В конце 1920-х Арсений Несмелов устанавливал связи и с европейской эмиграцией: переписывался с редактором пражского сборника «Вольная Сибирь» Иваном Александровичем Якушевым[367], литературоведом Ильёй Голенищевым-Кутузовым, публиковал стихи в Праге и Париже. В стихах «Переходя границу» он напишет, что берёт с собой на чужбину:
Да ваш язык. Не знаю лучшего
Для сквернословий и молитв.
Он, изумительный, – от Тютчева
До Маяковского велик.
Нетипичное для «белого» упоминание; Арсений Несмелов даже посвятил «гению Маяковского» стихи «Оборотень». И Маяковский его заметил, передал привет через Сергея Третьякова… В 1943-м Несмелов говорил: «Есенин – такой же советский поэт, как и я». Назвав один из своих сборников «Кровавый отблеск», он явно имел в виду блоковский «кровавый отсвет». Поэт, литературовед Илья Зиновьевич Фаликов пишет: «При чтении Несмелова порой возникает такое ощущение, что это пишут наши поэты-фронтовики от Слуцкого до Межирова, включая старших – например, Симонова (стихи которого, к слову, Несмелов высоко ценил, как и Сельвинского)».
Но вернёмся в 1924 год. Уходили в конце весны или самом начале лета. По прямой от Владивостока до Китая – недалеко: перебраться через Амурский залив (10–15 километров), потом ещё километров сорок тайгой и сопками нынешнего Хасанского района.
Чтобы не привлекать внимания, пятёрка друзей добралась на поезде до Седанки – малонаселённого пригорода Владивостока. Отсюда на заранее нанятой китайской лодке «юли-юли» переправились на западный берег залива и пошли к границе.
Блуждали 19 дней, с приключениями. Арсеньевский компас в первый же день потеряли. Вечером у костра шутили, с кого именно тигр начнёт поедать беглецов. «Все мы в качестве таёжных путников… представляли собою весьма комичную картину… Все мы были мечтателями и в житейском отношении большими разгильдяями», – писал Арсений Несмелов. Сам он шёл по тайге в ночных туфлях. Новые ботинки нёс за спиной – берёг.
Наверное, он мог стать советским литератором – и заметным. Получилось же у Михаила Булгакова, у Валентина Катаева, у Леонида Леонова, которые тоже успели послужить у белых… Другой вопрос – пережил бы он 1937 год?
Арсения Несмелова вытолкнуло в Харбин. Он получил отсрочку.
Харбин и харбинцы
Проживший в Харбине[368] 21 год, Несмелов – больше харбинец, чем житель какого-либо другого города.
Харбин – центр Китайско-Восточной железной дороги, ныне – главный город китайской провинции Хэйлунцзян – стал неформальной восточной столицей русской эмиграции. Чтобы перебраться туда, не требовалось ни оформлять документы, ни располагать большими средствами. А уже отсюда судьба несла эмигрантов дальше – в Европу, Америку…
Основанный в 1898 году город, к названию которого так и тянет прибавить русское окончание – «Харбинск», долгое время был русским ничуть не в меньшей степени, чем китайским. Здесь имелись русские театры, рестораны, кафешантаны, офисы торговых фирм, институты, православные храмы, банки, отели. Улицы нового города носили названия Амурская, Владивостокская, Фуражная, Биржевая, Торговая… Старые кварталы Харбина трудно отличить от центральных районов Владивостока и Благовещенска. В 1909-м в Харбине родился театральный режиссёр, отец Сергея Довлатова Донат Мечик. О корнях Харбина сегодня напоминают уцелевший Софийский собор, торговый центр «Чулинь» (то есть «Чурин») и пиво «Харбин», которое наши соотечественники начали здесь варить ещё в 1900 году.
«Международный скороспелый город-гибрид» (определение Всеволода Никаноровича Иванова[369]), Харбин после революции стал воплощённым мифом о старой России. Здесь как бы остановилось время: город считали последним островком Российской империи, сколь иллюзорным бы ни было такое представление. Переезд в Харбин не воспринимался как эмиграция в полном смысле слова; русские ехали не в чужой город. Литератор Елизавета Николаевна Рачинская[370], попавшая сюда в 1918-м, писала: «Харбин говорил по-русски; говорила линия КВЖД; в школах, в гимназиях, в университетах – преподавание шло на русском языке. Газеты, журналы, книги издавались по-русски. Русскими были названия улиц; над магазинами красовались русские вывески. Даже китайцы, с которыми нам приходилось иметь дело, заговорили по-русски, избавив нас от необходимости учить китайский язык». Поэт Валерий Перелешин вспоминал: в Харбине «не было ни одного учебного заведения, где преподавание русского языка и литературы не стояло бы на значительной высоте». В середине 1920-х в Харбин попал маленький Юлий Борисович Бринер – будущий знаменитый актёр Юл Бриннер, звезда «Великолепной семёрки», сын приморского бизнесмена швейцарских корней и его русской жены. В харбинской школе, куда пошёл Юл, обучение велось на русском. Английский он выучит позже, в Америке.
К 1924 году в Харбине насчитывалось до ста тысяч русских. Диаспора была неоднородной. «Сварливые русские эмигранты сразу распались на десятки партий, партиек, союзов, союзиков, фракций и фрактишек. Одних только монархистов было почти десять видов… Появились… даже русские фашисты… Наиболее солидным и значимым с точки зрения военной был РОВС – Российский общевоинский союз… Всего же только в Харбине насчитывалось более сорока разных русских политических, военных и полувоенных единиц и единичек. Внутри названных формирований были ещё землячества. И всё это воинство междоусобило, как африканцы, из-за японских денежных и льготных подачек», – свидетельствует востоковед, писатель, до 1945 года – житель Харбина Георгий Георгиевич Пермяков[371].
До недавнего времени литература Русского Китая 1920—1940-х – восточная ветвь или, в обоих смыслах слова, восточный побег нашей словесности – была в России почти неизвестна. Пусть в Харбине и Шанхае не было Ивана Бунина, Владимира Набокова и Гайто Газданова[372] – но были другие: если не великие, то по меньшей мере интересные. Заслуживающие как исследовательского, так и читательского внимания.
Уже в годы Гражданской войны в Харбине действовали литературные объединения. По сведениям историка Амира Хисамутдинова, в 1919-м появилась студия «Кольцо», выходил сборник «Киоск нежностей». Поэт Алымов и философ-евразиец Николай Устрялов в 1920-м редактировали ежемесячник «Окно». Дальше – больше: Алексей Ачаир, перебравшись в Харбин, в 1926-м при поддержке Христианского союза молодых людей организовал поэтическое объединение «Молодая Чураевка» (название отсылало к книге Георгия Гребенщикова[373] «Чураевы» о русской колонии в Коннектикуте – Чураевке). Выходили русские газеты: «Заря», «Русский голос», «Рупор»… С 1926-го издавался журнал «Рубеж», позже возникли «Вестник Маньчжурии», «Луч Азии». В Харбине жили и писали поэты Марианна Колосова[374] (её называли «дальневосточной Цветаевой»), Ларисса Андерсен[375] (прожила больше столетия и ушла из жизни во Франции последней в своём поколении – в 2012-м, успев в 2006-м выпустить в России сборник стихов и воспоминаний «Одна на мосту»; неравнодушный к Лариссе Вертинский[376] посвятил ей стихи «Ненужное письмо»), Арсений Несмелов, Валерий Перелешин, Леонид Ещин[377]… К пятнадцатилетию гибели Николая Гумилёва харбинцы издали «Гумилёвский сборник» с предисловием атамана Семёнова[378].
Борис Юльский родился в 1912 году в Иркутске, в 1919-м семья перебралась в Маньчжурию. С 1921 года жил в Харбине. Кокаинист, член Всероссийской фашистской партии. Сотрудничал с японскими властями, служил в русской горно-лесной полиции Маньчжурии – боролся с хунхузами. С 1933 года печатался в «Рубеже», «Луче Азии», «Заре», «Прожекторе», «Русском слове»… В 1945 году арестован Смершем, получил десять лет, в 1950-м бежал из колымского лагеря и сгинул. Рассказы Юльского заставляют вспомнить Арсеньева и Джека Лондона: тайга, тигры, перестрелки, хунхузы… И в то же время – офицеры, романы, дуэли, отсылающие уже к Куприну. Юльского едва ли можно считать эмигрантом: это «китайский русский», попавший на КВЖД в детстве, так что Харбин был для него городом почти родным.
Михаил Васильевич Щербаков родился в 1890 году в Москве, о его семье ничего не известно. В 1914-м был мобилизован и направлен во Францию, где в Лионской лётной школе прошёл краткосрочный курс аэрофотографии. На Первой мировой занимался аэрофотосъёмкой немецких позиций. Попал во Владивосток, откуда ушёл в 1922 году с той самой флотилией Старка и чуть не погиб на затонувшем крейсере «Лейтенант Дыдымов» (по стечению обстоятельств пересел на другой корабль). Жил в Шанхае, в Сайгоне. Дни свои закончил, выбросившись в 1956 году из окна, во Франции, в Булони. В рассказах Михаила Щербакова – колорит Владивостока смутного времени. Мы много читали о том, как «шли лихие эскадроны приамурских партизан», чтобы «с боем взять Приморье, Белой армии оплот» – а Щербаков смотрит на те же события с противоположной стороны фронта. Среди его героев – старый капитан Дек, в котором узнаётся легендарный дальневосточный китобой, вольный шкипер Фридольф Гек, кадет Сева, навсегда покидающий родину, и целая галерея других «Одиссеев без Итаки».
Альфред Петрович Хейдок родился в 1892 году в Латвии, служил у Колчака, в 1920-м ушёл в Маньчжурию. В 1934 году Ачаир на собрании «Чураевки» представил Хейдока художнику и философу Николаю Константиновичу Рериху[379]