лорд Блакстон был непреклонен в своём решении. Он нанял отчаянных людей из числа бывших английских солдат, и ещё до зимы следующего года работа была закончена. Джеффри тотчас переселился в новый, просторный трёхэтажный особняк, достаточно прочный, чтобы выдержать осаду небольшой армии, и достаточно уютный, чтобы его можно было с полным правом называть домом. Вместе с лордом в усадьбу вселилась его немногочисленная челядь, а позже он ввёл под этот кров и свою молодую жену. Три года спустя родился первый ребенок лорда Блакстона — девочка, которую назвали Блодуин.
Здесь и начинается обещанная мной захватывающая история. Я привожу её по возможности без искажений, но беру на себя труд несколько осовременить язык оригинала, чтобы не отпугнуть читателя присутствующими в тексте анахронизмами.
Блодуин унаследовала красоту матери и твёрдый характер своего отца. Влияние лорда Джеффри на дочь усилилось после того, как леди Блакстон умерла от болезни. Девочке тогда ещё не исполнилось и пяти лет, и отец сделал её сосредоточием всех своих надежд и мечтаний. Он потакал любым капризам своей дочери, и она сделалась властной и капризной. Слуги не задерживались в доме Блакстонов, и лорд вынужден был искать их по окрестным сёлам, среди ирландцев.
У Блодуин было отменное здоровье, но она была подвержена приступам меланхолии, которые вызывали у отца сильную тревогу. Девочка любила запах цветов, но вид увядших бутонов приводил её в глубочайшую скорбь — их съёжившиеся, склонившиеся чёрные головы напоминали ей, что однажды она тоже состарится и умрёт. Блодуин не боялась смерти, она боялась потерять свою красоту. Поскольку девочка выросла в достатке, с детства окружённая заботой, всё в мире казалось ей восполнимым, кроме увядания собственного тела. Взросление невозможно было замедлить, остановить или обратить вспять. Оно неизбежно должно было смениться старением, а с этим она смириться не могла.
Охватывающее Блодуин волнение не укрылось от отца. Тогда лорд Блакстон придумал хитрость. Он заполнил комнаты дочери искусственными цветами и в каждый букет добавлял несколько живых — для запаха. Каждое утро, пока маленькая госпожа завтракала, бдительные слуги искали живые цветы и обновляли их. Так создавалось впечатление, что время остановилось и цветение продолжается вечно.