Он так и не стал по-настоящему северным человеком, как его герои Мэйлмют Кид или Смок Беллью. Комфортно ему было только в тёплой Калифорнии. В «Белом Клыке» слышен почти не скрываемый ужас перед страной холода: «…Край, лишённый признаков жизни с её движением, был так пустынен и холоден, что дух, витающий над ним, нельзя было назвать даже духом скорби. Смех, но смех страшнее скорби, слышался здесь – смех безрадостный, точно улыбка сфинкса, смех, леденящий своим бездушием, как стужа… Это была глушь – дикая, оледеневшая до самого сердца Северная глушь… Она ополчается на жизнь, ибо жизнь есть движение, а Северная глушь стремится остановить всё то, что движется. Она замораживает воду, чтобы задержать её бег к морю; она высасывает соки из дерева, и его могучее сердце коченеет от стужи…» Совсем другой взгляд на Север – у Фарли Моуэта и Олега Куваева, у Фритьофа Нансена и Михаила Водопьянова[292]. Кратко их отношение к Арктике можно передать строчкой из песни на слова Михаила Пляцковского[293], которую исполнял главный северянин советской эстрады нанаец Кола Бельды: «Если ты полюбишь Север, не разлюбишь никогда».
И всё-таки как писатель Джек Лондон по-настоящему родился именно там – на Юконе, этой американской Колыме. Он нашёл там больше, чем золото, – сюжеты северных рассказов. «В Клондайке я нашёл себя, – писал он позже. – Там все молчат. Все думают. Там обретаешь правильный взгляд на жизнь. Обрёл его и я».
В те же самые годы на Аляске, а точнее – на острове Кадьяке, упоминающемся у Джека Лондона, служил православный миссионер иерей Тихон Николаевич Шаламов[294], отец Варлама – писателя, будущего колымчанина поневоле. Теоретически Джек и Шаламов-старший могли встретиться.
Тихон Шаламов поехал на Аляску по собственной воле вскоре после окончания Вологодской духовной семинарии. Служил в 1893–1904 годах – как раз во времена клондайкской золотой лихорадки – настоятелем Воскресенского храма на Кадьяке. Отец Тихон принял Кадьякский приход в плачевном состоянии: школ не хватало, процветали пьянство и нищета. До разбросанных по островам селений приходилось добираться на лодке. Шаламов и его жена преподавали в церковно-приходской школе. В 1895 году священник добился перевода школы из тесного и тёмного помещения в новое. Шаламовы способствовали открытию новых школ, пополнению библиотек. «Если… будет оставлено всё так, как есть, – писал Тихон Николаевич, – и молодое поколение воспитается только через школу американскую, в будущем могут быть плоды злы и недобры». В отчёте за 1900 год он утверждал: «Алеуты, косные в невежестве, все жаждут просвещения церковно-русского… Велико невежество родное, всероссийское, но да не будет в деле рассеяния сего внешнего мрака забыта и далёкая страна, которая, несмотря на отречение и отверженность, продолжает пребывать в верности и любви своей покровительнице России… Да дастся ей взамен хлеба насущного хлеб духовный, небесный, свет Христов, сознательный, яркий и тем да загладится пред Божиим престолом вина русских людей, продавших Аляску поистине за тридцать сребреников».
По свидетельству Тихона Шаламова, главными пороками, губящими алеутов и креолов (метисов), были «пьянство и разврат во всех его ужасающих видах». Священник писал: «Пьют своего изделия водку и пиво не только мужчины, но и женщины и девушки, не только отцы, но и матери семейств. Не говоря уже о слабости супружеских уз, об отсутствии христианского целомудрия и чистоты супружеского ложа, собственно в Кадьяке появляется даже проституция во всей своей мерзости». Ещё до основания в США общества «Анонимные алкоголики» русский миссионер Шаламов создал и возглавил «Общество трезвости имени святителя Тихона и Марии Египетской». На Новый год он отвлекал паству от пьянства культурной программой: устраивал ёлку, самодеятельный театр. Хор школьников исполнял русские песни, дети декламировали стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова… «Недовольные голоса скоро замолкли: правда ударила по сердцам и заставила замолчать неправду», – писал отец Тихон.
Как сообщал служивший на Аляске позже архимандрит Герасим (Шмальц)[295], отец Тихон помогал беднейшим алеутам не только «утешением душевным», но и чаем, сахаром, мукой, одеждой. Выписывал с Русского Севера семена пшеницы, пытаясь обеспечить Кадьяк собственным хлебом. Боролся против хищнической добычи лосося крупными компаниями: «В Аляске, и в частности на Кадьяке, идёт ужасное расхищение рыбных богатств… Таким варварским насилием жизнь рыб породы salmon прекращается в корне». Детройтский шаламовед Лора Клайн отмечает: отец Тихон защищал права американских аборигенов, лишь во второй половине XX века ставших полноправными гражданами США.
Человек незаурядный, в США Шаламов-старший был не только священником, но и просветителем, экологом, правозащитником, общественным деятелем. Его «Краткое церковно-историческое описание Кадьякского прихода» – не только хроника миссионерской деятельности, но и настоящий социологический очерк. На фото 1901 года отец Тихон Шаламов снят с будущим патриархом Тихоном (Белавиным)[296] – тогда епископом Алеутским и Аляскинским. Из его рук отец Тихон получит золотой нагрудный крест – «за крепкостоятельное служение на пользу православия среди инославия». Судьба этого креста описана в рассказе Варлама Шаламова «Крест»: ослепший старик-священник разрубил крест на части и продал, чтобы купить еды.
Золотую лихорадку в разных её версиях описывали Брет Гарт и Лондон, Мамин-Сибиряк[297] и Вячеслав Шишков, Павел Васильев и Олег Куваев… Принято считать, что в Америке в отличие от России и тем более СССР это была область, где безраздельно торжествовали личная инициатива, свободный рынок и американская мечта. Но вот, например, как описана в позднем джек-лондоновском рассказе «Как аргонавты в старину…» (1916) зима 1897/98 года, когда на Аляску, а вернее – в Доусон, находившийся на канадской территории, хлынули толпы охотников за золотом: «Слухи о голоде становились всё упорнее. Последние суда с продовольствием из Берингова моря застряли из-за мелководья у первых же отмелей Юкона, больше чем на сотню миль севернее Доусона. Они стояли на приколе возле старой фактории Компании Гудзонова залива, в Форте Юкон, по существу, за Полярным кругом. Мука в Доусоне дошла до двух долларов за фунт, но и за эту цену её нельзя было достать. Короли Бонанзы и Эльдорадо, не знавшие счёта деньгам, уезжали в Штаты, потому что не могли купить продуктов. Комитеты золотоискателей конфисковали продовольствие и посадили всё население на жёсткий паёк. Того, кто утаивал хотя бы горстку бобов, пристреливали, как собаку. Десятка два людей уже постигла такая участь». Дальше: «Слухи о голоде не только подтверждались, но становились всё тревожнее. Отряд северо-западной конной полиции, стоявший у южной оконечности озера Марш, где золотоискатели переходят на канадскую территорию, пропускал только тех, кто имел с собой не меньше семисот фунтов продовольствия. В Доусоне больше тысячи человек с собачьими упряжками ждали лишь ледостава, чтобы выехать по первопутку. Торговые фирмы не могли выполнять договоров на поставку продовольствия, и компаньоны тянули жребий, кому уезжать, а кому оставаться разрабатывать участки». В итоге героя рассказа – старика Таруотера – в Доусон не пустили. В критической ситуации, как видим, и на Западе применяют жёсткие административные рычаги, допуская грубое вмешательство государства в частную жизнь вплоть до попрания личных свобод – чтобы не было голода и массовых смертей. Традиционная жёсткость российской власти, возможно, объясняется именно тем, что наша огромная холодная страна в критической ситуации находится почти всегда.
«Варяг» и «жёлтая опасность»
В начале 1904 года, когда скорое столкновение между Японией и Россией уже казалось неизбежным, газетный концерн Херста командировал Джека Лондона в Маньчжурию. Тихий океан он пересёк на пароходе «Siberia» (снова Сибирь!). Как пишет главный русский лондоновед Виль Матвеевич Быков, Джек прибыл в уже знакомую ему Иокогаму в январе, недели за две до начала военных действий.
Японские власти медлят с выдачей аккредитации иностранным военкорам. 28 января Лондон оставляет коллег в баре отеля «Империал» и решает ехать на войну самостоятельно.
Токио, Кобе, Нагасаки, Модзи[298], Кокура, Симоносеки… Лондон мечется по японским портам, чтобы побыстрее отплыть в Корею, где ощутимо пахнет порохом.
В Модзи Джека арестовали, заподозрив в нём русского шпиона, фотографирующего военные объекты. Хотя, пишет Расс Кингман, Джек утверждал, что снимал носильщиков с тюками хлопка, грузчиков угля и играющих детей.
Из-за ареста он опоздал на пароход до Чемульпо[299]. 8 февраля сел на другой пароход – до Пусана. Оттуда отправился в Мокпхо, где нанял джонку и, отморозив лицо и руки, вдоль берега Кореи добрался до Кунсана. Сменил лодку и наконец, чуть не потонув, прибыл в Чемульпо на западном побережье Корейского полуострова. Встретивший его здесь корреспондент журнала «Кольерс» («Collier’s») Роберт Данн вспоминал: Джек храбр, как его герои, не знает страха и готов рисковать; сначала Данн даже не узнал Джека – тот был «развалиной», уши, руки и ноги были отморожены.
9 февраля по новому стилю, когда японцы атаковали Порт-Артур, а «Варяг» принял бой у Чемульпо, Джек был ещё в пути. «Варяг» он увидит уже затопленным. Виль Быков: «Нос военного корабля торчит над поверхностью воды. Видна труба, оснастка палубы. Кадры сняты с разных ракурсов. Ещё снасти каких-то потопленных судов попали в объектив. Вдали, у горизонта, дымятся верхушки мачт крупного судна. И подпись под фотографией его рукой – “Варяг”… Джек и сопровождавший его фотограф Данн две недели спустя снимали арену смертельной битвы… Железный нос, труба и обрывки корабельной оснастки над спокойной гладью вод – это останки потопленной командой канонерки “Кореец”… Эти сжавшие болью сердце снимки потопленных российских судов сделаны в феврале 1904 г. военкором американской газеты “Сан-Франциско экзаминер” Джеком Лондоном в корейском порту Чемульпо».