Смотрел я на Вадика и не узнавал. Нет, он и раньше любил поразглагольствовать, желчно изливая на всех и вся своё безапелляционное мнение. Но сейчас желчность как раз пропала, зато появилась основательность — глубина и достоинство занятого, успешного прямо-таки человека. Это у Вадика-то!
— И такое дело… Она, когда у неё всё хорошо, ну и хозяйством там занимается, понимаешь, поёт. Арии поёт. Оперные. И так поёт, зараза, что лучше в репу получить, ей-богу. Раньше никогда за ней такого не водилось…. А теперь, блин, не умолкает. Никакими силами этот побочный эффект нивелировать не получается, даже на фоне внушаемости….
— Да я не то имею в виду, — сказал я, — что ты со своим методом дальше делать собираешься?
— С химиоконтролем? — самодовольно потянулся Вадик, — не знаю. Можно бизнес наладить, а можно монографию писать, пока не решил. Ты, кстати, не хочешь на своей опробовать?
Я подумал немного и решительно покачал головой. И у меня, конечно, в семье не без разногласий, но натуры травить супругу всякой химической лабудой у меня не хватит. К тому же в глубине души скреблось твёрдое ощущение: ничем хорошим поползновения Вадика не кончатся. Пожалуй, впервые в жизни предчувствие меня не подвело.
Встречались мы теперь с Вадиком не так часто. И каждый раз я с нетерпением расспрашивал друга об успехах на ниве химиоконтроля. Он рассказывал, благодушный, самодовольный, вальяжно развалившийся на стуле, посматривающий на молоденьких девушек за окном…. У него явно открылся химический талант, дар божий. Интуиция настоящего учёного. Никакой логике его достижения не поддавались. И мне думается, захоти кто другой повторить успехи Вадика, ни черта бы у него не получилось — чутья не хватило. Однако проколы случались и у патриарха химиоконтроля.
Однажды Вадик приплёлся в кафе с картинным лиловым фингалом на пол-лица. В фигуре его явственно проглядывались очертания прежнего Вадика, жалкого и подкаблучного. По собственным словам, подвели его, как всегда, нюансы. По мне же это была крупная стратегическая ошибка. Судите сами. Перед очередным визитом тёщи незадачливый химиоконтролёр задумал вбить клин в нерушимый союз Людки с её мамой. Упоённый чередой успехов, он, недолго думая, вкатил Людке в суп двойную дозу некоего препарата, от которого по его словам, перед глазами шли красные круги — следствие дикой бычьей злости.
И побыстрее, ясное дело, ретировался. Согласно его плану, неконтролируемая супругина агрессия должна была непременно вылиться на седую макушку любимой тёщи со всеми вытекающими отсюда последствиями. Не учёл бедняга особенностей русской женской психологии, не учёл. Злость не вылилась на маму, а, удесятерённая ею же, копилась аккурат до появления Вадика на пороге своей квартиры, недалеко от которого он и получил лёгкую черепномозговую травму. М-да….
Иногда Вадик приходил в раскоряку, осторожно двигая ногами. Это, как я уже знал, означало, что он переборщил с дозировкой препарата, после которого Людка вытворяла некие прелюбопытные вещи.
— Всё, — заявлял он обычно в таких случаях, — в течение месяца больше никаких утех.
Но в целом дело химиоконтроля, как я понимал, жило и процветало. Не раз и не два мой друг провозглашал тост за великую науку химию. Не раз и не два уговаривал меня пойти по его стопам. Внешне Вадик изменился не только повадкой, но и заметно раздобрел. То ли Людка кормить лучше стала, то ли сам готовить научился, чтобы ловчее зелья свои маскировать, то ли сказывалось общее самоощущение. Не знаю, да теперь и не важно, потому что события стали развиваться несколько непредсказуемо.
Беда грянула летом, в июне. Помню, собирался шумный и тёплый дождичек. Небо приблизилось, налилось драматической синевой, ветер уже гнал по улицам столбы пыли и мусор, в витринах замер ясный предгрозовой свет. Потом по стеклу прочертили первые редкие капли и прохожие дёрнули к ближайшим укрытиям. Увидев в тот момент Вадика, я понял: что-то произошло. Мой друг сомнамбулой шёл сквозь рваную пелену ливня, не обращая внимания ни на дождь, ни на ручьи, ни на машины, выезжающие из подворотен. Добрался до столика он совершенно мокрый, даже с носа капало. Уселся, посмотрел на меня с непонятным выражением и потребовал:
— Водки!
На его щеке, мертвенно-бледной, поросшей редковатой щетиной, многозначительно алели три длинные кровавые царапины. Руки дрожали. Заглянув в его стеклянные глаза, я молча принёс спасительный стопарик. Клацнув зубами о дрожащий стакан, он залпом вымахнул почти всё содержимое и стукнул донышком по заляпанной столешнице.
— Ещё!
Я принёс. Он выпил и замер. Я снова встретился с его невидящими глазами, и мне стало жутко, словно на мгновение удалось разглядеть то страшное, что застыло в огромных, чёрных зрачках. Я хотел и боялся спросить, что.
Через пару минут Вадик словно очнулся, увидел меня в привычном интерьере, заглянул в стакан и вдруг начал рассказывать деревянным голосом, местами заикаясь:
— В-вчера Людка пришла, как обычно. Я ужин п-приготовил, какими надо препаратами начинил, сижу, в интернете копаюсь. Людка телевизор пошла смотреть, иногда я ей позволял, что я — рабовладелец какой? Фильм шёл — «Женщина-кошка», с этой, Х-холли Берри, ты наверняка смотрел. Г-где-то через полчаса говорю ей:
— Принеси мне тапки и поставь у дивана. Не то чтобы мне тапки понадобились, так, для проверки состояния. Указания даю чёткие и ясные — как и нужно при высокой степени покорности. Ноль реакции. Повторяю с нажимом:
— Людка, тапки!
«И тут, — он сглотнул, глаза его вновь начали стекленеть, нижняя губа затряслась, — она как вспрыгнет на спинку кресла — разом, пружиной! Уселась на к-корточки и медленно-медленно поворачивается в мою сторону. Я уже офигел. А она как зашипит и одним п-прыжком через всю комнату — раз! К-ко мне на компьютерный стол, и лапой, рукой, то есть, чирк по щеке, я даже движения не уловил, чувствую только — з-зажгло. П-потом то ли она толкнула, то ли сам попятился, только завалился я на пол, навзничь, вместе со стулом. А она уже там, ногу на грудь поставила, наклонилась, и шипит:
— Не играй с кош-шкой, понял? Не надо.
И зрачки её медленно так сжимаются — из круглых в кошачьи щёлочки — словно душу мою пришпиливают, а глаза зелёные, чёртовы…»
Вадик на некоторое время замолк, вконец заворожённый страшным воспоминанием. Потом опомнился, продолжил, отрывисто вздохнув:
— Не знаю, каким чудом сердце моё не крякнуло. А она кровь у меня со щеки язычком смахнула, облизнулась и прыг обратно на стол — пружиной, не оттолкнувшись. Тут как сиганёт, зараза, через всю комнату на подоконник. В три прыжка: на стену, потолок и окно — кошкой, на четвереньках. Прикинь, это Люська-то!
Я представил объёмистую Лариску, галопирующую по стенам, и мне стало нехорошо.
— Не успел я пошевелиться, она уже окно раскрыла, глазами в мою сторону сверкнула, мол, не рыпайся, и на карниз. Потянулась, точно кошка, и прыг куда-то вниз. А у м-меня, если ты помнишь, пятый этаж. Я опомнился, глядь в окно, там фонари, двор хорошо видно — тело нигде не валяется. На улицу выскочил, всю округу обошёл — нет Людки. Походил, по сторонам посмотрел, по крышам — ночь, сверчки, луна полная — райский сад. И никого. Ну, думаю, это даже хорошо — свидетелей нет. Домой вернулся, снотворного напился, так хотелось поскорее забыться. Не знаю, во сколько она вернулась, когда очнулся утром — уже в кровати лежит. Спит себе сном младенца. Я бочком-бочком и побыстрее сбежал на работу. Все хроники происшествия просмотрел в интернете, в газетах. Тишина, слава богу, вроде ничего не натворила. Теперь к тебе пришёл — не знаю вот, как домой возвращаться.
— Ну и что? Бросаешь это дело? — участливо спросил я.
— Какое?
— Химиоконтроль?
— Да ты что! Мировое открытие на носу!
Ты только подумай: некая комбинация препаратов привела к тому, что в человеке открылись сверхспособности, мало того — способности к трансформации — у неё же анатомия зрачков изменилась!
— А почему кошка? — полюбопытствовал я.
— Ну, фильм же она про кошку смотрела. Женщину-кошку. Возможно, на фоне высокой внушаемости программа прямо на подкорочку и записалась. Не-е-ет, дураком надо быть, чтобы сейчас работу забросить. Это же бомба, нобелевская премия! Придётся идти до конца. В конце концов, это мой долг перед человечеством. Только поди теперь разберись, какая хрень там сработала. Многовато за один вечер я ей добра намешал. И старые комбинации — на внушаемость, подчинение, секс — к утехам, понимаешь, дурака потянуло. И сравнительно новые — на развитие вербального мышления, на похудение, в общем, много чего. Правда, эти препараты она уже неделю пила — и ничего. Чёрт его знает, почему именно вчера шарахнуло. Могло, кстати, и полнолуние повлиять. А что, во всех старинных трактатах по алхимии и медицине фазы луны учитывались…. М-да….
Вадик взял стакан, посмотрел на свет и решительно поставил его обратно.
— Что ж, подожду недельку, для чистоты эксперимента, пока остаточные следы не повыведутся, и начну опробовать сочетания. Таковых, по самым скромным подсчётам, набирается тысяч десять. Но кому легко? Фильмами надо запастись подходящими — чтобы рисунок поведения давали заметный, и не травмоопасный, а то голову кому-нибудь ещё оторвёт. Но это потом. Сейчас главное установить, насколько устойчив вчерашний эффект. И насколько обратим. Вдруг Людка всегда теперь кошачить будет? Потому, понимаешь, и домой страшно идти. Как представлю, что она вновь начинает по комнате сигать, в сердце предынфарктное состояние разыгрывается.
— А ты защиту надень, какую спортсмены надевают — бандаж, щитки, шлем боксёрский, — посоветовал я ему, — всё спокойнее будет.
— Чёрт! Это мысль, — воодушевился Вадик, — я насчёт каски думал, но этого она бы не поняла. Про шлем же можно сказать, доктор, мол, прописал от головной боли. Щитки она и не заметит. Спасибо, друг, хорошую идею подал.
Он крепко пожал мне руку холодной и влажной дланью, и мы стали думать, где можно раздобыть комплект защитного снаряжения.