Уже при первой встрече с Дерсу Владимир Арсеньев сформулировал: «Я видел перед собой первобытного охотника, который всю свою жизнь прожил в тайге и чужд был тех пороков, которые вместе с собой несёт городская цивилизация». Ещё одно высказывание о Дерсу: «Этот дикарь был гораздо человеколюбивее, чем я. Что же такое культура? Не путаем ли мы тут два понятия: материальная культура и культура духовная… Отчего же у людей, живущих в городах, это хорошее чувство… заглохло». Ещё: «Раньше я думал, что эгоизм особенно свойствен дикому человеку, а чувство гуманности, человеколюбия и внимания к чужому интересу присуще только европейцам. Не ошибался ли я…» Здесь и в других местах чётко слышны антигородские, антипрогрессистские, антицивилизационные настроения Арсеньева. Он понимал: если прогресс нравственный отстаёт от технического, всё, что у нас получится, – это какой-нибудь гиперболоид инженера Гарина. Иногда кажется, что именно для проговаривания подобных мыслей ему понадобился образ Дерсу – альтернатива горожанину-европейцу. «Если бы этот зверолов мог понять, что наша хвалёная европейская культура основана на эксплуатации одних людей другими, он наверное не согласился бы променять на неё свою свободу. Дерсу по-своему был счастлив», – считал Арсеньев.
«Чего-чего один люди кушай – грех», – говорит Дерсу. «Все удэhe – коммунисты, – добавляет Владимир Арсеньев. – Дайте ему какое-нибудь лакомство, он ни за что не будет его есть один: он поделится им со всеми окружающими. Убьёт ли он на охоте оленя, поймает ли рыбу, привезёт ли домой муку, он не отдаст всего этого своей семье, он непременно поделится со всеми соседями. Внимание к чужим интересам, к чужой нужде в нём так же развито, как и забота о своей семье. Если у удэhe не хватило продовольствия, он просто идёт к соседу, зная, что ему никогда не будет отказа… Чужая нужда – его нужда… Семья умершего никогда не остаётся без хлеба… Не поддержать чужую семью – великий грех! Опасность одного человека есть опасность всего рода, всего народа. В этом отношении у удэhe нет того бездушного эгоизма, который свойствен европейцам с их культурой и цивилизацией».
У инородцев, по словам Владимира Арсеньева, отсутствует преступность: «Так как удэhe всегда найдёт у своего собрата всё, в чём он нуждается, равно и сам он отдаст соседу всё то, что нужно последнему, – то кражи среди них не имеют места. Ему и в голову не приходит мысль, что он может украсть. Вор – урод, сумасшедший!» Дерсу так объяснял Арсеньеву преимущества «первобытного» строя: у русских есть царь, много всяких капитанов (должностных лиц) и хунхузов (преступников). У китайцев – то же. А вот у гольдов «царя нету, капитанов нету и хунхузов нету». Арсеньев пишет: «Сначала мне показалось странным сопоставление – царь и хунхузы, но, вникнув в смысл его слов, я увидел, что Дерсу был прав».
Попав в Хабаровск, Дерсу понял: в городе надо жить не так, как хочет он, а так, как хотят другие. Город его и погубил. Возвращаясь к себе в тайгу, Дерсу в марте 1908 года был убит под Хабаровском, у станции Корфовской, во сне – предположительно, беглым преступником, прельстившимся винтовкой гольда. Стоя у свежей могилы проводника и друга, «капитан» выносит приговор: «Цивилизация родит преступников… Созидай своё благополучие за счёт другого – вот лозунг двадцатого века. Обман начинается с торговли, потом… идут ростовщичество, рабство, кражи, грабежи, убийства и, наконец, война и революция со всеми их ужасами. Разве это цивилизация?!»
Отметим, что «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала» (приведённая цитата взята из последней книги) были закончены ещё в 1916 году. Знаменитый труд Освальда Шпенглера[263] «Закат Европы» выйдет двумя годами позднее.
Критика современной западной цивилизации – вот содержание книг Владимира Арсеньева. Может быть, именно это – его главное послание нам, а вовсе не описания природы.
Летающие люди
У язычника Дерсу все – «люди», «только рубашка другой»: звери, река, огонь, камень… «Наша так думай: это земля, сопка, лес – всё равно люди», – говорит он. Вот пищевая цепочка в изложении Дерсу: «Один люди другой люди кушай… Чего-чего рыба кушай, потом кабан рыбу кушай, теперь надо наша кабана кушай».
А вот что он говорит о Солнце: «Его самый главный люди… Его пропади, кругом всё пропади».
Если Дерсу – плоть от плоти тайги, органичный её элемент, то Владимир Арсеньев – пришелец, хотя и дружественный. Но и он постепенно врастал в этот новый для него мир. Здесь интереснее даже не сами воззрения Дерсу, а то, как к ним относился Арсеньев. Без особой натяжки можно сказать, что Дерсу фактически обратил его в свою веру. Арсеньев начал всерьёз верить в таёжную чертовщину, хотя, разумеется, не был мракобесом.
Дерсу выступает в роли Сталкера, ведущего Владимира Арсеньева по неизведанной Зоне. Гольд принимает сигналы самой природы – то «рыба говори, камень стреляй», то о чём-то шепчут лишайники, то дерево падает поперёк тропы: «Дальше ходи не могу. Дорогу закрывай!» Арсеньев относится к этому с уважением: в таёжном монастыре – свой устав, да и приметы странным образом сбываются. Вот искатели женьшеня устроили в дубе кумирню, а золотоискатели вынесли её и остались ночевать и картёжничать прямо в дереве; молния убила игроков на месте. Или: арсеньевский стрелок на берегу поднял кость кита. Орочи испугались: кости кита трогать нельзя – будет непогода; уже к вечеру «свежий ветер превратился в жестокий шторм». Когда при попытке убить властелина тайги – тигра – три ружья одновременно дают осечку, удэгейцы нимало этому не удивляются…
«От решения вопросов: где начало творений и где им конец, образованный человек, несмотря на массу знаний, стоит так же далеко, как и первобытный дикарь. И оба суеверны. Разница только в том, что у первого суеверие сложнее, а у второго проще», – пишет Владимир Арсеньев. Он проявляет больший скепсис в отношении не «туземцев», а своих же солдат: «Странное дело: стрелки верили в существование своих чертей, но в то же время с недоверием и насмешками относились к чертям туземцев… Я неоднократно замечал, что туземцы к чужой религии относятся гораздо терпимее, чем европейцы. У первых невнимание к чужой религии никогда не заходит дальше равнодушия».
В книге «В горах Сихотэ-Алиня» Владимир Арсеньев описал свою встречу с загадочным существом – «летающим человеком». Случилось это на реке Гобилли – притоке Анюя, на юге Хабаровского края. Сначала Арсеньев увидел «медвежий след, весьма похожий на человеческий», и пошёл по нему. Потом кто-то «стремительно бросился в сторону, ломая кусты». Арсеньев швырнул в сторону источника шума камень. «Случилось то, чего я вовсе не ожидал. Я услышал хлопанье крыльев. Из тумана выплыла какая-то большая тёмная масса и полетела над рекой. Через мгновение она скрылась в густых испарениях, которые всё выше поднимались от земли». Удэгейцы не удивились сообщению капитана и рассказали ему, что в этих местах водится летающий человек: «Охотники часто видят его следы, которые вдруг неожиданно появляются на земле и так же неожиданно исчезают, что возможно только при условии, если человек опускается сверху на землю и опять поднимается на воздух». Чжан Бао добавил, что в Китае это существо тоже встречается и зовётся «Ли-чжен-цзы». Эти летающие люди «живут в горах, вдали от людей, не едят ни хлеба, ни мяса, а питаются только растением “Ли-чжен-цау”, которое можно узнать только в лунные ночи по тому, как на нём располагаются капли росы… Ли-чжен-цзы – сын молнии и грома, он младенцем падает на землю во время грозы. Это сильный, божественный человек, заступник обиженных, герой».
После этого уже не удивляет, когда в повести «Сквозь тайгу» (1927) Владимир Арсеньев спокойно пишет: проводник Сунцай Геонка «был незаурядный шаман и этот дар наследовал от своего покойного отца». Геонка называет клочья речного тумана, похожие на человека, «Ганиги» – это женщины, живущие в воде и имеющие длинные хвосты. Если они позовут человека по имени, вскоре он утонет. «Меня поразило в описании Ганиги сходство с русалками. Сходство не только общее по смыслу, но даже и в деталях. Может быть, русалки и Ганиги зародились где-нибудь в Средней Азии в древние времена. Отсюда они попали на запад к славянам и на северо-восток к удэхейцам», – совершенно серьёзно пишет Арсеньев.
Однажды он описал старовера, который говорит о Дерсу: «хороший… человек, правдивый», но – «нехристь… азиат, в Бога не верует… У него и души-то нет, а пар». А Дерсу в это время как раз собирается на охоту – подстрелить косулю, чтобы помочь этому самому староверу с пропитанием для его большой семьи. Владимир Арсеньев здесь – явно на стороне «нехристя» Дерсу.
Похоже, Владимир Арсеньев чем дальше, тем больше верил во многое из того, во что верил Дерсу. Сама тайга сделала учёного и офицера стихийным мистиком.
Братья по краю
Владимира Арсеньева и Александра Фадеева принято числить по разным ведомствам, но они куда ближе друг к другу, чем может показаться. В их текстах и судьбах – множество пересечений самого разного порядка. Владимир Клавдиевич и Александр Александрович ходили друг за другом буквально по пятам.
Детство и юность писателя Александра Фадеева прошли в Приморье. Есть свидетельство о его личной встрече с Владимиром Арсеньевым – только Фадеев был тогда ребёнком. Писатель Семён Бытовой[264] приводит рассказ Фадеева о том, как тот видел Арсеньева в Хабаровске в Гродековском музее в 1913 году. Арсеньев, руководивший музеем, сам провёл экскурсию для учеников. Другой дальневосточный литератор, Василий Трофимович Кучерявенко[265], писал со ссылкой на Фадеева, что Арсеньев целый вечер рассказывал молодёжи «о своих богатых приключениями путешествиях». Так что без особой натяжки можно сказать, что Арсеньев Фадеева благословил.
К сожалению, они не успели познакомиться по-настоящему. Когда Владимир Арсеньев издал во Владивостоке книгу «По Уссурийскому краю», партизанский комиссар Булыга-Фадеев уже уехал в Москву. Он ещё вернётся и будет подолгу жить во Владивостоке – но уже после смерти Арсеньева. В другом случае они бы непременно познакомились. А как иначе, если во Владивостоке Фадеев дружил с писателем Трофимом Кузьмичом Борисовым