При Советах
Советскую власть Владимир Клавдиевич принял, хотя истым коммунистом не стал.
«Володя уже в 1918 году полностью перешёл на сторону революции… С ЧК у Володи всегда были хорошие отношения, кроме некоторых мелких доносов», – вспоминала первая жена путешественника Анна Кадашевич. В знак поддержки новой власти он даже сбрил «подполковничьи» усы. Хотя, заметим, Советы окончательно утвердились в Приморье лишь в конце 1922 года.
Анна Тарасова указывает: во время Гражданской войны Владимир Клавдиевич снабжал картами красных партизан и консультировал военный совет Сергея Лазо[268]. Эти данные основаны на воспоминаниях организатора партизанского движения в Приморье Николая Ильюхова[269]. Если Арсеньев действительно сотрудничал с Лазо, то недолго: с февраля по апрель 1920 года. В начале апреля в ходе «японского выступления» Лазо Алексей Луцкий[270] и двоюродный брат писателя Фадеева Всеволод Сибирцев[271] были схвачены и вскоре казнены.
Владимир Арсеньев много лет изучал «японскую угрозу». В Гражданскую войну наиболее последовательными борцами с интервентами (из которых в Приморье самыми активными и многочисленными были именно японцы, надеявшиеся получить Сибирь, чему, кстати, противодействовали другие интервенты – американцы) стали красные. Возможно, на решение подполковника Арсеньева признать новую власть и остаться в СССР повлияло в том числе и это обстоятельство.
Состоя на учёте как бывший царский офицер, он ежемесячно отмечался в ГПУ. В 1924-м был снят с учёта как лояльный к советской власти. Но в том же году помог группе бывших белых офицеров, в числе которых был поэт Арсений Несмелов, нелегально уйти в Китай – дал им карту и компас.
Сам Владимир Арсеньев в какой-то момент подал прошение о получении загранпаспорта, однако вскоре от него отказался. Позже написал: «В 1918 году я мог бы уехать в Америку, а в следующем, 1919-м, – в Новую Гвинею, но я уклонился и от того, и от другого предложения. Я мог бы уехать совершенно легально, но новые власти в известной степени расценили бы мой поступок как побег. Я должен был поставить крест на всю свою исследовательскую работу на Дальнем Востоке и заняться совершенно новым для меня делом среди чужого народа… Я недолго раздумывал и быстро решил разделить участь своего народа». Анна Тарасова приводит другую арсеньевскую формулировку: «Я русский. Работал и работаю для своего народа. Незачем мне ехать за границу».
В штатском костюме учёного или в мундире военного – он работал на российское государство, как бы оно ни называлось. Видел: новая власть работает на сохранение и усиление российского присутствия на Дальнем Востоке, а раз так, с ней можно и должно сотрудничать.
Характерный эпизод: в 1921 году (Приморье ещё оккупировано японцами) встаёт вопрос об аренде Командорских островов японской фирмой «Кухара» – и Арсеньев выступает категорически против, опасаясь, что японцы сначала поднимут свой флаг как арендаторы, а потом – как полноправные хозяева. Природоохранник в нём был неотделим от государственника.
В 1920-х Владимир Арсеньев вёл преподавательскую и научную работу, общественную деятельность, привлекался властями для консультаций по различным вопросам. Занимался проблемами рыбных и пушных промыслов, состоял членом Владивостокского окрисполкома и горсовета…
Не имея педагогического и вообще классического высшего образования, Владимир Арсеньев в течение двадцати лет преподавал в различных учебных заведениях Владивостока и Хабаровска. Разрабатывал курсы краеведения и этнографии, читал географию, естествознание и русский язык, заведовал этнографическим отделом музея Общества изучения Амурского края, продолжал экспедиции. В 1923–1924 и 1926–1929 годах Арсеньев преподавал не только в университете, но и во Владивостокском техникуме водных путей сообщения. Как раз в те годы в техникуме училась Анна Щетинина – в будущем первая в мире женщина-капитан. Но, вероятно, две легенды не пересеклись: в 1926-м «капитан тайги» преподавал у первокурсников, а Щетинина уже перешла на второй курс. Педагога Арсеньева вспоминал дальневосточный капитан, художник Павел Павлович Куянцев[272]: «Живые глаза, глубоко сидящие, притягивали к себе внимание, и мы, восемнадцать юношей, слушали его, как заворожённые: рассказчик он был изумительный».
В 1923 году Владимир Арсеньев отправился на Командорские острова, чтобы наладить охрану промыслов, пострадавших в смутные годы от японских и американских промышленников. Местным жителям привёз газеты и Советский кодекс законов о труде.
В конце 1920-х Арсеньев сотрудничал с режиссёром Александром Аркадьевичем Литвиновым[273] и вместе с ним заложил основы советского этнографического кино. Наиболее известной стала литвиновская лента «Лесные люди» об удэгейцах, на съёмках которой Арсеньев выступил консультантом.
На учёного писали доносы, его суждения критиковались в печати[274]. Главным клеветником стал уже упомянутый Альберт Липский – этнограф и агент ГПУ, которого в своё время именно Арсеньев рекомендовал в члены Русского географического общества. Липский заявлял, что Арсеньев продал интервентам ценные коллекции Гродековского музея (впоследствии все наветы были опровергнуты), подвергал сомнению его состоятельность как учёного. Тот писал, что не подаст Липскому руки «за ряд подлостей и нечестных поступков».
Ещё одним недоброжелателем Арсеньева был ректор Дальневосточного государственного университета Владимир Иванович Огородников[275], который, по данным историка Амира Александровича Хисамутдинова, создавал вокруг учёного «нетерпимую обстановку», из-за чего тот в 1924 году вынужден был перебраться в Хабаровск – как оказалось, ненадолго.
Осенью 1925 года Владимир Арсеньев решил переехать в Ленинград и подал заявление с просьбой зачислить его научным сотрудником в Музей антропологии и этнографии, но впоследствии передумал: «Мне ещё рано садиться в музей. Пока есть силы, хочу поработать в поле».
В 1926 году в Хабаровске Арсеньева вызвали в ОГПУ – поступило заявление, что он ведёт «враждебную пропаганду». Дав объяснения, учёный заявил письменно, что впредь ни с кем не будет говорить на «общефилософские» темы, что «твёрдо решил совершенно уйти от всякого общения с местной интеллигенцией», а «остаток дней своих» намерен посвятить науке – обработке собранных в походах материалов. «Мне 54 года, годы уходят и силы слабеют. Быть может, и жить-то мне осталось только несколько лет», – написал Арсеньев.
Интересно, что даже эту объяснительную можно отнести к корпусу арсеньевской публицистики. В частности, в ней говорится: «Англичане великие мастера создавать коалиции… Из газет “Известия ВЦИК”, “Правда”, “Тихоокеанская звезда” видно, что и теперь англичане собирают коалицию против СССР… Это дельный народ. Но хорошего нам ждать от них нечего. Интервенция эта будет окончательной гибелью нашего государства – разделом, и мы все русские сойдём в положение туземцев, ещё на более низкую ступень, чем индусы».
В 1928 году Владимир Арсеньев подготовил доклад, рассмотренный на заседании Далькрайкома ВКП(б) только пять лет спустя. В нём он писал: «Вожделение её (Японии. – В. А.) распространяется на все острова Тихого океана… Япония ищет случая овладеть Северным Сахалином и даже полуостровом Камчатка… Япония встала между океаном и выходами на Азиатский материк, чтобы отрезать от моря всю Восточную Азию и иметь экономическое и политическое влияние на народы, обитающие на азиатских берегах Великого океана… В случае войны с Америкой Япония немедленно оккупирует Северный Сахалин и будет опираться на свою базу Сейсин[276]… Тогда ей нечего бояться длительной блокады со стороны Великого океана, тогда она не будет отрезана от тыла, необходимого ей для жизни и борьбы. Стремление Японии безраздельно хозяйничать в Маньчжурии и выйти на Амур не мечта, не фантазия и не призрак, а вполне конкретное явление. Конечной целью японского империализма является желание отодвинуть нас от берегов Тихого океана. Мысль эта весьма популярна в Японии… Об этом всё сильнее и сильнее раздаются голоса в японской печати и открыто говорят выдающиеся японские государственные люди… Идёт лихорадочная работа по увеличению военных и морских сил».
Всё это Владимир Арсеньев сформулировал ещё до конфликта на КВЖД и оккупации Маньчжурии Японией, до создания под боком у СССР государства Маньчжоу-Го, до столкновений Советского Союза и Японии на Хасане и Халхин-Голе, до начала работы Рихарда Зорге[277] в Токио, до развязывания Японией войны в Китае и на Тихом океане… Геополитический прогноз Арсеньева, ушедшего на пороге глобальных тектонических сдвигов, был грамотным и во многом сбылся. События 1930-х и 1940-х показали: он был не алармистом, а трезвым аналитиком.
Несмотря на выпады недоброжелателей, книги Владимира Арсеньева выходили в том числе и за границей, его приглашали на совещания по экономическим вопросам, включали в различные комиссии, он принимал участие в составлении первого пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР, проводил изыскания, связанные с прокладкой железной дороги Хабаровск – Советская Гавань…
Последние годы жизни провёл во Владивостоке. В 1929 году отказался от предложения торжественно отметить тридцатилетие своей деятельности на Дальнем Востоке, повторив, что намерен сосредоточиться на обработке экспедиционных материалов. Сетовал: «Век идеализма и романтизма кончился навсегда. На смену нам, старым исследователям и путешественникам, пришли новые люди с эгоистическим складом характера и с материалистическим миросозерцанием. Они займутся обследованием… тёмных пятен по специальным заданиям: для проведения железной дороги, для рубки и сплава леса, добычи полезных ископаемых, постройки какого-нибудь завода и т. д. И вот эти чисто практические цели совершенно заслонят ту прелесть и красоту географических исследований, которые всегда отсутствуют у людей, ставящих впереди или лично карьерные, или сугубо материальные соображения».