Потом исполнил давнюю мечту – добрался до острова Врангеля. Здесь провёл весну, объехал на собаках всё побережье (рассказ «Старый-престарый способ дороги») и даже схватил воспаление лёгких из-за того, что, взмокнув от бега, сбрасывал кухлянку («Чуть-чуть невесёлый рассказ»). Вылечился, впрочем, быстро.
В июне – июле – трёхсоткилометровый сплав по Амгуэме к морю. Затем – тысячекилометровый поход вдоль северного побережья Чукотки до Уэлена (самый восточный населённый пункт Евразии) и дальше на юг на старой байдаре из моржовых шкур: «Одна дырка… была даже не заплатана, а заткнута кусочком моржового сала. Тот кусочек приходилось часто обновлять, потому что его выедали собаки».
В 1964-м Олег Куваев в последний раз отправился в поля – на этот раз в низовья Колымы. Геофизической съёмкой закрыл изрядное белое пятно между устьями Колымы и Индигирки. Познакомился с рыбаком Петром Щеласовым – прототипом Мельпомена из рассказа «Через триста лет после радуги» и романа «Правила бегства». Позже академик Николай Шило вспоминал в беседе с журналистом, другом Куваева Владимиром Курбатовым: «Куваев провёл очень важные качественно выполненные гравиметрические разрезы и сумел сделать по ним далекоидущие выводы. Данные замеров позволили ему поставить под сомнение единство одной из геологических структур (бывший Колымский срединный массив)… Ценность работ, проведённых Олегом Михайловичем и нашим институтом, несомненна… Мы впервые заглянули в глубины Колымской низменности и шельфа окружающих Чукотку морей… Работа фундаментальная, сложная и смелая… Нижнеколымская низменность вообще была белым пятном. Что там за структуры? Куда уходит Яно-Колымская золотая провинция? Ответить на эти вопросы было чрезвычайно важно…»
Джек Лондон называл себя «моряком в седле» – Олега Куваева можно назвать «геологом в седле». И не только в седле: на собачьей упряжке, на шлюпке, на «кукурузнике», садящемся прямо на бронежилет Ледовитого океана… «Пятидесятые и начало шестидесятых годов на Чукотке были, вероятно, последними годами экзотической геологии, ибо и в этой науке всё большее место занимают трезвый расчёт и возросшая материально-техническая база… Об этом уходящем времени, конечно, будут жалеть, как мы жалеем о времени парусных кораблей», – писал Куваев.
С Магаданом у него были непростые отношения – хватало и друзей, и недругов. В 1965 году он бросил науку и уехал из Магадана – причём не сказать, чтобы по-хорошему. В письмах клял здешних сплетников и активистов, по делу и не по делу прорабатывавших его на собраниях разного уровня… Позже, после выхода «Территории», именно в Магадане начал настоящую антикуваевскую кампанию выдающийся геолог северо-востока Василий Белый, обидевшийся на единственную фразу в романе, которую принял на свой счёт («Василий Феофаныч! Заткнись»). И всё-таки Куваев оказался здешним «гением места» (не единственным, конечно; у сравнительно юного Магадана, ведущего свою историю от основания в 1929 году Восточно-Эвенской культбазы, – богатейшие история и мифология). Сегодня Олег Куваев – один из главных литературных символов и города, и Колымы, и северо-востока страны в целом.
Магадан – хорошее место для того, чтобы попробовать убежать от самого себя. В 1960-х это было если не массовым, то достаточно распространённым явлением. «Однажды я уехал в Магадан…» – пел Высоцкий о своей поездке к другу – поэту Игорю Васильевичу Кохановскому, ещё раньше улетевшему из Москвы на Колыму и устроившемуся в газету «Магаданский комсомолец». Этот вектор бегства был типичным для многих. Если до ХХ съезда интеллигенция (и не только) нередко попадала сюда против своего желания, то потом ехали уже добровольно. Как ни странно, это был оазис свободы, говорит дальневосточный литератор, эколог Анатолий Викторович Лебедев, в своё время живший в Певеке и Магадане, друживший с Куваевым и писателями его круга: «Тогда было настоящее паломничество в Магадан, на Чукотку, туда бежали вольнодумцы. В Магадане я встречался с диссидентом Андреем Амальриком[419] у другого диссидента – Мирона Этлиса[420]. Моя жена работала на телефонной станции, куда зимой стягивались бичи, философы, художники, поэты… Север был территорией свободы. Была романтика, были заработки, но была и особая атмосфера. Когда, чтобы выжить, нужно сопротивляться дикой природе, – это создаёт совершенно иной формат мироощущения, поведения, мышления».
Своим появлением на свет Магадан обязан геологии – открытию промышленных запасов золота Юрием Александровичем Билибиным[421] и его соратниками по Первой Колымской экспедиции 1928–1929 годов. Это город северного аскетического достоинства, «восточный Петербург»; гостеприимный, светлый, деликатный. Со своим лицом и удивительной биографией, с мощнейшей интеллектуальной составляющей. С традициями бичевыми и лагерными – но также производственными, научными, культурными.
Младший научный сотрудник
«Геолог начинается с тридцати», – говорит герой «Территории» Катинский. А по-настоящему созревает ещё позже – ближе к пятидесяти.
Случай Олега Куваева нетипичен: неостепенённый молодой «мэнээс» внедряет новые методы, выдвигает смелые гипотезы, и всё это – за какие-то несколько лет. С острова Врангеля Куваев писал, что набрал для диссертации уникальные материалы – года через три, мол, даже помимо своей воли будешь кандидатом наук. Но тут же оговаривался: «Север надоел уже порядком… Закончу отчёт, напишу пару статей и уволюсь к чертям, снова буду вольным художником». В науке для него было слишком много бюрократии и рутины. В начале 1960-х он писал Андрею Попову: «Сейчас у меня богатейшие возможности для научной работы и карьеры. Можно даже говорить о кандидатской кличке через четыре-пять лет при определённой интенсивности труда. Ну а дальше что?» В 1963-м – сестре Галине: «Наука сейчас стала производством, делается массами и, значит, романтики в ней нет… Единственно, что мне помогает выдерживать или, вернее, поддерживать интерес к работе, – это экзотичность всех моих затей». В рассказе «Старый-престарый способ дороги» Куваев подпишется под словами исследователя Гренландии и арктической Канады Кнуда Расмуссена[422]: «Я счастлив, что родился в то время, когда санные экспедиции на собаках ещё не отжили свой век». И добавит от себя: «Может быть, лет через пятьсот, в ультракосмические времена, вот так же будет радоваться человек, которому вдруг понадобится зачем-либо заново изучить ремесло плотника».
Олег Куваев пытался организовать работы в Ледовитом океане на подлодке, мечтал отправиться на поиски золотой статуи одноглазого народа аримаспов на Урале и олгой-хорхоя – гигантского червя пустыни Гоби, убивающего людей и скот на расстоянии (о нём Куваев узнал из рассказа фантаста, палеонтолога, доктора биологических наук Ивана Антоновича Ефремова[423]). Вместе с канадским писателем, экологом, общественным деятелем Фарли Моуэтом собирался искать гигантского «кадьяк-медведя», которого тут же переименовал в «коньяк-медведя». В 1969-м мог пойти в Атлантику и Индийский океан от журнала «Вокруг света» на рыболовном судне, в 1973-м – в Африку, но не вышло. Писал Андрею Попову: «Мир велик, до того велик, что просто хочется локти себе кусать оттого, что нельзя охватить его весь, всё повидать». Летом 1974-го почти получилось – Куваев чуть не отбыл на барке «Крузенштерн» в загранплавание, но снова сорвалось. В последние годы сосредоточился на самом заветном и грандиозном замысле: втроём-вчетвером пройти Северным морским путём на парусно-моторной лодке – дорогой русских первопроходцев, только в обратном направлении, от Певека до Архангельска. Тоже не успел…
Каким он был учёным? Изучение работ геофизика Олега Куваева позволяет утверждать: в науке он был человеком не случайным, пусть и говорил, что пошёл в геологи лишь для того, чтобы бродить с ружьём по тайге или тундре. Куваев был талантливым геофизиком, способным сделать в науке многое. Он и сделал – что успел: внедрил на Чукотке новую методику геофизических исследований, провёл важные измерения на побережье и шельфе Северного Ледовитого океана. Другое дело, что учёным он пробыл слишком недолго. Не желал ходить каждое утро на службу, даже если это не завод, а НИИ и «офисный сезон» длится далеко не круглый год…
Борис Седов: «Статьи Куваева свидетельствуют о его высоком профессионализме. Написание диссертации было не за горами. Если бы Олег продолжил геофизические исследования, это сделало бы его крупным учёным. Он был добросовестным, толковым инженером-геофизиком. Но перед ним ещё во время работы в СВГУ стоял вопрос: быть писателем или учёным?» Николай Шило: «В нашем коллективе он успешно рос как геолог и как специалист, был нужен институту. И как к человеку у меня к нему не было претензий, мы с ним неоднократно с удовольствием беседовали». Член-корреспондент РАН, в 2004–2017 годах – директор СВКНИИ Николай Анатольевич Горячев: «Трудно сказать, мог ли он состояться как учёный. Я знаю много людей умных, достойных, но внутренне не собранных. Они не хотят тратить время на формальности, научный аппарат, выполнять все требования».
Примерно то же говорил и сам Олег Куваев о себе: есть идеи, есть организаторский огонёк – нет системы и усидчивости. Кандидатом он так и не стал. В 1969-м признавался: «Чертовски только жалею, что диссертацию не добил. И перед собой, и перед Шило неловко».
Ностальгировавший по временам романтической геологии, когда полевые отчёты писались в «свободном и ярком стиле рассказов о путешествиях»[424], геофизик Олег Куваев оставил несколько научных работ. Неспециалисту читать их непросто из-за обилия терминов и формул. Это отчёты о работе отряда в 1958-м и партии в 1959-м, статьи «Особенности интерпретации данных ВЭЗ способом дискретного ρ2 в условиях маломощных наносов» и «Способ ускоренной проверки температурных