[214] и кавказцы, не умеющие строить русских изб, обыкновенно бегут в первый же год». Неудивительно, что земля здесь, писал Чехов, не служит приманкой и не располагает к оседлой жизни: «Из тех хозяев, которые сели на участки в первые четыре года после основания селения, не осталось ни одного». Генерал-губернатор Корф в беседе с Чеховым так передал свои впечатления: «Каторга начинается не на каторге, а на поселении».
Спустя ещё десять лет поселенцы получали право стать крестьянами: «Крестьянин из ссыльных может оставить Сахалин и водвориться, где пожелает, по всей Сибири». Характерно, что новообращённые крестьяне сразу же стремились уехать – хоть куда, лишь бы не оставаться на Сахалине. Ехали в основном в Приморье и на Амур. «Гонят крестьян из Сахалина сознание необеспеченности, скука, постоянный страх за детей… Главная же причина – это страстное желание хотя перед смертью подышать на свободе и пожить настоящею, не арестантскою жизнью. А Уссурийский край и Амур, о котором говорят все, как о земле обетованной, так близки: проплыть на пароходе три-четыре дня, а там – свобода, тепло, урожаи…»
Чехова интересовали быт, рутина, повседневность каторжного Сахалина. Он, похоже, намеренно избегал любой «остросюжетной» занимательности. Взять хотя бы знаменитую авантюристку Соньку Золотую Ручку[215], встреченную здесь писателем: «Это маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым, старушечьим лицом. На руках у неё кандалы: на нарах одна только шубейка из серой овчины, которая служит ей и тёплою одеждой и постелью. Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она всё время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у неё мышиное. Глядя на неё, не верится, что ещё недавно она была красива до такой степени, что очаровывала своих тюремщиков…» Чехов встречался на острове и с офицером Карлом Христофоровичем Ландсбергом[216] – убийцей и героем, о котором уже в наши дни написал приключенческий роман «Легионер» сахалинец Вячеслав Каликинский, и с такой интереснейшей личностью, как Иван Павлович Ювачёв (он же Миролюбов)[217] – народоволец, писатель, отец Даниила Хармса[218]. Но фокусировался Антон Павлович не на этих ярких фигурах, а на каждодневной действительности. Вот журналист Влас Михайлович Дорошевич[219], поехавший на Сахалин после Чехова, в 1897 году, использует местный колорит и авантюрные биографии каторжан сполна, напишет и о Золотой Ручке, и о Ландсберге, и о многих других (из названий глав его очерковой книги «Каторга»: «Знаменитый московский убийца», «Людоеды», «Каторжанка баронесса Геймбрук», «Дедушка русской каторги», «Отцеубийца», «Наёмные убийцы», «Самоубийца», «Поэты-убийцы», «Преступники душевнобольные», «Сахалинское Монте-Карло»…). Чехов же брал для своей документальной книги не исключительное, а характерное. Берёг исключительное для других – художественных вещей? В любом случае полностью сахалинский материал Чехов не использовал – не успел или не захотел.
«Всё просахалинено»
Это не значит, что сахалинские впечатления в творчестве Антона Павловича Чехова не отразились – разумеется, отразились.
На Сахалин ехал не Антоша Чехонте, а серьёзный, сложившийся автор, уже со «Степью» и «Ивановым» за плечами. Но всё-таки по-настоящему зрелый Чехов сформирован после Сахалина – и во многом именно Сахалином.
Наиболее явно дальневосточные мотивы проявились в рассказах 1890 года «Гусев» («Гусев, бессрочноотпускной рядовой, приподнимается на койке и говорит вполголоса: – Слышишь, Павел Иваныч? Мне один солдат в Сучане[220] сказывал: ихнее судно, когда они шли, на рыбину наехало и днище себе проломило…») и «В ссылке» (1892). Судьба встреченного Чеховым на Сахалине (но не названного по фамилии, потому что – «политический») Ивана Ювачёва угадывается в «Рассказе неизвестного человека» (1893). В ряде произведений – «Палата № 6» (1892), «Бабы» (1891)… – появляются темы неволи, неправедного суда, преступления и наказания.
Сахалин напоминал о себе то прямо, то между строк. Скажем, зоолог фон Корен из «Дуэли» (1891) собирается на Дальний Восток – случайно ли? По одной из версий, идею этой повести Чехову подсказал владивостокский городской голова Игнатий Иосифович Маковский[221], увлекавшийся историей дуэлей.
На обратном пути с Сахалина, во Владивостоке, Антон Чехов пил чай у местных предпринимателей швейцарского происхождения Бринеров. Через год у Чехова родится племянник Михаил, который позже в США прославится как театральный режиссёр и педагог. Одним из его учеников станет Юл Бриннер[222] – звезда мирового кино, уроженец Владивостока, потомок тех самых Бринеров. Юл даже напишет предисловие к книге Михаила Чехова об актёрском мастерстве.
Ещё одно владивостокское знакомство Антона Чехова – литературная семья Матвеевых, прежде всего сам Николай Матвеев-Амурский, автор первой летописи города (1910) и основатель целой поэтической династии от Венедикта Марта и Ивана Елагина до Новеллы Матвеевой.
Сложно решить – Чехов дал больше Сахалину или Сахалин Чехову. Он не написал большой и по-настоящему сахалинской художественной вещи, но косвенно Сахалин повлиял на всё, что написано после. «А ведь, кажется, – всё просахалинено» – формулировка самого Чехова. В начале 1891 года он пишет Алексею Суворину: «…После сахалинских трудов и тропиков моя московская жизнь кажется мне теперь до такой степени мещанскою и скучною, что я готов кусаться».
Вот один из главных смыслов чеховского подвига: не следует замыкаться на столицах, нужно пройти и увидеть всю огромную страну до самого края. Не рвитесь на тайские курорты, не прячьтесь в башнях из слоновой кости – отправляйтесь «в поля», изучайте Россию. Потом-то, на обратном пути, на пароходе Доброфлота «Петербург» Чехов посетил все сингапуры и цейлоны (где, судя по его письмам, выступил, говоря современным языком, в роли «секс-туриста»[223]), но так ли это важно для него и для нас? Чехов в «Острове Сахалин» выступает проповедником внутреннего туризма – причём не развлекательного, а гуманитарного, осмысленного, подвижнического (не сказать, чтобы этот месседж был хорошо усвоен; мы по-прежнему стремимся в столицы, а из столиц – в заграницы).
Антон Чехов «откупорил» Сахалин. Сюда потянулись учёные, чиновники, писатели. Россия почувствовала Сахалин своим важным органом, он прирос к её телу. И хотя оказался наполовину отсечён в 1905-м, но был вновь пришит в 1945-м, после русского реванша в Маньчжурии и на Тихом океане.
«Остров Сахалин» повлиял не только на русскую словесность, но и на японскую. В 2003 году востоковед, переводчик Дмитрий Викторович Коваленин пригласил на Сахалин писателя Харуки Мураками, которого он же и открыл русскому читателю. Позже Коваленин рассказывал: «Проходит время, и в романе Мураками “1Q84” нивхи возникают как одна из тем! И всю дорогу – цитаты из “Острова Сахалин”. Тогда Мураками всё путешествие, всё свободное время читал на японском “Остров Сахалин”. Все куски о гиляках оттуда вынуты и вставлены в эту книгу под очень интересным углом… Это нельзя назвать плагиатом. Он это использует как одну из красок на своём полотне. Получается очень интересный микс»[224].
А Джек Лондон, в 1902 году погрузившийся, переодевшись бродягой, в трущобы лондонского Ист-Энда, – не Чеховым ли вдохновлялся?
Чехов как персональный магнит
У Дальнего Востока сравнительно немного литературных брендов. Александр Фадеев и Владимир Арсеньев у Приморья, тот же Арсеньев и Николай Задорнов у Хабаровска, Юрий Рытхэу и Олег Куваев у Чукотки, Варлам Шаламов и Альберт Мифтахутдинов у Магадана… Дальний Восток, занимающий по площади треть страны, похож на архипелаг. Слишком далеки даже друг от друга, слишком малы и немногочисленны здешние человеческие поселения и слишком мало между ними связующих путей. Наиболее подходящий образ для понимания Дальнего Востока – Курилы: далёкие, оторванные от материка, оспариваемые. Характерная фигура речи – выражение «на материк», используемое отнюдь не только островитянами.
На Сахалине – всё имени Чехова. В Александровске-Сахалинском – бывшем посту Александровском, где писатель впервые ступил на островную землю, – имеется музей «Чехов и Сахалин». В Южно-Сахалинске – музей книги «Остров Сахалин». Есть на Сахалине и городок Чехов (до 1947 года – Нода). В сувенирных лавках – магниты: медведи, каторжные кандалы, красная икра и – Чехов. Пошловатое соседство, но на самом деле понятное: икра и Чехов – главные русские экспортные гордости вместе с газом и «калашниковым». Сила чеховского притяжения не должна слабеть. Хорошо бы «намагнитить» и других писателей, обогатив смысловое поле вокруг безделушек, украшающих обывательские холодильники.
В 1904 году литератор, военный юрист Борис Александрович Лазаревский[225], заброшенный судьбой в прифронтовой Владивосток, был угнетён обстановкой. Чехов в письме из Ялты его успокаивал: «Во Владивостоке в мирное время, по крайней мере, живётся нескучно, по-европейски…» Хвалил местную рыбу, вспоминал о ките, которого наблюдал во Владивостоке с одной из сопок в районе улицы Набережной (в 2018 году на этом месте установили памятник писателю). «Впечатление, одним словом, осталось роскошное!»
Менее известно, что в 1890 году – по горячим следам – Антон Чехов писал Алексею Суворину совсем другое: «О Приморской области и вообще о нашем восточном побережье с его флотами, задачами и тихоокеанскими мечтаниями скажу только одно: вопиющая бедность! Бедность, невежество и ничтожество, могущие довести до отчаяния. Один честный человек на 99 воров, оскверняющих русское имя».